— Тогда что же, представишь меня ей? — поинтересовался Николай.
— Я — нет. Как ты мог подумать, как ты только мог хоть на секунду допустить, что я знаком с такой неблагонравной женщиной? — ответил ему Алексей Павлович, с преувеличенным опасением глядя на Ольгу Васильевну, изучающую мужа с задумчивым интересом. Так, вероятно, присматривалась Юдифь к Олоферну — перед тем как обезглавить его.
— Однако я, кажется, знаю того, кто может. Но не уверен, стоит ли.
— Оооо, наконец-то мой муж изрек такое, к чему стоило бы прислушаться....
Алексей Павлович обратил свой пылающий взор на благоверную. Но Ольга в ответ лишь широко распахнула и без того огромные, исполненные святой невинности глаза, чуть приоткрыла изящный ротик, и всем своим видом демонстрировала покорное желание внимательно слушать или послушно внимать своему грозному супругу.
Николай не выдержал и расхохотался.
— Князь, Ольга, Вы великолепны! Клянусь серебряным портсигаром, на который положила глаз твоя светлость, мир еще не видел столь замечательной семейной пары.
— Я вовсе не возражаю, сударь мой Николай, чтобы Вы радовались нашему с Алексеем счастью, но в конце-то концов, когда Вы дадите повод радоваться Вашему? Сколько же еще Вы будете влачить холостяцкое существование?
— Милая Ольга Васильевна, а что же мне делать? Когда перед глазами столь превосходный пример семейного союза, трудно желать меньшего. И где прикажете найти подобную Вам женщину? Ведь Вы единственны и неповторимы, но уже составили счастье этому грубому морскому волку, чья неотесанность может поспорить разве что с его же доблестью.
— Льстец!
— И ты, Брут!!! — взревел Алексей
— Ага, я. Так что брось меня, пресветлый княже, на растерзание без жалости. Представь меня госпоже Абзановой, и если великосветская львица не обагрит своих коготков моей горячей кровью, то тигры во фраках, что вокруг нее, уж непременно растерзают меня в куски.
— Вот ведь упрямец! И не отступится от своего, я уж знаю, — вздохнув, пробормотал Еникеев.
— Ладно, будь по-твоему. Побудь пока тут.
Спустя короткое время Алексей Павлович вернулся в обществе худощавого господина, тусклый и реденький венчик седых волос которого неопровержимо подтверждал многие лета, прожитые его обладателем. Господин подслеповато щурил на Николая выцветшие от возраста, добрые глаза, в которых, однако, все еще угадывался недюжинный ум.
— Вот этот молодой человек — Ваш протеже, князь? Что же, коль скоро Вы ручаетесь за его благонравие.... А, впрочем, никакого ручательства не нужно — я и сам вижу, что юноша добронравен и не испорчен нонешними излишествами. Так что же, пойдемте, Николай Филиппович, пойдемте — представлю уж Вас, как и положено в приличном обществе.
Приблизившись к частоколу фраков и мундиров, из-за которого едва угадывались теперь очертания белоснежного платья госпожи Абзановой, провожатый Николая воскликнул:
— Валерия, душенька, а поцелуй уже старика!
— Дядюшка? — две ближайшие к Николаю спины отдернулись в разные стороны так резко, словно кто-то распахнул двустворчатую дверь, и теперь ничто не отделяло Валерию Михайловну от Николая.
Образ стоявшей перед Маштаковым женщины воистину поражал воображение. Огромные голубые глаза. Пышные медовые волосы, уложенные в изумительную прическу. Лицо, черты которого почел бы за честь считать своим творением любой из величайших скульпторов древности. Высокая шея, очаровательная линия плеч, чуть полные руки, аккуратные кисти, длинные тонкие пальцы... безупречный стиль и ленивая грация пантеры.
Госпожа Абзанова сделала шаг и, положив руку в белоснежной перчатке на рукав старика, склонилась к его щеке, изобразив поцелуй. Тот с отеческой лаской оглядел свою племянницу с головы до пят.
