В полумраке я не могла толком рассмотреть его, но понимала, что он сейчас наверняка одет как настоящий вельможа, Уна ни за что бы не позволила иного в эту ночь — столь важную для честолюбия ведьмы. Серебряное и золотое шитье, бархат, шелк мерцали в полумраке, и глаза Хорвека сияли как чистейшее золото. Должно быть, эта одежда принадлежала Огасто, но теперь бедный беспамятный принц был всего лишь игрушкой, рабом ведьмы, и она сама решала, чем его наградить, а что — отобрать. Сегодня она забрала его лучший наряд и отдала Хорвеку, а завтра — заберет трон. Или жену. Или жизнь. Ох, глупый Лодо! Разве можно верить чародеям, даже если они обещают помочь тебе и отомстить твоим врагам?.. Разве не так поступила глупая Йель, когда понадеялась на помощь Хорвека?..

-Поднимайся, Йель, — говорил тем временем Хорвек. — Ты не можешь пропустить сегодняшний пир — сама знаешь. Тебе полагается быть там по праву.

Я замерла, почуяв в его словах что-то странное, но больше он ничего не прибавил, лишь подал мне руку и повел по темным галереям, наполненным отзвуками пения, которое было мне хорошо знакомо — где-то там, впереди, ждала нас Уна. И — странное дело! — мне показалось, что песне ее вторят сами камни замка, эхом повторяя тоскливые и страшные строчки. Все здесь теперь принадлежало ей — эти стены слушали нас, смотрели на нас, были холодны, как ее сердце!..

В сыром и холодном полумраке заплясали отблески огней, голос Уны стал звонче и громче. Нас ожидал праздничный стол, миг торжества Рыжей Уны, которая, наконец-то, получила все волшебные составляющие для своего самого главного колдовства: влюбленный союзник-демон, безвольный околдованный принц, совершенный убийца-раб. И глупая Йель — для того, чтобы забавляться, ведь что за веселье, если никто при этом не страдает от боли?..

-Запомни, Йель, — вдруг тихо произнес Хорвек, наклонившись к моему уху. — Пришло время потребовать то, что тебе принадлежит. Но требовать ты должна с должной силой, ибо магия не любит сомневающихся и слабых.

Я отшатнулась от неожиданности, и, не веря своим ушам, посмотрела на Хорвека — но он все так же шел, не сбавляя шага, надменный и величественный в своем бархатном платье вельможи.

-43—

Герцог и герцогиня еще не прибыли на праздник рыжей ведьмы, сама Уна восседала во главе стола, окруженная пламенем всех свечей, который только нашлись в замке. По левую руку от нее был Мике, державший спину неестественно прямо и глядевший перед собой пустым неподвижным взглядом, точно окоченевший труп. Уна сдержала слово и нынешней ночью была великолепна: красно-рыжие волосы украшены десятками сверкающих шпилек, тяжелое платье заткано серебром и вышито бесчисленным количеством крохотных хрустальных бусинок — красивее этого могло показаться разве что стекло, покрытое морозными узорами и подсвеченное розовыми лучами рассветного солнца. Плечи были покрыты сеткой из драгоценных камней, крохотные детские руки затянуты в шелковые перчатки, и я подумала, что ведьма, несмотря на свою самоуверенность, предпочитает скрывать искалеченную руку от чужих взглядов. Моя же рука была замотана в грязные лохмотья и пульсировала от боли — наверняка меня лихорадило, но я не замечала этого. Взгляд мой приковывала шкатулка, стоявшая перед Уной — она сплела на ней подрагивающие пальцы, словно до нашего прихода непрерывно поглаживала свои сокровища и сейчас лишь усилием воли смогла остановиться.

"Потребовать то, что мне принадлежит? — напряженно думала я. — Потребовать у магии?.. Мой голос? Но ведьма не согласилась бы на сделку, будь у меня хоть малейшая возможность его заполучить обратно! Я помню, как Хорвек говорил что-то сходное о Мике, но разве я не проиграла тогда спор за его душу? Сколько раз я звала его мысленно и просила узнать меня, он не помнит, не помнит..."

