Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Следующим нашим шагом станет...
— Лешка! — вдруг взвизгнула Саша.
Багровоносый любитель прессы таки добился своего — нарвался на чью-то плюху, а затем не придумал ничего лучшего, как завалиться на мою жену. Зажатая в руке болвана газета смела жестяную кружку с остатками чая.
— Что, опять?! — устало пробормотал я, аккуратно выдергивая Александру из-под неуклюже ворочающейся тушки к себе на колени.
— Не опять, а снова, — со смехом подтвердила успокоившая девушка.
— В прошлый раз тебя отбивать пришлось, — я не удержался, потер скулу, с которой только недавно сполз синяк.
— Леш, давай пойдем отсюда! — заметила мое движение Саша.
— Тебе же тогда понравилось? — притворно удивился я в ответ.
— Ты такой сильный!
Совсем девчонка! Ей бы в гимназию, к куклам и поцелуям в щечку. А сейчас... она делает вид что дурачится, а глаза внимательно следят за полупьяной толкотней поборников расовой чистоты. Тогда, в прошлый раз, только метко брошенная ее рукой бутылка спасла меня от жестокого избиения. Против троих вертких шкетов моя сила спасовала.
— Половина восьмого, — взглянул я на часы.
— Вот! Продажу билетов верно открыли!
— Кстати, да! — спохватился я. — Пойдем скорее! Сбежит наш Ванька и пропадет выходной.
Роскошный СВПС до Питера не ходит, а в обычные вагоны
* * *
продажу билетов тут принято начинать за час перед отправлением поезда. Бронь в теории есть, на практике — она возможна только для мягкого вагона СВ, который... доступен исключительно по специальным справкам с места работы. Строго по канонам социализма — все звери равны, но некоторые равнее. То есть для простых граждан выбор сужается всего до двух зол: мягкой купейной и жесткой общей.
Мы успели как раз вовремя; бойницы касс только-только открылись. Прямо на наших глазах толпа вздрогнула, уплотнилась, отчетливо выделились первые десятки покупателей — все сплошь великовозрастные беспризорники, честно отрабатывающие стоянием в очереди кто осьмушку, а кто и четвертину хлеба. Как ни жаль отдавать, но трястись всю ночь в общем — удовольствие крайне сомнительное.
Ванька не подвел. Через четверть часа мы с билетами и плацкартой в руках выбрались на перрон дебаркадера, прямо в клубящееся на морозе месиво дыма и пара.
— Черт побери! — не сдержал я восклицания. — Стимпанк! Да без всяких романтических соплей, настоящий хардкор!
— Стимпанк? — удивилась Саша. — Что это?
— Писатели-бездельники так назвали вымышленный мир вечной викторианской эпохи, застрявшей в паровых дирижаблях и локомобилях. Читать-то их еще кое-как можно, а вот нюхать, — я демонстративно пошмыгал носом, — как-то не очень.
— То есть в будущем вокзал совсем не так выглядит? — уточнила девушка.
— Конечно же! Дыма и пара вообще нет, кругом яркие электрические фонари, переливаются рекламные экраны. Да ты же наверняка читала!
— Ох, будто ты сам не знаешь! Одно дело читать, другое видеть!
— Извини, — сконфузился я. — Не подумал.
Оглянулся вокруг. По верху, скрывая скаты крышы, стелился жирный угольный дым паровозов. Сизая, остро пахнущая кизяком гарь вагонных печурок металась между составами. Легкими струйками-усами коптили многочисленные керосинки путейцев. Из-под крана кубовой энергично, жизнеутверждающе вырывался пар, клокочущая вода с напором лилась в медные чайники и котелки. Откуда-то из-под вагонов с тихим шипением ползли плотные белые клубы, в которых безнадежно вязли свистки кондукторов и тяжелый лязг буферов. Навьюченные котомками пассажиры метались бестолковыми серыми тенями под колеблющимся светом газовых фонарей.
Остро, совсем как три года назад, навалилась тоска по утраченному будущему. В порыве я вздернул над головой кулак, погрозил невидимому небу:
— Сволочи! Верните меня обратно!
