Прода Наследника

Бамм-м-мз-з-н!!!

Гулкий звук бронзового гонга сделал невозможным вести любые речи, так что депутаты начали понемногу успокаиваться и рассаживаться по своим местам, нервно запихивая малые булавы обратно за пояса. Сама идея о возможности замены уже успевшего снискать любовь подданных Димитрия Иоанновича на любого из его братьев — была дикой, и вызывала у шляхты категорическое неприятие. Ведь только начали спокойно жить и богатеть!.. Поприжали степных людоловов и отхватили добрый кус земель Дикого поля, добыли мир с королевством Польским и навели порядок во внутренних делах; московские купцы каждый месяц устраивают в литовских городах большие торги, где любой шляхтич находит себе потребное на свой вкус и кошелек... И вдруг такие резкие перемены? Да упаси Господь!!! А уж менять спокойного и весьма разумного наследника царя Руссии, на среднего царевича Иоанна Иоанновича, заимевшего после битвы на реке Ахуже довольно неоднозначную репутацию приверженца простых и жестких решений... В общем, верные подданные впервые очень почтительно возразили своему Великому князю, решительно отказавшись рассматривать прозвучавшее "предложение пана Загоровского" — зато сами предложили много чего такого, что сулило выходцу из герба Корчак скорую и весьма неприятную кончину. Потрудившись изобразить легкое недовольство, царственный слепец прошелся вдоль Тронной залы, провожаемый множеством почтительных и преданных взглядов всего благородного собрания земель литовских. Постоял, старательно отгоняя от себя соблазнительный образ большой чашки горячего кофе со сливками и кусочком тростникового сахара — аж во рту чуть отдалось ароматом и горчинкой хорошо сваренного напитка. Несмотря на прочные щиты на разуме, собственная чувствительность играла с ним дурную шутку: близость множества разгоряченных и буквально фонтанирующих эмоциями разумов начала понемногу давить на виски и все больше раздражать — отчего в своей каморке вновь запереживала сестра, прекрасно ощущавшая все перепады его стремительно ухудшающегося настроения.

"После оглашения Привилея можно будет объявить большой перерыв... До завтрашнего утра будет в самый раз"

Недовольно поморщившись и звонко цокнув булатным наконечником посоха о камень пола, властитель земли литовской развернулся, и в неполный десяток шагов приблизился к четверке стражников. Вернее, к стоящему меж ними правдоискателю в основательно помятом кунтуше.

— Как-то нехорошо вышло, пан Тадеуш: речь ты сказал, но сам ничего толкового предложить не смог... Получается, ты просто отнял у нас время?

Тридцатилетний обличитель угрюмо молчал, поправляя пришедшую в беспорядок одежду, чья плотная ткань достойно перенесла все рывки и дергания со стороны возмущенной шляхетской общественности.

— Возможно, ты все же предложишь нам что-либо дельное? Иначе твой язык отправит тебя прямиком на свидание с катами-дознавателями.

Сжав зубы так, что на скулах вспухли желваки, пан Тадеуш вызывающим тоном бросил во всеуслышание:

— Готов доказать свою правду с саблей в руке!

Замерев на несколько мгновений, Дмитрий впервые за весь Вальный сейм искренне засмеялся — чем немало озадачил вновь возбудившихся депутатов.

— Однако, самомнение у тебя, шляхтич...

Со стороны трона внезапно двинулся временный хранитель великокняжеских регалий княжич Скопин-Шуйский, еще на подходе поклонившийся в пояс и огласивший традиционную формулу царского Большого двора:

— Вели слово молвить, государь!

Слегка развернувшись к ближнику, слепец с легким интересом в голосе разрешил:

— Говори?

— Поединок меж простым шляхтичем и природным государем невозможен: сие есть поединок изначально неравный, и оттого невместный!

Пан Загоровский в очередной раз катнул желваки и открыл рот, собираясь объяснить, что он и не надеялся скрестить клинок с носителем рубинового венца. Ведь всем же ясно, что против него выйдет кто-то из ближников Великого князя, так к чему это представление?.. Увы (или к счастью?), его опередил княжич:

— Однако ты, государь, словно заботливый отец всем своим подданным! И если сочтешь возможным, то не просто можешь, но даже и обязан вразумлять иных заблудших по глупости и упорствующих в дурных ошибках. Наставляя их на путь истинный ласковым словом, примерами из Святого писания, и... Плетью, либо батогом.

Замерев ненадолго, Дмитрий медленно склонил голову к оголовью своего посоха — словно хотел услышать совет и от него. Судя по всему, тот одобрил предложение Скопина-Шуйского, потому как напряженно вслушивающиеся депутаты сначала различили негромкое:

— Что же, это хороший выход. Мне бы не хотелось казнить тебя как изменника, пан Тадеуш — вся твоя вина лишь в том, что доверился не тем людям...

И затем властное:

— Эй, кто там! Принесите пану и его друзьям сабли и прочее, что они пожелают.

Покинув сбитого с толку шляхтича, Дмитрий направился к тронному возвышению — но замедлил шаг возле столика с грамотами. Чуть подумал, неслышно хмыкнул, и на глазах у всего Вального сейма как-то обыденно воткнул посох до половины наконечника в каменный пол, освободив руку для чернильной ручки. Один за другим напоказ подписал все три экземпляра привилея, и властным мановением руки пригласил членов Пан-Рады отметиться на веленевом пергаменте. При этом особо заострив внимание на необходимости присутствия строго конкретного духовного чина:

— Как хранителю одного из свитков, должно расписаться и митрополиту Киевскому, Галицкому и всея Руси.

Ах, как же засиял владыко Иона! Как засветился морщинистым седовласым солнышком, степенно вышагивая к столику и зорко поглядывая по сторонам: все ли видят триумф православной веры? Все ли слышали, как Великий князь впервые за все время огласил полный его титул? Есть кто-то, не осознавший, что именно митрополичий престол выбрали ответствовать за хранение столь важного Привилея? Разумеется, среди поветовых избранников слепых, глухих и совсем уж скорбным разумом не обнаружилось — шляхта давно уже знала из слухов, что восемнадцатилетний правитель порой бывает весьма злопамятным... Как то и положено любому настоящему государю. И то, что епископу Протасевичу еще долго будет сказываться отравитель-католик и сбежавший аббат бернардинцев (а великому канцлеру Радзивиллу его троюродный племянник-предатель), никого особо не удивило. И вообще, умы и внимание поветовых избранников занимало грядущее вразумление Загоровского: наблюдая за тем, как ближники молодого государя снимают с него жупан с перчатками, и бережно укладывают к великокняжеским регалиям чудодейственный наперсный крест, венец и перстень, депутаты вполголоса обменивались предположениями. Например, почему Димитрий Иоаннович упомянул про друзей наглеца-Загоровского так, будто в Тронной зале присутствовал еще кто-то ему сочувствующий? В смысле, кроме малость помятого и откровенно встопорщенного несколькими напряженными "диспутами" дружка-депутата, усердно оборонявшего пана Тадеуша от недовольства левой половины Вального сейма.

— Возьми, государь.

Не обращая внимания на нешуточно-свирепый взор князя Старицкого, коим тот прожигал Скопина-Шейского, княжич вложил рукоять своей плетки в подставленную ладонь и услужливо предложил:

— Или послать за четыреххвосткой со свинцовыми грузиками?.. Ежели моя не по руке?

— Не стоит...

Небрежно махнув пару раз на пробу коротким и толстым плетивом, расширяющимся на конце в небольшую подушечку-шлепок, отделанную бахромой, государь Московский и Великий князь Литовский, Русский и Жмудский засунул инструмент грядущего наставления на путь истинный за пояс-кушак. Прислушался к подошедшему главе своей Постельничей стражи, коротко доложившему о чем-то — и заодно мельком, но ОЧЕНЬ нехорошо глянувшему на высунувшегося с дурной инициативой княжича. Тот, впрочем, шипение Старицкого и более чем внятный намек в темных глазах боярина Дубцова откровенно игнорировал, сохраняя дивную безмятежность и любуясь небольшой очередью из радных панов, старательно выводящих на веленевых грамотах свои росписи.

