| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Последнее, что помню: тетка укладывает Нату, я подпираю косяк двери плечом, в руках у меня бокал. В самую пору спросить: где же я, но нельзя. Если я хороший знакомый Натали, то, разумеется, ориентируюсь в обстановке. Тетка оборачивается, глаза у нее льдисто-голубые.
— С Новым годом и спокойной ночи.
Пью. Падаю. Бац.
Все же попался.
Что.
Она.
Мне.
Дала...
"...1 января 1358 года, нового рубежа на Светлом пути! Ожидается, что Ее высочество направит приветствие участниками..." Лающий голос диктора вытащил меня из забытья, так острый, раздирающий внутренности крючок тащит рыбешку из воды. Я лежал (некрасиво валялся) на надувном матрасе у дверей.
"...историк и исследователь Ян Тон-Картиг рассказал нам, что легенда о Мертвом городе, подвернутая многочисленным искажениям..."
Рывком сел, огляделся. Хорошая квартирка. Большая, но уютная. Тахта посереди комнаты пустовала, смятая простыня сброшена на пол. Я встал, двинулся в направлении, где слышалось радио, и приплелся на кухню. Тетка (может, правильно сказать: мамаша?) и Натали завтракали. Первая — невозмутимо, вторая — исполненная похмельной печали. Обе в домашних халатах и шлепанцах. Милая семейка.
— Твой "верный пес", — сказала ясноглазая тетушка/матушка.
Натали уставилась на меня, елозя пятерней в темной шевелюре, словно искала вшей. Зрачки ее карих глаз расширились. Сейчас что-нибудь ляпнет. Эдакое. Вы кто такой — я вас не знаю — тетя позвоните в полицию.
— Добрый вечер, — сказал я.
Натали усмехнулась.
— У... тебя все навыворот.
— Можно, я пойду? — спросил я.
— Сперва умойся, потом поешь. А потом вали, если хочешь. Уйдешь, как пришел?
Она называла меня на "ты"! И, несмотря на вчерашнюю свою невменяемость, вполне разобралась, что я — птица особого полета.
Из зеркала в ванной на меня глянул молодой поэт/художник. Черные вьющиеся волосы, в лице не только нежность, но и доля мальчишеского упрямства. Фигурой, конечно — не богатырь. Так себе — "Аполлон обыкновенный". После душа я побрился (безопасное лезвие всегда ношу в кармане), оставив над верхней губой намек на отращиваемые усики. Таков мой облик, приятный для женщин.
Когда я вернулся, тетушки уже не было. Натали налила мне кофе, положила оладий. Терпеливо дождалась, пока я наелся. И только когда мы вернулись в ее комнату, хлопнула ладонью по тахте рядом с собой. Сказала:
— Садись. Ты кто?
Когда нечего сказать, говори правду.
— Одиссей Гор. Из группы Крея, того самого. У тебя будут о-о-огромные неприятности.
— Вот кто вчера по крыше топал. Вру... Ты ходишь неслышно. И ты как-то странно меня называл.
— Уменьшительное. Устаревшая форма, — объяснил я.
— Мне нравится. На-та-ша. Что теперь собираешься делать?
— Валить отсюда, как сказала. По быстрому. Или хочешь загреметь со мной вместе?
Варианты. Один: в ней взыграет девчачий романтизм, и она начнет меня "спасать". Я расскажу ей, что делать. Использую дуру по максимуму. Два: Натали — не дура и аккуратно меня сдаст.
— Что за пивом меня вчера напоили, что я отрубился? — будто невзначай, спросил я.
Ната подняла брови.
— Ты не отрубился. Выпил, улегся на матрас, сказал: "Вот затрахался" и уснул.
Странно. Этого я не помню.
— Не помню, — сказал я. — Склероз. Для меня это сейчас — самое то. Все забыть.
Она нахмурилась. Тряхнула решительно головой.
— Не бойся. Не будет ничего плохого. Не будет. Я тебе помогу.