Саша обиженно фыркнула, но спорить не стала. Дернула за руку, как ребенка:
— Пойдем уж, янки из Коннектикута!
Наш шестой вагон оказался седьмым, если считать с головы поезда. Измазанный в саже старичок-кондуктор проводил нас со свечой до купе по темному коридору, привычно ворча по дороге:
— Света покуда нет, господа хорошие, так то во всем составе батареи худые, никак не меняют начальники. Но вы не сумлевайтесь товарищи, вот тронемся, генератор враз закрутится и загорятся лампочки-то. Зато тепло, да-да, прям как в СВ, прицепили-то нас сразу за паровиком!
* * *
*
— Темнота друг молодежи, — бодро пошутила Саша.
— Совсем батареи выдохлись? — насторожился я. — Полчаса продержатся, или на каждой станции будем проваливаться в тьму египетскую?
— Какое там полчаса, — задребезжал смехом кондуктор. — На эдаком-то морозе!
— Свечу дадите?
— Не положено! Если каждому свечу, так то пожара недалече!
— А если... — я тряхнул карман так, чтобы звякнули монетки.
Несколько секунд осторожность боролась с жадностью, но победил все же страх:
— Ужо не обессудьте, да бригадир у нас дюже злой!
— Ладно, — не стал настаивать я. — Выкрутимся как-нибудь.
\*Реальные данные социологического опроса 1929 года.\
\**Реальный лозунг ВФО, реальные дочерние организации ВФО середины 30-х годов.\
\
* * *
Кинематографические АО контролировались Наркомпросом. М.Н. Рютин заведовал его киноотделом с весны 1930 года, в реальной истории был арестован уже осенью 1930 из-за конфликта со Сталиным (за подпольную пропаганду право-оппортунистических взглядов).\
\
* * *
Знаменитая "Красная стрела" начала курсировать между Москвой и Ленинградом только летом 1931 года. Время в пути составляло около 10 часов.\
\
* * *
*В России была популярна система отопления Дершау, в которой источником тепла (перегретого пара) служил паровой котел, установленный в отдельном, специально приспособленном вагоне. На весь состав его не хватало, поэтому жесткие "общие" вагоны обогревались обычными дровяными печками.\
Надоедливый свет утра бьет в закрытые глаза. Тяжелое чугунное ядро неуклюже ворочается в голове, то и дело цепляя обнаженные нервы спазмами боли. Вчера повелся на халяву как пацан. Сам подначил, думал нипочем не поделятся нэповские морды самогоном и салом со случайными попутчиками. Ан нет. Правду говорят, жируют московские спекулянты посреди пролетарского голода. Теперь еще и беседой донимают. Хочешь, не хочешь — все равно слушай:
— ... Три десятка лет он состояние семьи упрочал, да как-то в раж вошел, в одну ночь спустил до последнего алтына! Выпьем?
— Наливай.
— Птицу имел родовую, одно загляденье. Перо все больше светло-соловое или красно-мурое, а ноги либо горелые, либо зеленые. Коготь черный, синевой отливает, а глаза как уголья.
— Давай, за наше дело!
— Знаешь, он всего более переярка ценил. Это, значится, тот что вторым пером одеться успел.
— Вот понять который уж раз не могу, иной как кавалергард на параде выступает, мундир блестит, гребень пурпур, а толку чуть.
— Так петуха, как и нашего брата, в строгости держать надо. Чуть жиру понадвесил, сейчас на катушки из черного хлеба и сухой овес. Без правильной отдержки тулово непременно станет как ситный мякиш...
Да они все еще пьют! — искренне восхитился я. — Всю ночь напролет, это же какое отменное здоровье иметь надо!
Не разлепляя век, я перегнулся с полки вниз, скорее на инстинкте, а не расчете ухватил за ручку стоящий на столе чайник. Вытащил к себе наверх, прижался губами к медному носику, втягивая противную теплую влагу.
В голове забрезжил разум, я прохрипел вместо извинения:
— Воистину, утро добрым не бывает!