— Хороша, девочка. Рад тебя видеть, не навещаешь ведь совсем старика. Понимаю, с молодежью тебе, конечно, веселее. Так что не буду отвлекать, а представлю-ка лучше вот этого молодого человека — капитан второго ранга, георгиевский кавалер Маштаков Николай Филиппович, желает засвидетельствовать тебе свое почтение.
От очаровательной улыбки на точеном лице Валерии Михайловны сердце ухнуло куда-то вниз и тут же рванулось к вершинам блаженства. Но за заученным движением губ кавторанг не заметил даже искорки интереса к своей персоне — госпожа Абзанова выполняла светскую повинность — не меньше, но и не больше. Просто такова уж была эта женщина, что бы она ни делала — все выходило у нее очаровательно... И ничего, кроме глубоко спрятанной скуки не видел кавторанг в ее ясных, обращенных к нему глазах, когда зазвучало ее прекрасное сопрано:
— Рада знакомству, Николай Филиппович.
— Почту за честь выразить Вам, Валерия Михайловна, мое глубочайшее восхищение. Я счастлив возможности беседовать с Вами, и не приходиться сомневаться, что сейчас мне завидует половина мужчин на этом приеме.
Соболиная бровь немного приподнялась
— Не сомневаюсь в Вашем уме, сударь, и полагаю, что Вы понимаете, сколько раз на дню я слышу о глубоком восхищении и неземной красоте. Однако Вы смогли меня удивить — большинство мужчин на Вашем месте сказали бы о зависти всех мужчин в этом зале, почему же Вы говорите только о половине?
— Второй половине мужчин уже не до меня — они сейчас безуспешно уверяют свои вторые половины, что вовсе не засматривались на Вас. А поскольку это не так, то им вряд ли можно позавидовать.
— Хм..., пожалуй, немного прямолинейно. По-моему, Вы очень прямой человек — Вы же видели, что я нахожусь среди моих caballeros, но Вас это не остановило — Вы не искали возможности быть представленным мне наедине.
— Такой возможности я мог бы прождать всю жизнь. Бриллиант прекрасен и благородный металл может только подчеркнуть его великолепие, но подлинное совершенство драгоценный камень обретает лишь в обрамлении, сделанном умелым ювелиром. Также и красота королевы, при всем совершенстве достигнет идеала, лишь многократно отражаясь в исполненных восхищения глазах. И потому мужское окружение для Вас естественно, как тепло для солнечного света.
Валерия Михайловна чуть прищурилась, глядя на Николая, но теперь в ее взгляде скользнула тень интереса.
— Вы и в самом деле полагаете, что женская красота достигает идеала только в окружении мужчин? Но посудите тогда сами — здесь я и мои любезные друзья. Я нисколько не хочу Вас обидеть, но Вы сами сказали, что такая картина идеальна — зачем же Вы стремитесь туда, где прекрасно и без Вас?
Тут Маштаков позволил себе легкую улыбку
— Древние мудрецы говорили, что основа физического и духовного развития человека — в стремлении к совершенству. И если вышло так, что я увидел совершенство и стремление мое к нему необоримо, то как могу я игнорировать мудрость поколений?
Госпожа Абзанова тихо рассмеялась.
— Это уже тоньше! Но... необоримо, говорите? А не боитесь ли разочароваться?
Теперь уже Николай широко улыбнулся и процитировал:
"Мотылек сгорел?
Но важнее, что он решился,
Лететь на свет" (автор — А.Лобков)
— Прелестно! — госпожа Абзанова дважды хлопнула в ладоши.
— Вы японист?
— Не совсем так, но я почти год провел в Японии
— Неужели в плену?
— Совершенно верно.
— Что же, Вы меня заинтересовали. Сегодня, увы, мы не сможем продолжить беседу — к сожалению, мне нужно покинуть прием. Но..., пожалуй, я все же приглашу Вас. Обычно я собираю общество по вечерам... Приходите к семи, в субботу.
На этом Николай откланялся.