Отлично. Теперь моя очередь.
— Нет. Я ухожу. Под топором Хозяйки достаточно одной моей головы.
Разумеется, она объяснила мне, какой я дурак. Уверила (больше себя, чем меня), что тоже терпеть не может Хозяйку. И помочь честному человеку в святой борьбе... Она прослезилась, и я вытирал ей сопли... э-э, виноват, слезы. Потом ее объятия стали крепче... мои тоже. Потом халат сполз с нее, и я трахал ее разными способами. Ей это нравилось. Мне тоже.
Потом мы отдыхали, развалившись голышом на тахте. И Наташа решила войти в курс своей новой деятельности. Революционерка, твою мать.
— Сколько вас было? Борцов?
Я промолчал. "Не твое сучье дело".
Она блеснула осведомленностью:
— Восемнадцать уже повязали. Я знаю.
Ясно: ее высокородный хахаль похвастал. Я постарался говорить эдак небрежно. Но, словно пытаюсь скрыть потрясение:
— Значит остались я и Крей. "Верь мне, дура. И любой, кому разболтаешь, пусть поверит".
— Двадцатка — вся организация?!
— Для действия много людей не нужно. Это — не на площадях тусоваться. Наоборот, чем меньше народу, тем лучше. И ты неумело играешь в шпионку. Наивно так выпытываешь. Тоже хочешь отличиться?
Она эффектно врезала мне по морде, и душераздирающе разрыдалась. Мелодрама. Я истово ее утешал, мы снова трахнулись и она успокоилась. Возобновила расспросы.
— Что думаешь делать, Одди?
— Отпрыгнуть подальше. Пока.
Глаза ее загорелись. Просто наполнились диким восторгом.
Схватила меня за плечи.
— С моей помощью исчезнешь.. Потом вернешься. И... — голос ее упал до шепота, — ...уделаешь Хозяйку, да? Никому не удавалось. Никому. Но ты...
Я кивнул.
— Может, получится. Есть нетривиальное решение.
3. ЧАС ОТ ЧАСУ НЕ ЛЕГЧЕ
В безделье и праздности прошел остаток дня, сменившись ночью ласки и нежности. А поутру Наташа засобиралась.
— На работу мне.
"Ох, Мария-дева безгрешная. Ты еще и работаешь?"
Мы все нежились в постели, и я оседлал ее, решив овладеть ею еще раз.
— Ты же меня не любишь, — сказала Ната. — Только дуришь честную девушку. Тебе неинтересно, кто я, что я и чем живу. В смысле: на личность и душу мою тебе наплевать. С "Башни Ваги".
— Радость моя, на крыше самого высокого нашего небоскреба я никогда не был — слишком дорогой билет — жалко грошей. Но в неотесанности своей, простой рабочий парнишка, каюсь. Готов исправиться.
Я вошел в нее, она, выгнувшись, застонала.
— Позвольте познакомиться с вами, девушка. Я — Одиссей Неодим Гор.
— ...А-а-х... Наталия Вернер...
Она быстро шла к вершине, я тоже. Успел, задыхаясь, прошептать:
— В настоящее... время... безработный.
Она мне подыграла:
— ...А я — работающая девушка. Не то, что ты подумал.... Вожусь с бумажками в...
Секретутка. Я все подумал правильно.
Тут мы, рыча, сплелись воедино. И я потрудился на славу, наставив ее непосредственному начальничку большие, ветвистые рога.
— Пока! — Ната в сомнении сдвинула брови. — Ключи не оставляю — выходить тебе, сам понимаешь... Буду в семь или чуть позже. Сиди, не рыпайся. Жрать поищешь в холодильнике. К телефону не подходи, двери никому не открывай.
"Как мамочка с дитем разговаривает".
— А если, помилуй Дева, ломиться начнут? Станут орать: "Откройте, полиция!"
— Тогда ты вор, забравшийся к честной девушке. Пока.