Но голос Хорвека ясно звучал в моей голове: "Требовать нужно с должной силой!". Значило ли это, что я попросту не сумела призывать достаточно громко и уверенно? Откуда же взяться силе? Да и как я его позову, ведь я лишена голоса?..

"Разве раньше ты говорила с ним вслух?" — произнес голос в моей голове, и я уже не могла с уверенностью сказать, кому он принадлежал — Хорвеку или мне самой. Действительно, мы встречались с Мике только во сне, и обращалась к нему я мысленно. Но тогда тонкий мир сам приходил в мои сны! Я не умею колдовать, я не могу сама вернуться в заснеженный лес, когда мне того пожелается!

Хорвек, тем временем, усадил меня за стол, и, склонившись, поцеловал руку Уне, и, как мне показалось, она для этого весьма неохотно отпустила свою заветную шкатулку. Демону досталось место справа от колдуньи, и она, одновременно благосклонно улыбаясь и беспокойно хмурясь, передвинула шкатулку к Мике, прошептав короткий приказ.

Все это я видела ярко, как будто перед моими глазами разыгрывали представление, намеренно подчеркивая каждое движение, а затем накатила волна дурноты, из-за которой я едва не уткнулась носом в стол. Отдышавшись, я обвела взглядом пиршественный зал, не вполне понимая, где нахожусь и сколько времени прошло. Кое-что я видела смутно, границы огромной комнаты вовсе терялись в полумраке, и я не могла вспомнить, бывала ли здесь раньше, хоть разум подсказывал мне, что это место должно быть мне знакомо. А другое, напротив, виделось чересчур ясно, до рези в глазах, очертания дрожали и троились, но при том я понимала, что вижу саму их суть, недоступную зрению обычного человека.

К примеру, праздничный стол при ближайшем рассмотрении оказался беднее, чем у иных нищих. Мясо на блюдах подгорело и выглядело таким гадким, что впору было заподозрить, будто утки и куры, потерявшие ради сегодняшнего ужина головы, были худыми и старыми как сама смерть. Постойте, да разве это не вороны?.. Истинно так, черные горелые перья торчат отовсюду — их плохо ощипали перед тем, как подать на стол. А то, что я приняла поначалу за свиное жаркое — никак из крыс? Вон и хвост свисает из тарелки! Вино воняло, словно скисло давным-давно — или же в кубки плеснули помоев из сточной канавы? А запеченные карамельные яблоки — не просто ли прошлогодние гнилушки, собранные под старым деревом?..

Однако Уну, казалось, не заботило то, как скудно ее угощение. Она давно уж забрала у Таммельна все, что могла, и теперь торопилась попрощаться. Да и мне самой не полез бы кусок в горло, даже если стол накрыли бы так богато, как это положено в герцогском дому. Это был праздник Уны, а в честь ее торжества я не прикоснулась бы ни к сладчайшему меду, ни к лучшему из вин. Не за тем я сегодня здесь... я должна была потребовать что-то у магии, да только как к ней обратиться? Разве умею я говорить с ней, когда она сама этого не желает?

И снова голоса зашептали мне на ухо, то раздваиваясь, то сливаясь в один, звучавший все громче. "...Более действенным, но неприятным способом... является боль — душевная и телесная... Маги, которым недостает умений для работы с видениями, часто пользуются этой уловкой — вот только боль они предпочитают причинять отнюдь не себе... не себе...". Кто и когда говорил мне это? Хорвек? И тогда он сказал, что не желает мне такой судьбы... А потом много раз повторил, что когда-нибудь я его возненавижу. Ибо знал, что когда-то наступит эта ночь?..

Мне вспомнилось: однажды он отравил меня своей мертвой кровью, чтобы я смогла впустить в свой ум видения другого мира. Теперь же я была отравлена его предательством, болью, что вели меня к краю обрыва. А там, внизу... пропасть, полная тьмы и волшебства.