— Твоя вполне подходяща.

Закатав рукава обнаружившейся под жупаном рубахи из тонкого беленого льна, и поправив рубиновые четки, в три витка охватывающие правое запятье, молодой Отец всея литовского народа вышел на середину Тронной залы. Откуда громко удивился в сторону двух бравых шляхтичей с саблями в руках. Мало того, верный соратник оратора-обличителя не постеснялся и кольчужную рукавицу натянуть на свою десницу — правда, уверенности это ему не добавило, скорее наоборот.

— Не слишком ли мало у тебя оказалось друзей, шляхтич!?

Прикусив изнутри щеку, чтобы не брякнуть какого-нибудь оскорбления, пан Тадеуш процедил:

— И того довольно... Государь.

— Н-да? Тогда я выражусь яснее: твои друзья встанут подле тебя прямо сейчас, или их ждет свидание с дыбой и огнем.

Стоило этому щедрому предложению прозвучать, как в нестройной толпе видаков тут же образовалось некое неясное шевеление — по итогам которого группа поддержки Загоровского увеличилась вдвое. В отличие от депутатов, сабли у свидетелей благородного сословия никто на хранение не принимал, зато шляхтичей внятно предупредили, что в случае любого подозрения дворцовая стража стреляет сразу и наповал. Пистоли у охраны двуствольные и прекрасной тульской выделки — так что участь дураков, решивших обнажить в Тронной зале клинки... Именно поэтому новоприбывшие потянули из ножен свое оружие только после того, как главный постельничий нехотя кивнул.

— Когда Бог забирает что-то, как правило, он дает нечто взамен. К примеру, у ослепших очень часто обостряются осязание и слух... Коий способен разобрать, когда сердце человека бьется в волнении, а когда — от страха быть разоблаченным. Взять его!

Стажа в вороненых бахтерцах мигом выдернула из раздавшейся в стороны толпы богато разодетого, но на диво скромного шляхтича. Сходу заткнула его рот многоразовым кожаным кляпом, подхватила на руки — десяток секунд, и он уже был на пути в дворцовые подвалы, где еще при Ягелонах оборудовали отменные гостевые "покои" для тех, кому требовалось срочно освежить память. Ну или просто побыть неопределенное время в тишине, холоде и полном одиночестве, держа малый пост на хлебе и воде.

— Ты никак запамятовал, пан Тадеуш, что в Вильно приехал с пятью друзьями?

Дернув головой так, словно воротник кунтуша на миг превратился в удавку, Загоровский перехватил-перебрал пальцами по рукояти верной корабели, поправил темляк на руке и спокойно ответил:

— Каждый сам выбирает перед Богом, где и когда ему стоять.

Едва заметно кивнув, Дмитрий подошел на три шага к короткому строю шляхтичей и попросил своего секретаря:

— Князь Константин, будь добр, объяви нам.

Нервничающий Острожский тут же вытянул из рукава платок, чтобы дать отмашку. Затем, сообразив что правитель такого знака не увидит, запихал его обратно и хрипло прокаркал:

— С Божией помощью — начинайте!

Весь Вальный Сейм разом затаил дыхание: однако четверка шляхтичей не торопилась атаковать так и стоящего перед ними Великого князя. Но вот крайний левый все же набрался духа и вздернул клинок в широком махе, набирая скорость для секущего косого удара — однако на мгновение раньше слепец вытянул из-за пояса плеть и резко прыгнул...

— Х-ха-о-о-о-о!!!

Так как все депутаты были знакомы с воинским делом не понаслышке, то вполне успевали все прекрасно различать и додумывать: ловко отжав в сторону рукоятью плетки сабельный клинок второго шляхтича, Димитрий Иоаннович скрутил корпус и влепил локтем крайнему меченоше аккурат в середку груди. Пихнул второго в строю на пана Загоровского, коротким ударом сломил ему ногу в колене — а на отходе еще и хлестко полоснул по лицу плетью, отчего начавший заваливаться на Тадеуша поединщик сипло заорал.

С-сших-шлеп!

Его поддержал и задыхающийся от боли в груди товарищ, которому "нарядная" и вообще-то мягкая плетка (своего скакуна-венгерца княжич Скопин-Шуйский ценил больше иных людей) располосовала жупан, рубаху и плоть — так, словно была жесткой камчой-волкобоем.

— Н-ха!

— Х-хо!..

Отличные сабельные удары Тадеуша и самого правого шляхтича рассекли лишь воздух, зато плеть в руке плавно отступившего Великого князя не оплошала, тяжелым ударом вспоров правый рукав чужого кунтуша чуть выше края кольчужной перчатки.

С-сших-шлеп!

Вовремя отшатнуться шляхтич не успел, и тут же утробно зарычал-застонал, выронив саблю и прижав обе ладони к лицу — удерживая хлынувшие багрово-алые капли и струйки. Пихнув окривевшего на один глаз страдальца под резкий удар пана Загоровского, молодой государь отступил от утробно охнувшего тела, которому отточенная сталь рассекла левый бок и ребро. Пока замешкавшийся депутат огибал попавшего под руку товарища, правитель звучно щелкнул пальцами и указал встрепенувшейся страже на три валяющихся тела. Затем сдвинулся вбок, пропуская мимо своего живота резкий тычок острием корабели, и отвесил шляхтичу несильный вроде бы удар-оплеуху раскрытой ладонью, от которой "неслух" шатнулся и ослабел в коленях.

— Ты мало упражняешься с клинком!

С-сших-шлеп.

— Не умеешь выбирать друзей.

С-сших-шлеп.

— Падок на пустую славу и льстивые речи!

С-сших-шлеп.

— Недостаточно почтителен пред троном.

С-сших-шлеп.

— Слепое подражание ляшским порядкам недостойно благородного литвина!..

Сейм благоговейно внимал отеческим наставлениям, наглядно видя разницу меж ними, и недавним жестоким "вразумлением" трех шляхтичей. В отличие от искалеченных бедолаг, коих уже привычно быстро утащила вон из зала дворцовая стража, пана Загоровского именно что пороли — во-первых, по заду; а во-вторых, явно-щадяще, ибо удары лишь слабо проминали ткань его кунтуша. Сам депутат, к слову, пытался было вывернуться из-под плети и словесных увещеваний, но восемнадцатилетний "батюшка" заботливо придержал его, поставив ногу на спину и надавив так, что едва не переломил хребет — а перед этим не поленился забрать и отбросить в сторону жалобно зазвеневшую корабель.

— Сказано в Книге притчей Соломоновых: перед падением возносится сердце человека, а смирение предшествует славе. Кто дает ответ, не выслушав, тот глуп, и стыд ему!

С-сших-шлеп.

Крутнув плетиво в очередном замахе, Великий князь остановился.

— Хватит с тебя, пожалуй. Все равно ведь, и половины сказанного не запомнил... Неслух.

Благородное собрание с готовностью заржало — причем духовные чины мало отставали от мирян. Один лишь наказанный шляхтич ворочался, приходя в себя от пережитого унижения, багровея лицом и в гневе шепча разные богохульные обещания. На его беду, он был услышан, и хуже того, раздражение Дмитрия от происходящего было достаточным, чтобы спровоцировать эмоциональный срыв: нагнувшись и ухватив за горло непонятливого депутата, не оценившего подарка в виде оставленной ему жизни и здоровья, он легко вздернул его в воздух и недобро улыбнулся:

— Да ты, никак, упорствуешь в своих заблуждениях?

Вновь затихший сейм внимательно наблюдал, как один из них скребет кончиками сапогов по шершавому камню пола, закатывает глаза и понемногу синеет, не в силах двумя руками разжать хватку одной великокняжеской десницы. Для всех, положение опять спас княжич Скопин-Шуйский — потому как окутавшая брата эмоциями любви и поддержки царевна Евдокия так и осталась скрытой от взглядов Вального сейма.