— И тебе не хворать, — степенно пробасил старший из нэпачей.
— Поспешай, друже, покуда в санитарную зону не въехали, — практично вторил ему младший.
Дельное замечание. Столько лет в прошлом, а все никак не могу привыкнуть, что сток из туалета тут летит прямо на песок насыпи, поэтому гигиену неплохо бы завершить до въезда в город.
Кое-как, бочком, стараясь лишний раз не шевелить головой, я сполз с верхней полки на нервно взбрыкивающий пол вагона. Подтянул снятый из-за жары и кинутый в изголовье пиджак, хлопнул по карманам — зашитый в кожаный блокнот смартфон на месте. Деньги тоже. Подобрал вывалившийся браунинг. Заглянул во взятый для солидности портфель... неужели я так и спал, разбросав по сторонам ништяки и оружие? Расслабился за полгода "стабильности", забыл про доброхотов из ГПУ? Паника холодком пробежала по ногам вверх, приморозила сердце, но так и не смогла пробиться через спасительный барьер головной боли.
Мысль о чудовищном риске, под который я подставил себя и Александру, придется додумывать позже. Сейчас время простых инстинктов — я не удержался, нежно потрепал ладонью соблазнительные окружности спящей напротив жены:
— Саша, подьем! — Попав же под ее недовольный прищур, продолжил нарочито грубо: — Скоро туалет запрут!
Мы успели все. Привести себя в порядок, поправить здоровье горячим чаем и даже отблагодарить нэпачей за добропорядочное гостеприимство жестянкой габаевской "Явы". При свете дня окружающий мир казался простым и надежным, вокзальная суета — пустяковой, а паровоз, весь в беспокойных вздохах и сопениях после трудного ночного перегона — огромной детской игрушкой. Еще лучше вышло с санками — меховая полость скрыла нас от укусов мороза чуть не целиком, в Москве я никогда не встречал у извозчиков подобного богатства.
Пользуясь случаем, мы ненадолго остановились на проспекте Маклина, у того самого злосчастного дома, в котором чуждая эйнштейновским законам сила протащила меня сквозь время. Крепко обняв Сашу, я попробовал вернуть нас обратно в 21-ый век. Обошел все уголки подъезда, нажал на все возможные кнопки смартфона — увы, без малейшего результата. Зато моя милая супруга успела выпытать, что именно я чувствовал тогда, почему оставил артефакт на чердаке, как, и главное с кем, вернулся за ним через два года. За вопросами явственно проглядывала ревность к белокурой баварке, лишь каким-то чудом мне удалось не проболтаться про зажигательное порношоу, устроенном мной и Мартой пятью этажами выше, прямо на глазах у чекистов.
К искомому адресу в Дровяном переулке подкатили хорошо за полуднем. С чистого морозца воздух в коридорчике дряблый, рыхлый и потный; висит на невидимой веревке темной банной простыней. Отворившая двери матрона вместительна и широка, как банный таз. На руках девочка лет двух. За подол линялого сатинового халата держатся парни-погодки постарше, большие головы настороженное крутятся на длинных тонких шейках. С кухни, откуда-то из-за поворота, доносится перемежающийся плеском воды свист стаи примусов.
Встречают по одежке; матрона окинула нас подозрительным взглядом, посторонилась, лишь распознав в моей руке символ власти — кожаный портфель. Недобро нахмурилась, с усталым безразличием буркнула:
— Че нужно-то?
— Мне бы хотелось кое-что забрать, — начал я. — Письма отца...
И тут понял — заранее продуманная история не имеет ровно никакого смысла. Призванные скрыть обман слова пусты и никчемны на фоне неимоверной простоты бытия. С действием, напротив, следует поспешить. Секундная заминка, щелчок пряжки, и я протягиваю матроне вытащенную из портфеля сахарную голову — обернутый в бумагу кусок желтой сладкой субстанции в форме крупной, с мужской кулак, винтовочной пули.
— Возьмите.