Таким людям, как я, нипочем не найти туда дорогу без сильнейшего из ядов.

-44—

-О чем ты все время поешь, Уна? — донесся до меня голос Хорвека. — Я, кажется, слышал эту песню раньше, но не могу припомнить точно...

Я вздрогнула, возвращаясь в мир людей, хотя часть меня не желала уходить из сумрака видений. "Ты должна вернуться в лес, где спрятана душа Мике!" — повторял мне кто-то, а я соглашалась, но в то же время жадно вслушивалась в ответ Уны — отчего-то мне показалось, что он важен для нас всех.

-Это очень старая песня, — говорила она. — Про былые времена, когда колдовство правило этим миром. Моя старая нянька напевала мне ее, когда я впервые заболела и никто не признавался, что со мной происходит. Сейчас мало кто помнит то наречие, да и саму легенду позабыли. Но ты должен ее знать! Послушай! Как-то старый мудрец-отшельник решил, что его знания не обретут славы, если ими ни с кем не делиться. Он объявил, что ищет себе учеников. Первым пришел тот, кого потом назвали Безумным, а вторым был Разумный...

-Так это она! — воскликнул Хорвек. — История о первых чародеях золотого века магии! Но ведь это не вся легенда, чародеев во времена расцвета было трое...

-Мне не нравится конец этой песни! — оборвала его Уна. — По мне, для торжества магии хватит чародея безумного и чародея разумного, а остальное приведет к упадку, как оно тогда и вышло. Посмотри на нас, Хорвек! Разве ты не заметил, что мы и есть те самые маги, что нужны для возрождения былой славы? Я — безумна, не знаю меры ни в мести, ни в ненависти, ни в иных страстях. Ты — разумен, и, напротив, всюду ищешь пределы, за которые не стоит переступать. Именно этого ждала магия столько лет!..

-Возможно и так, — согласился Хорвек. — Впрочем, это не имеет никакого значения. Мы будем вместе, пока в силе клятва, примирившая нас. Я верю в пророчество Астолано, как и ты. Зачем вспоминать древний золотой век, если впереди нас ожидает нечто гораздо прекраснее и славнее?

-Да будет так! — вскричала ведьма, от полноты чувств хлопнув ладонями по столу, и, словно отозвавшись на этот звук, приоткрылись створки одной из дверей.

-Герцог и герцогиня Таммельнские! — объявил кто-то невидимый, а затем закашлялся, сорвав слабый голос.

Я широко открыла глаза, жадно всматриваясь в приближающуюся пару: они теперь казались мне диковиннее любых призраков — заколдованные принц и принцесса, игрушки злой колдуньи. Бледные и безжизненные, как восковые куклы, медленно и плавно плыли они к столу, словно ведьма тянула их за невидимые ниточки. Огасто выглядел изнуренным и слабым, в глазах не было блеска, как будто их подернул тонкий мутный лед. Его красивое лицо обрамляли смятые кружева воротника, и остальная одежда была в беспорядке, пыльная и перекосившаяся, но он ничуть не тревожился из-за этого, сохраняя истинно мертвецкое равнодушие.

Вейдену и вовсе словно только что привели прямиком из замковых подземелий: спутанные нечесаные волосы скрывали лицо, и драгоценная диадема, венчавшая ее голову, казалась чьей-то злой насмешкой, как и прекрасное платье из жесткой алой с золотом парчи. Она не поднимала взгляда, пряча лицо, и я, всмотревшись, вспомнила, как Уна говорила, что лишила принцессу прежней красоты. Левая щека была обезображена грубым, едва зажившим рубцом — самой малости ведьме не хватило, чтобы перерубить тонкую переносицу.

-Я рада видеть тебя, братец, — ласково пропела ведьма, обращаясь к Огасто, который не выказал никакого удивления из-за такого обращения, да и вряд ли вообще сохранил способность чему-то удивляться. — Присаживайтесь за мой стол, только вас и ждали. И ты, милая Вейдена, садись. Здесь собрались самые близкие люди, никто и не подумает насмехаться над твоим уродством.