И ушла, оставив меня скучать в шикарной хате на ...надцатом этаже. Если что, без парашюта не убегу. Как я так по дурному влип?
Делать было нечего, и я обошел всю хату, пригляделся. Ни следа прошлого присутствия другого мужчины. Будто жилище старой девы. Тогда я стал разыскивать, сам не знаю что. Любые вещички, безделушки, в общем, все, что могло бы приоткрыть мне личность Наташи. "Кто я, что я и чем живу". Примерно через час мною овладела тревога и, поразмыслив, я понял, что интуиция меня опять не подвела. Наташа здесь не жила, во всяком случае, сколько-нибудь длительное время. Это не ее квартира. Это вообще не квартира конкретного человека, а что-то, вроде номера в гостинице. Ловушка для дурака.
Я тихо подошел к входной двери, осторожно повернул ручку и поставил замок на фиксатор. Приотворил дверь, выглянул. На лестничной площадке никого не было.
Пару пролетов прошагал, насвистывая, потом воспользовался лифтом. На полпути вниз кабина остановилась, я невольно сжался. Впорхнули две школьницы, мельком глянули на меня, прыснули. Я молча стоял, прислоняясь к стенке, руки в карманах. Девицы больше не обращали на меня внимания. Лязгнули, раздвинувшись дверцы, я вежливо пропустил девчат и не спеша, поплелся следом. Прошли холл, где дремала за конторкой старушка, и на выходе одна девочка сказала другой:
— Просто дура. Год ее год считай, прошел...
Они прибавили шагу, и дальше я не расслышал. Но и так было понятно. О Седе кто только не слышал. Модная поэтесса нравилась молодежи, наверное, потому что и сама была еще девчонкой. И ее выступления всегда были успешны.
Скорее не талант, а другое обстоятельство, привлекало к ней внимание. Ореол обреченности. Хозяйка изволила повременить с казнью оскорбившей ее молодой идиотки. "А если она, в самом деле, напишет что-то стоящее, а не заемные ругательные вирши? Я б хотела послушать". Подаренный Седе год истекал через тридцать три дня. Думать об этом было неприятно, и я переключился на размышления более полезные. О себе.
Похоже, мои подозрения — неосновательны. Вот, иду себе, и — ничего. Был бы под колпаком, давно б повязали. Хотя... Если у меня нет паранойи, то это еще не значит, что за мной никто не следит. Властям-то "соратник Крей" нужен больше, чем я. Вот и ждут, что приведу к нему. И, пока не разочаруются в своих наивных ожиданиях, до тех пор я — свободен.
Впереди путеводно стучали по тротуару каблучки девчонок. Я шел следом. Народу на улице становилось все больше. Кое-где я замечал полицию, парни скучали, блюдя общественный порядок. Их я не боялся: меня ловит Безопасность. С полицией они в таких случаях не кооперируются. Это в Эгваль мои фото пестрели бы на каждом углу: фас, профиль, описание преступного жизненного пути. У нас не так. Тебя ждут там, где живешь, работаешь, куда ходишь в гости... Все привычные пути мне заказаны — удостоился внимания Хозяюшки. Распределенный контроль — кто выделился из общей массы, того и ведем. Остальные пригнут головы сами.
На дурочке Седе уже демонстрируют "воспитательный момент". Ну вот, опять! Я снова попытался выкинуть ее из головы. Не тут-то было! Пока шел "на автопилоте", размышляя о насущном политическом моменте, оказался у входа в Театр драмы — большущий, белый, весь прямоугольный. Вся толпа вместе со мной туда и перла. Приплыл, называется. Пока я топтался в нерешительности, ко мне подскочил спекулянт и предложил билет. Самый последний — "Только для вас, молодой человек! Только для вас!" — за полцены. Ага. Пришлось купить, я продолжал играть роль добропорядочного бездельника. Поднял голову. Над фасадом висел плакат — портрет и подпись: всего четыре яркие буквы. СЕДА.
Из дальних пределов тебя ожидая,
Я дни, и часы, и минуты считаю.
Когда ты вернешься, шаги на пороге,
Заслышу и выйду — твоя недотрога.
Скажу, что лгала я, когда говорила,
Что нету любви — что же я натворила?
Но все позади, пред тобой на коленях
Я плачу, прошу и молю о прощении
И слышу слова, полны неги и страсти
Твои. Хотя мной не заслужено счастье,
Но я принимаю судьбы драгоценный
Подарок — тебя, о, мой мальчик бесценный!
Отдать себя всю я тебе бы хотела!..
Но ты... не вернулся из дальних пределов.
Ее манера чтения вначале казалась монотонной, но именно эта размеренность производила эффект почти гипнотический, скрывая банальность тем и несовершенство рифм. Седа выглядела бледной и не совсем здоровой, но голос ее был чист и тверд. Косая челочка, две короткие косы... то же лицейское глупое платье. Только такие туфли на высоких каблуках лицейским девочкам носить не разрешалось.
Седа выдержала паузу, пережидая восторги слушателей, окинула зал быстрым взглядом, и я испугался, что она заметит меня. Вскинула голову и начала читать свое новое стихотворение.
Передо мной сидел мосластый тип в костюме-тройке песочного цвета, довольно высокий и я использовал его спину, как укрытие. А тот весь обратился в слух — Седины вирши его порядком проняли. Один раз он слегка повернул голову, вроде задумавшись, я увидел костистое, загорелое лицо, почему-то показавшееся мне знакомым. Не старый: лет слегка за тридцать. Но уже инвалид — еще раньше я заметил набалдашник трости, которую он держал между колен.
В конце публика аплодировала стоя. Я тоже, но держался за спиной долговязого. Потом овации стихли и все дружно двинулись к выходу. Я обогнал ковыляющего "ангела хранителя", правая нога у него совсем не гнулась, и сбежал по широким ступенькам в ночную свежесть. Когда я проходил мимо парочки полицейских, один из них поманил меня пальцем.
— Ась? — я замедлил шаг, демонстрируя законопослушность и чувствуя, как заныли от напряжения мышцы спины. Я не силач, но оглоушу обоих. И что? Помчусь по ярко освещенной улице, сшибая прохожих?
— Мотню застегни, парень, — оба ухмыльнулись.
Вот почему смеялись девчонки в лифте.
Я задернул молнию на своих многострадальных джинсах и пошел себе дальше, как ни в чем не бывало. Заслышав гул подходящего к остановке скоростного трамвая, припустил бегом. Вскочил в последний момент, уселся на место убогих и пассажиров с детьми — самоуверенный молодой человек. На деле же едва сдерживался, чтобы не затрястись, как перепуганный заяц. У каждого человека есть предел нервной устойчивости, и свой я едва не перешагнул.
Но круг по столичному городу, когда темнеет и загораются огни — меня успокоил. Вагнок красив, грандиозен, многоэтажен. Местами рельсовый путь подходит близко к домам, а я люблю заглядывать в окна.
Но интересовало меня лишь одно из них. Светилось на третьем этаже лимонным светом — и здесь олухи из Безопасности терпеливо ждали связника от Крея. А секрет, поделюсь, прост. В письме Крея сказано: "Желтая лампа дает добро". Для пущей важности подчеркнуто. Так вот, это не черта, а длиннющий такой минус, означающий обратный смысл. Простенько, эффективно. Теперь я знал, что нигде больше в Вагноке не осталось мне убежища.
Через два часа вышел там же, где сел и легким, прогулочным шагом вернулся высотке, где якобы жила Наташа. Взлетел на лифте на нужный этаж (с памятью у меня все в порядке), на лестничной площадке по-прежнему никого. Не защелкнутая на замок дверь легко отворилась — значит, Наташа еще не вернулась. Прошествовал в гостиную. Замер столбом, раскрыв рот и вытаращив глаза.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