Дети равнодушны; они явно не знают как выглядит первейшее лакомство эпохи. Зато пыхнувшие надеждой глаза женщины красноречивы — этого хватит. Но Саша торопливо добавляет к первой голове сахара вторую. Барьеры морали и права рассыпаются в труху — за такое сокровище тут можно все. Вспороть обшивку двери? Всего-то? Ничтожный пустяк, только пожалуйста скорее, пока не увидели соседи.
Старая холстина и войлок легко поддаются под специально припасенным коротким — не напугать бы кого — сапожным ножом. Вот показалась филенка... через мгновение я кричу от радости:
— Нашел!
Конверт в руках. На ощупь понятно — паспорт 21-го века там, внутри, без обмана!
— Большое вам спасибо, — благодарит хозяйку вежливая Саша.
Я далек от подобных сантиментов — уже с лестничной площадки тороплю жену:
— Пойдем, пойдем скорее!
— Га-а-а-ли-а! Кто там пришел?! — несется с кухни вслед нам запоздалый вопрос.
Гнаться за нами, понятное дело, никто не собирается. Но ноги несут сами — я пришел в себя только отмахав чуть не бегом пару кварталов:
— Сашка! Сам себе не верю! Мы это сделали!
— Радуешься?
— Спрашиваешь! Боялся, что поездка обойдется намного дороже!
— Ты обещал, — вкрадчиво напомнила Александра.
— Будут, будут тебе туфельки и чулочки! — беззаботно рассмеялся в ответ я. — Все успеем, у нас уйма времени!
И правда, обратно на вокзал возвращаться рано. Скорые поезда между столицами по древней канцелярской традиции ходят в ночь — сон сокращает путь с чертовой дюжины до пары часов, совсем как машина времени. Командировочные же, назло здравому смыслу, насчитываются бухгалтериями сразу за двое суток.* Наглядный пример "все как было, только хуже" — постельное белье к матрасам при большевиках не выдают.
Задержка не огорчает. Провести полдня на улицах великого города — не беда, а удача. Тем более, яркие солнечные прострелы между домами старательно намекают на главный признак весны: конские яблоки уже не замерзают. Обрадованные расширением кормовой базы стаи воробьев соревнуются с дворниками — кто быстрее раструсит навоз в грязи мостовой. Редкие безкалошные граждане проклинают липкую едкую слякоть нежданной оттепели, но наши с Сашей подошвы надежно защищены красным треугольником,** так что тепло в радость.
На Невском бурлит водоворот жизни, никакого сравнения с унылой Тверской. Поток прохожих суетливо тащит нас мимо витрин лавчонок, вывесок пивнушек, чудовищного, от Рубинштейна до самой Фонтанки, хвоста очереди за лупошарой копченой треской, матерящих друг-друга приказчиков, дребезжащих трамваев, верениц ломовых телег. Кумачовые растяжки бугрятся привычными лозунгами, далекий репродуктор хрипит обрыдшую демьянбедновскую агитку "нас побить, побить хотели". Но я как-то необыкновенно остро, кожей, сердцем, всем организмом чувствую — мир сдвинулся со старого курса, сдвинулся далеко и необратимо. На лицах петербуржцев нет-нет, да мелькает блеск надежды на перемены к лучшему. Их город — все еще имперская столица, он сильный, он богатый, он выздоравливает быстрее Москвы.
Не удержался, вполголоса забормотал популярные среди аборигенов строчки:
— Мы наш, мы новый мир построим...
— Совсем как у Мейерберга!
* * *
— дернула меня за руку Саша. — Ты только посмотри на них! Вон там, слева, видишь у столпа?!
Выйдя из сумрака мыслей, я обернулся в указанную сторону. Вокруг Александровской колонны скоморох-поводырь тащил на цепочке ряженного в бабский сарафан медведя, толпа вокруг весело приплясывала под дудочные подсвисты.
— Эээ... Где там Мейерберг? — озадачился я. — И вообще, кто он такой?
— Путешественник один, — почему то смутилась Саша. — Картинки всякие разные рисовал, обычаи описывал.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |