Вьюга

— Один живешь? — а он уже зашарил по мне глазами, заметил что-то не то.

— Один, вашество, как не один, когда один, — протянул мужик, поднимая фонарь.

— Вот и хорошо, — я шагнул в перед и от души врезал боковым в челюсть, — хорошо, что один.

Глава третья, где воплощается лозунг «Грабь награбленное», происходит казнь предателя, а еще есть много беготни по горам и долам, появляется волшебный лес и на горизонте маячат жуткие топи.

Остатки полусотни — слезы, не остатки — ворвались в лагерь Тлескавице на закате, точно по вечерней страже. Пронеслись галопом, заставляя зажиревших тыловиков прыскать в стороны, как кур, сползли, свалились с седел у штабного шатра. Старший, в заляпанном плаще раиган-бея, сыпал приказами, поднимая патрули, приставляя к каждой пятерке улан по одному измотанному насмерть муладжину. Быстро, быстро, быстро. И ведь почти успели, почти.

А и правда, удачно зашли, что душой кривить. Я только крепко засоленного мяса утрамбовал фунтов восемь в здесь же реквизированный заплечный мешок. Туда же ушла завитая домашняя колбаса, заботливо насушенные сухари, найденная в сундуке фигурная бутылка с чем-то явно алкогольным и здоровенный отрез фланели под портянки. Тут же нашелся короткий топорик, который, немного покумекав, я сумел приладить к суме сбоку, соорудив этакую петлю из шнурка. Финалом грабежа стал роскошный медвежий тулуп, обшитый поверх какой-то белой тканью, шапка того же фасона и рукавицы, которые я нашел заткнутыми за притолоку. Вот с обувью только беда — и тут мне хозяйские сапоги оказались не в размер. Ну и ладно, мои еще, вроде, не разваливаются — просто запас карман не тянет. Особенно, когда кармана-то нет. Так, а тут что? Нет, я, конечно, понимал — что, просто глазам не поверил.

— Милу, посмотришь? — я сунул находку альве, что нехотя рылась в соседнем ларе.

— Пистоль, — отмахнулась она, скривившись, — Амманский, видишь — там по барабану вязь идет?

— Прочитать не могу, — я пригляделся, а руки машинально отжали рычаг вперед и вниз, вытащили длинный барабан — полный. А вот припасу рядом в ларе не было — или где-то еще хранит, или вообще не держит.

— Это не надпись, узор такой, — она дернула уголком рта.

— А в богадельне твоей и по револьверам учат? — Киру внезапно возникла из-за спины, чавкая и распространяя аромат чесночной колбасы. Сунулась к револьверу, провела по матовой стали тонким пальцем, — А чему еще учили? Ходить под парусом? Или выездке?

— Всему понемногу, — я мягко отстранил ее руку, прижал барабан, сунул револьвер в кобуру, а ее, в свою очередь, за пояс.

Что еще брать? А вот хрен его знает, у меня как-то с одиночными походами по лесам не сложилось, если и ходил когда — то о припасах точно не сам думал, как мне кажется. Хотя насчет воспоминаний я альвам не соврал — действительно, только пробую что-то именно, что вспомнить — сразу затылок дергает и блевать тянет. Вот если само всплывает — то нормально, а специально — уже даже пробовать перестал. Может так и к лучшему — вдруг там, в прошлом, жуть какая-нибудь? Не даром же в этом мундире до сих пор хожу, а ведь ребята в таких вот синих куртках тут сильно нехорошим отметились.

Вспомнишь что-нибудь этакое — и в петлю полезешь.

— Соль поищи, — вывела меня из задумчивости рыжая, — И вообще, приправ каких-нибудь, он тут старостой от амманов — точно найдем, богато живет. А ты…

Тут она обернулась, упирая палец в грудь Киру, которая уже закинула в рот остатки колбасы и с удовольствием облизывала пальцы.

— А ты найди, во что воды можно набрать, и еще бы котелок какой, — глянула так, что белобрысая моментально развернулась и принялась ожесточенно рыться в раскрытых ларях.

Нашли и соли, и приправ, и даже какой-никакой бурдюк под воду, еще окончательно не рассохшийся. А вот припаса оружейного не было, видимо и вправду не держал его пан староста.

— Ну, фуражирская команда, готовы, наконец? — преувеличенно бодро заявил я, когда даже у рыжей мыслей по мародерству не осталось, — Давайте-ка тогда во двор.

— А ты как? — Милу глянула недоуменно.

— А за вами — нужду только в угол справлю, не могу по холоду, — ухмыльнулся я, слегка подталкиваю ее в спину, — Давай уже, дуй, сил нет терпеть!

Проводив альв взглядом, я мрачно развернулся к мужику, которого мы аккуратно повязали его же поясом, да так и оставили посреди светелки. Шагнул, потащил из ножен рапиру — я тут вроде как старший, значит мне и... И того, в общем.

А мужик еще очнулся некстати, но понял-то все сразу, взвизгнул, заскулил тихо и начал бочком от меня отползать. Ничего, скотина, сумел с амманами задружиться — сумеешь и ответить.

— Не вздумай! — Милу, будь она неладна, замком повисла у меня на руке, только дверь стукнула, распахнувшись, — Что ты творишь?

— Он тут беем поставлен, теперь время ответ держать... — я попробовал было вытащить руку — да куда там.

— Мне все равно! — зарычала она — и вот тут стала похожа на нечисть, здорово похожа, как в тот раз, еще в городке.

Глазищи черные словно еще чернее стали и клыки из-за губ вытянулись.

— Тронешь его — я тут сяду и лично! Понял, лично! Буду ждать амманов! Плевать!

— Интересно, — отстранено подумал я, — это действительно зубы меняются или как-то губа так отдергивается...?

— Ваше милейшейство, панэ мазаламим, да за что же! — мужик вжался в угол, закатывая глаза, и, похоже, тронулся от ужаса, — Мы ж альвов наших сами поудавили, сами! За то вон, беем мне пистоль подарен, вашество милое! Вы ж посмотрите! Животу пощадите, мы ж ваши, пан заламалим!

Он выл, а я тащил рапиру вместе с повисшей на руке Милу. И чем тот дольше рассказывал, как ловко взяли не успевших бежать альвов (всем семейством, пан), да как споро соорудили шибеницу, как не хотела помирать альвская бабка, так, что пришлось ее за ноги тянуть, что б шею сломать — тем больше я понимал, что обязательно его кончу, а рыжую, если надо, волоком потащу. Пинками погоню, раз иначе нельзя.

И не угадал. Потому что между нами скользнула белобрысая и шваркнула мужичку по горлу своим кинжалом — хреново вышло, словно в первый раз. А оно и было в первый, пожалуй. И ей пришлось ударить еще раза три, пока тот не прекратил булькать кровью и сучить ногами.

— Ну вот, — Киру повернулась, окатила нас пустым взглядом, — Ну вот, а то ждать вас еще... больно надо... слушать это.

Она бросила нож на пол и вытерла забрызганную ладонь о бедро каким-то брезгливым движением.

— Все ! — рявкнул я, не давая им опомниться и затеять свару, — дело сделано! Быстро, на двор, и мешки хватайте, нелюдское племя, ети вашу мать!

И в самом деле, я смог почти моментально вытащить обоих альв из избы, но вот тут меня ждал облом. Я-то, дурак, планировал реквизировать лошадок у пособника оккупантов, да продолжить путь конным и в силах тяжких. Думаете, лошадок не было? Лошадки были.

Кто бы мне еще сказал до этого, что ни одна лошадь альва не понесет, да что там понесет — даже близко не подпустит? А никто не сказал, оно же и так всем ясно. Кроме меня, конечно.

В общем, уходить нам пришлось пешком. Точнее сказать — бегом, в тулупе, по снегу и оврагам, с мешками на спине. Снова надо бы поблагодарить неизвестных богов за альв — то есть, за их способные видеть в темноте глазищи и чувство направления. Сам я тут или заплутал бы, или банально переломал ноги — места мы выбирали такие, что если лошадь и пройдет — то шагом и с опаской. Хорошо хоть за таким бегом сил спорить уже не остается, а там, вроде как, уже и не надо становится — сплошная польза от бега получается.

— Не переживай, зверек, — заявила Киру, глядя, как я с пыхтением взбираюсь на очередной взгорок, — уже близко.

— Что — близко — то? — прорычал я, пробуя как-то совладать с дыханием, которое свистело, как паровозный котел.

— Старая пуща, — глаза альвы мягко светили пурпуром, едва облака скрывали луну и становилось совсем темно. Странно, до того не замечал вроде. Этак жутковато выглядит, стоит сказать.

— Так селяне, поди, там каждый пень по имени знают, — я наконец-то унял пыхтение, замер, оглядываясь. Даже мешок с плеч в снег сбросил.

И правда, впереди, строго на юге, что-то такое темнело — с пол фарсанха будет, может чуть ближе.

— Они не ходят в старый лес, — Милу тоже остановилась рядом, вглядываясь в горизонт.

" Слава те, господи, а то с самого села ни слова от нее не было, — обрадовался я и продолжил уже в слух, абы не молчать.

— Это почему не ходят?

— Много причин, — она тряхнула головой, высыпав рыжих прядей из-под капюшона, — Для них там добра нет, вот и не ходят.

— Пропадают они там, — добавила вторая и начала легко спускаться с пригорка, словно тут не едва закрытые снегом камни, а мостовая, — Если в двух словах.

— А мы, значит, не пропадем? — я, мысленно застонав, снова взвалил на плечо сброшенный мешок и тихонько двинул следом.

— Может и нет, — блондинка, замерев, снисходительно смотрела, как я неловко сползаю по склону.

Да уж, гарантии те еще, но чую — селяне уже дом старосты подломили, и теперь или сами за нами рвут, или отправили кого в амманский лагерь. А значит — до пущи мы еще успеваем, а вот в обход — уже нет, если нет желания с комитетом по встрече схлестнуться. Раньше думать надо было. Ничего, прорвемся. Что я, леса, что ли, не видел?

Не видел, как стало понятно. Такого — точно не видел. Уж на что я был вымотан, когда мы, наконец, дошли до опушки, а и то проняло. Особенно когда над головой сомкнулись ветки, наглухо закрыв небо. Удивительное дело, но прямо вот темно тут не было — то ли мох отсвечивал, то ли еще что — так что был этакий синеватый полумрак. Темно не было, а вот страшно — было, и признаться в этом совсем не стыдно.

Если мир вне леса был мне смутно, но все же знаком — то тут полное ощущение инаковости, как будто на другую планету попал. И еще лесу я не нравился — он меня терпел, и то с трудом. Мрачное, в общем, место — на прогулку с барышнями сюда точно не пойдешь, да и по дрова — тут я селян понимаю.

Даже альвы тут притихли — хоть до того и успели рассказать, что старая пуща — это, вроде как, кусочек их, альвского, мирка. Только альвы мои были насквозь городские, от корней давно оторвавшиеся и про старые альвские леса в лучшем случае читавшие в книжках — хоть ни одна из них напрямую в том и не призналась.

— Ну, нечисть лесная, что делать-то будем? — браво начал я, но к концу фразы сбился на шепот, словно даванула окружающая тишина. Ощущение, что стоишь в клетке со спящим медведем — и не дай бог тот проснется, аж мурашки по коже пошли. Альвы синхронно глянули на меня своими жуткими, отдающими в пурпур, глазищами.

— Не болтать, — наконец обронила рыжая, — И попробуем найти место, где можно заночевать. Водой пахнет, кажется?

Мы нашли полянку — быстро нашли, почти не блуждая, и ручей тут был, точнее — небольшой такой ключик. Это им "пахло", наверное — я лично ничего, кроме мокрой земли и незнакомых трав, в этом лесу не чуял. О костре даже заикаться не стал, само собой разумеется, что тут для него не место. Разлили пахнущую торфом воду по чашкам, что рыжая из своего мешка достала, отломили по куску подмерзшей колбасы, уселись кругом. Вот кстати, чашки — я о них и не подумал ни хрена, а вполне себе городская альва — озаботилась, молодец.

Ели молча, на разговоры как-то не тянуло — то ли от усталости, то ли просто обстановка не располагала.

— Что ты на меня так поглядываешь, зверь? — наконец, дожевав, подала голос Киру, — Похоть обуяла? Не переживай, сейчас доем — и сможешь меня облапать.

— У меня как-то альв, жрущий чесночную колбасу, оторопь вызывает, — вполне честно ответил я, прикидывая, как бы завернуться в тулуп так, чтобы и ноги не торчали, и голову на землю не класть. Тулуп, он вам не шинель, он намного хуже в плане поспать.

— Да? И что же альв должен есть? Цветочный нектар? Или, может, кровь пить? — она встала, легко потянулась, как кошка, сверкнула в синих отсветах черными глазищами, — Давай, сооружай нам гнездышко, любвеобильный зверек.

Выглядели эти потягивания даже эротично, если, конечно, кому нравится до предела тощая зубастая нелюдь. Я к таким любителям не относился никаким боком.

— Так вроде тут не так и холодно, можешь наособицу лечь, не держу, — протянул я, наконец победив тулуп и принявшись за револьвер. Надо было выколотить заряд из каморы напротив курка — а то не дай бог отстрелю себе что ценное, а оно и больно, и позора не оберешься.

А в лесу этом и правда не так, чтобы холодно — и снега, к слову, нет, словно зима — она вокруг, а тут максимум середина осени. И что-то мне подсказывает, оно тут всегда так — неужели все же доводилось бывать?

— Дело не в холоде, — Милу, закончив складывать чашки обратно в мешок, моментально улеглась на расстеленный тулуп, словно так и надо, — Ты разве не чувствуешь, что он… смотрит?

Шутить на тему любителей подглядывать как-то не хотелось.

— Лес? — я опустился рядом, привычно отдавая плечо в распоряжение альвы.

— Лес, — это уже блондинка улеглась сбоку, закинув на меня ногу, как на подушку, — Пока ты с нами — ты ему почти свой. Поэтому держись поближе, зверь, пропадешь без нас.

— Куда уж ближе, — думал я, проваливаясь в сон, — Куда уж ближе.

Я так и не понял, сколько удалось проспать — день? Может и день, может и больше — время тут как-то иначе ощущалось, но спал плохо, больно место нехорошее. Все время казалось, что у ручья кто-то маячит, а глянешь — вроде и пусто. Потом словно тень какая-то нависает над тобой, полное ощущение, что стоит кто-то рядом — а хрен там. В общем, поспал — и спасибо, больше не хочется. Альв же пришлось расталкивать — им, судя по всему, кошмары не мерещились. Собрали постель — точнее сказать, я надел постель на себя. Торопливо позавтракали, употребив по назначению сухари и солонину, до боли в затылке напились из ключика, а рыжая еще и набрала воды в бурдюк. Ну, и наконец зашагали. По словам альвов, по лесу идти осталось недолго — по сути, этот осколок старых пущ в ширину-то фарсанха четыре, край пять.

— А дальше? — резонно спросил я.

— А дальше — Порубежные топи, — Киру ловко скакала с корня на корень, словно играла в салочки — вот уж правда, дите-дитем, и мешок за спиной не больно ей мешает, — Их должны за пару ночей пройти, а потом уже и великое княжество свет-Ворцалское.

— И реки там текут молоком и медом, — хмыкнул я, отирая пот — в тулупе тут было даже жарко, но не бросать же его. Только расстегнул, да рукавицы с шапкой за пояс сунул.

— Да? — рыжая взглянула на меня с интересом, — Не знаю, мы там не были никогда. Но вряд ли.