Герцогиня вздрогнула, как от удара, однако гордый разворот ее плеч остался прежним — ведьме не удалось сломить ее, и я невольно испытала гордость за свою прежнюю госпожу.

-Я знаю, милая, как тяжело терять красоту, — продолжала Уна, не скрывая злорадства. — И если ты будешь послушна мне, то я помогу в твоей беде. Когда пожелаешь вновь стать прежней красавицей — просто выполни мои приказы, а я взамен подарю тебе чары, скрывающие этот ужасный шрам. Спроси у своего мужа, честно ли я выполняю условия сделок, держу ли слово? Если мы договоримся между собой, то никто и никогда не увидит тебя в таком жалком обличии. Я могла бы наслать на тебя колдовство, которые сломит твою волю, но, право же, нам куда проще условиться по-доброму, крохотное заклинание личины сотворить намного проще...

Однако Вейдена упрямо молчала, все так же глядя себе под ноги. Огасто, ничего не замечая, едва ли не насильно усадил ее рядом с Мике, а сам сел рядом со мной, рассеянно и бессмысленно улыбнувшись то ли мне, то ли кому-то невидимому за моей спиной.

-Поздравь меня, братец, — не унималась ведьма. — Я нашла себе жениха! И хочу, чтобы завтра мы все отправились к королю Горденсу. Мой будущий муж тоже королевских кровей и должен быть представлен ко двору. Милая Вейдена замолвит за нас словечко, не так ли?

Все молчали, точно воды в рот набрав, и лишь Огасто кивал головой, точно заведенный.

-Скучный, скучный праздник выходит! — воскликнула Уна, на самом деле ничуть не огорченная траурной тишиной. Эй, слуги! Где вы там прячетесь, ленивые мерзавцы?! Кому я приказала привести сюда узника из подземелья? Он давно должен быть здесь!

И изогнувшись так, чтобы видеть меня, она ласково пропела:

-Разве не желала ты встретиться с дядюшкой?

-45—

В тот миг я настолько ненавидела ведьму, что во имя этой ненависти желала бы не чувствовать сейчас ни капли горя или жалости, стыда или раскаяния, пусть даже это означало бы, что я вычеркнула из сердца всех близких мне людей. Уне тогда бы не досталось моей боли, до которой она была так жадна!.. В самом деле, что-то во мне омертвело — слова ведьмы поначалу показались далекими и непонятными, словно я не знала, о ком она говорит. "Так будет легче, — подсказывал хитрый тихий голос в моей голове. — Ты не сможешь вынести столько горя сразу, и поделать ничего не можешь, так не лучше ли оглохнуть и ослепнуть, раз уж онемела?..".

Мне хотелось его послушаться, ведь он обещал помочь — хотя бы немного! — в обмен на покорность и безволие. Но властно и громко звучал в ушах голос Хорвека, которому я все еще верила несмотря ни на что: "Требовать необходимо с должной силой!" — но не из отчаяния ли порождается такая сила? О нет, мне нельзя было избегать боли — напротив, боль должна быть такой нестерпимой, чтобы я не боялась больше ничего и никого!

"Помни, Йель, что это за твои ошибки расплачиваются дядюшка и Мике! Вейдена согласилась помочь тебе — и что с ней стало? А ведь ты хотела разрушить ее счастье и отобрать мужа, просто потому, что наглой служанке взбрело в голову, будто она этого достойна! Смотри и не смей отворачиваться, принимай последствия своих поступков честно!.." — так я кричала самой себе, ведь раны на живом сердце хоть и кровоточат, однако лучше жить с ними, чем с сердцем полностью оледеневшим, как у Рыжей Уны.

Дядюшка Абсалом, которого притащили и бросили к нашему столу точно куль с мукой, несколько пожелтел и исхудал в подземелье, однако ведьма, как могла, берегла его для нынешней ночи — он отнюдь не был на грани жизни и смерти, и даже сохранил некоторое присутствие духа, несмотря на цепи, сковывавшие его руки.