— Ну и? — спросил его Алексей Павлович
— Тебя отвергли, я надеюсь? Нет? А, черт, по твоей сияющей физиономии, я вижу, что знакомство состоялось.
— Жизнь прекрасна и удивительна, князь! Я напросился в гости.
Еникеев вздохнул.
— Ну что же, смотри, ты вроде бы уже совершеннолетний. Иди, конечно, раз собрался, но постарайся не делать глупостей...сверх необходимого. А сейчас давай что ли выпьем — чую я, что ты только что вляпался во что-то очень нескучное.
— Не бери в голову, Алексей! Выигрывать, так миллион, ухаживать — так за королевой...
С тех пор Николай успел дважды побывать в гостях у Валерии Михайловны. В первый же свой "заход" его поразила резкая смена отношения — если при знакомстве госпожа Абзанова держалась отстраненно и весьма высокомерно, то теперь перед Николаем была любезная и открытая дружескому общению хозяйка. У Валерии Михайловны собиралось немаленькое общество, которое не было чисто мужским — среди гостей были ее подружки со своими мужьями и кавалерами. С подачи госпожи Абзановой, уделявшей немало времени беседам с новым своим поклонником, Николай чувствовал себя в центре внимания. Неподдельный интерес Валерии Михайловны к его скромной персоне позволял бравому кавторангу рассчитывать, пускай и со временем, на большее. И сейчас, стоя на корме разъездного катера, Николай предвкушал грядущую встречу. Бытие казалась прекрасным, а будущее сулилось превосходными перспективами. И кто бы смог увидеть в нем что-то плохое или недоброе? Увы — у Высших сил своеобразное чувство юмора, так что эпоха Больших Неприятностей обычно приходит тогда, когда ее совсем не ожидаешь...
ГЛАВА 2
Гельсингфорс! Столица Великого Княжества Финляндского. Широко раскинул крылья державный орел, простирая власть российской короны над бесчисленными ее землями, градами и весями. Гельсингфорс не мог, конечно, тягаться с великокняжеским блеском Санкт-Петербурга и зажиточной роскошью Москвы, но все же сиял хоть и не самым крупным в размерах, но благородным и драгоценным бриллиантом.
В 1788 году от Рождества Христова, когда российская армия оказалась связана войною с турками, шведский король Густав III рискнул искать военного счастья на востоке. Вновь, как и встарь, застонала русская земля под тяжкой пятой шведских полков. Но в этот раз фортуна не благоволила неспокойному соседу Империи — на суше северяне были остановлены и биты, да и на море молодой русский флот продемонстрировал череду блестящих побед. Гогландское сражение, Эландский бой, Первое Роченсальмское и Ревельское, Красногорское и Выборгское — во всяком столкновении опытные шведские моряки терпели поражение и не достигали цели.
Планы о десанте войск на захват Санкт-Петербурга были сорваны, шведский флот нес тяжкие потери. Но во второй Роченсальмской битве военное счастье отвернулось от русских, и почти выигранная уже война завершилась не лучшими для России условиями Верельского мира. Тем и закончилось очередное, невесть какое по счету шведско-русское ратоборство, но Россия считала, что она достойна большего.
И потому, спустя 18 лет, многократно искромсанная мечами и саблями, расстрелянная пушками и мушкетами, попранная гренадерскими сапогами и копытами боевых коней, латанная-перелатанная статьями мирных договоров русско-шведская граница вновь затрепетала, чуя движение многочисленных полков. Морозным утром 9 февраля 1808 года, пространство от Фридрихсгама до Нейшлота ощетинилось вдруг штыками и 24 тысячи отборного русского войска двинулись вглубь Финляндии. Спустя 9 дней русский командующий Буксгевден вступил в Гельсингфорс, а 10-го марта без боя был взят Або — столица финского княжества. Шведы, не принимая решительного боя, оттягивали силы к Таммерфорсу, крепость Свеаборг была ими сдана вместе с пушками, большим припасом и 7,5 тыс пленных... Не тот нонеча пошел швед, ох не тот! Минуло чуть более месяца с начала войны, когда газеты всей Европы печатали декларацию Александра I:
"Его Императорское Величество возвещает всем державам европейским, что отныне часть Финляндии, которая доселе именовалась шведскою, и которую войска российские не иначе могли занять, как выдержав разные сражения, признаётся областью, российским оружием покорённою, и присоединяется навсегда к Российской Империи"
Так было сказано и так было сделано, хотя война тянулась еще год. Российская Империя приросла Великим Княжеством Финляндским, пусть и на условиях широчайшей автономии последнего. Александр I обещал сохранить финскую конституцию, законность и сейм, взамен же потребовал признания его Императорского величества, самодержца всероссийского, еще и Великим Князем Финляндским — и члены сейма принесли ему присягу. С тех пор управлял Финляндией русский генерал-губернатор, но с помощью местных властей, русский рубль в княжестве финском ходил повсеместно и невозбранно, но в магазинах продавали на марки и пенни, а налоги да сборы шли исключительно на нужды самой Финляндии... Вроде бы и Россия, а с другой стороны — заграница, не сразу и разберешь.
Однако же Гельсингфорсу русское владычество пошло только на пользу. Почти двести шестьдесят лет существовал город, до того, как Финляндия вошла в состав государства российского, но даже к тому времени оставался он совсем малым захолустьем, на четыре тысячи человек, а каменных домов в нем почти и не было. Однако самодержец всероссийский углядел в том поселении большое значение и повелел сделать сей град столицей Финляндского княжества. По слову государевому, учредили комитет реконструкции, под руководством военного инженера Эрендстрёма, коему вменялось в обязанность отстроить новоиспеченную столицу. На должность же архитектора пригласили опытнейшего Карла Людвига Энгеля, уроженца Берлина, до того работавшего в России и снискавшего себе почет многим строительством в Ревеле.
Вскоре центр города скрылся в строительных лесах, сквозь которые быстро проступали новые, невиданные ранее, но на удивление прекрасные черты молодой столицы. Монументальность камня гармонично слилась с рациональностью классического архитектурного канона. Так родилась строгая, но не чопорная, спокойная, но не холодная, уверенная, но не навязчивая красота, более всего напоминающая архитектурные ансамбли Санкт-Петербурга. Город быстро разрастался, принимая новые кварталы в объятия каменных мостовых, а количество столичных жителей перешагнуло уже стотысячный рубеж.
Тому немало поспособствовал Российский императорский флот. С 1720 года Кронштадт был главной базой балтийских эскадр, но стремление прикрыть горло Финского залива, не дать врагу запереть флот в "Маркизовой луже" требовало базировать корабли ближе к выходу в море. Ныне новая база флота создавалась в Ревеле, а пока броненосцы, крейсера и эсминцы предпочитали стоять в Гельсингфорсе.
Необходимость оборудования флотских хранилищ и арсеналов, ремонтных мастерских, и прочего, что потребно действующему флоту, дало дополнительный толчок развитию города. Гельсингфорс по праву можно было бы назвать городом русских моряков — в любое время на его улицах можно было бы видеть черные офицерские кителя и белые матросские форменки. Само собой разумеется, что монеты и ассигнации казенного флотского жалования, проистекая из русских кошельков и бумажников в финские портмоне, также вносили немалую лепту в процветание города.
И сейчас перед Николаем расстилалась восхитительная финская столица, во всем великолепии вечерней красоты. Кавторанг любил этот город. Когда служба позволяла сойти на берег, он частенько проводил целые часы, прогуливаясь по его улицам, останавливаясь лишь для того, чтобы перекусить в каком-нибудь небольшом кафе или ресторанчике. Но сейчас, конечно, он не мог себе такого позволить — время уже поджимало, а потому Маштаков быстренько оседлал "эгоистку", невесть как затесавшуюся в ряды пролеток, всегда толпившихся на набережной в ожидании прибывающих с кораблей господ морских офицеров.
