— Слушай, я же уже отдал тебе на растерзание мои рентгеновские снимки и томограмму мозга, что тебе еще нужно?
Я наблюдал, как Камориль стряхивает пепел в металлическую пепельницу с причудливым узором, затем садится на своем диване ровно и почему-то смотрит в пол. А, это было для эффекта. Камориль смотрел-смотрел в пол, а потом резко глянул мне прямо в глаза.
— Ты же знаешь, — сказал он, падая с дивана на колени на ковер и быстренько подобравшись ко мне. Теперь этот немаленький, эпатажно одетый красавец смотрел на меня снизу вверх, ухватившись за мою коленку. — Ты же давно знаешь, Мйар, Мйар Вирамайна, ты нужен мне весь. Весь, целиком и полностью.
— У тебя уже есть весь Мйар Вирамайна, — я наклонился к нему, и, подыгрывая, провел по его щеке рукой. — Целиком и полностью. Мйар Вирамайна, непонятное существо, которым я когда-то был, разбитое на бусины и закованное в золатунное ожерелье, почивает в твоей волшебной шкатулке, дорогой мой Камориль Тар-Йер.
Назвав его полным именем, я щелкнул распутника по носу, а то что-то он слишком уж по-кошачьи потянулся вслед за моей рукой.
— Покажи мне это ожерелье, пожалуйста.
Камориль сидел на полу, ссутулив острые плечи, запрятав куда-то всю свою кошачью грацию и дамскую кокетливость.
— Сам знаешь, где лежит, сходи и возьми.
— Там собаки.
— Тьфу ты, — Камориль свистнул. Через миг два развеселых скелета овчарок примчались в гостиный зал, стали тыкаться носами ему в ладони и волосы, вилять косточками хвостов и всячески выражать свой бурный покойничий восторг.
— Хорошо, спасибо, я мигом. Сейчас вернусь.
Гостиная в этом доме все-таки вызывала у меня менее всего опасений. Там был томный и уверенный во всем на свете (особенно в себе) Камориль, а тут... Тут его не было, но было вдоволь результатов его труда и плодов его изощренного разума. Этаких местами полуживых, местами не совсем мертвых, симпатичных и опасных... вещей. С верхней полки книжного шкафа на меня синеватыми огнями глазниц пялился зубастый череп.
— Привет, — подмигнул я ему.
— Сам дурак, — клацнула челюсть.
Это был череп какого-то особо буйного вампира, я не знаю всей его истории, но звали прежнего владельца, кажется, Сиен, или как-то так. Впрочем, не суть.
Собственно, прогуливался я ныне по рабочему кабинету Камориль, что через коридор и две двери от гостиной. Вот тут, за столом, сейф, а возле сейфа, тоже на полу, стоит сундук. Сейф — вещь хорошая, полезная, но самая, что ни на есть, обыкновенная. А вот сундук непростой. Конечно, на сейфе навешано всякой защитной электроники, а на сундуке даже замка нет... но именно в нем лежит шкатулка с моей памятью.
Иметь дома множество артефактов — это привилегия нетривиально мыслящих колдунов вроде Камориль. Это ж как ему надо было перед гильдией своей выслужиться... Он, правда, почти ничем из этого богатства не пользуется. Ибо ему нельзя. Да и никому нельзя, — но не уничтожать же добро?..
— Зверь не спит, — шепнул я заветные слова, и крышка сундука подалась вверх.
Я отодвинул вбок россыпь каких-то цепочек и брошек, каждая из которых, наверное, чего-нибудь улучшала, и нащупал пальцами гладкий холодный камень. Вот и моя шкатулка. Камень как будто целен и так же черен, как беззвездная ночь. Но вот тут замочек есть... и к нему нужен ключ. Особый, естественно.
Я проткнул себе подушечку большого пальца правым нижним клыком. Капелька крови набухла и шлепнулась в выемку черного камня. Механизм сработал, шкатулка распахнулась, подвергая меня самой большой опасности — соблазну вспомнить все, что только возможно, и стать тем, кем я более не хочу быть. Не знаю точно, как это можно сделать. Наверное, надо просто раскрошить бусины, и все... память вернется. Иначе — зачем их так бережно хранить?..
Но Камориль говорит, что делать мне этого нельзя, ни в коем случае. Мол, ежели я решу вернуть себя прошлого, то тут же сойду с ума, а то и чего похуже... учитывая мою эмоциональность и некоторую неустойчивость психики, это кажется вполне вероятным. И даже Эль-Марко с Камориль согласен, а я не думаю, что им обоим есть смысл меня обманывать.
Ожерелье было на месте. Я специально пересчитал бусины: ровно семнадцать, как и должно быть. Ни много, ни мало. Все целые, без трещин.
— Ну, а с чего бы им портиться? Вот я дурак, — я поджал губы, перебирая свою память, как четки, — только что — и сразу к своей беде. Здорово меня развел пацан, может, и не было у него снов никаких. Хотя... фотография...
Я задумался. Бусины сверкали, как светится отполированная золатунь, этот глупый колдовской металл, очень мягкий и такой могущественный. Напрашиваются ассоциации с женскими чарами и прочей ерундой. Я не о том думаю. Я всегда думаю о чем-то не о том...
Кто-то подошел сзади и обнял меня. Резкий запах айвы выдал Камориль с потрохами, — ну, как будто бы были какие-то другие варианты.
— Я защищу тебя от любой беды, ты только попроси, — шепнул он мне на ухо. — Я сразу понял, что с тобой что-то происходит, как только ты зашел.
— Не делай вид, что этак распрекрасно чуешь мое настроение, — фыркнул я. Сбросить его руки пока не решался: обидится. А таким, как он, позволяются некоторые прихоти, покуда они не переходят разумных границ. А Камориль не перейдет.
— Не чую. Но ты сегодня в светло-голубых джинсах, они тебя обтягивают, и в черной безрукавке, я вижу твои плечи и ритуальные татуировки на них; значит, ты не думал, как бы ко мне одеться так, чтобы я не стал к тебе подходить. Значит, ты вообще ни о чем не думал, кроме той глупости, что тревожит твое благородное сердце.
— Ну, не думал. А камуфляжные штаны в стирке, и свитер твой любимый, который серый и вытянутый, моль сожрала за зиму, как оказалось. Так что я, можно сказать, осознанно рискнул. Кстати, спасибо.
Я аккуратно высвободился из объятий некроманта и развернулся к нему лицом.
— У меня правда некая фигня заварилась, пока что ничего страшного, но я насторожен. Ты, конечно, клевый парень, но даже со всем твоим опытом и недюжинными талантами... не думаю, что ты можешь мне как-то помочь.
— Ну вот. Наверное, ты просто еще не подумал как следует.
— Куда уж мне.
— Пошли в гостиную, таки выпьешь, но не медовухи, а настойки двенадцати лечебных трав, иммунитет поднимешь, расслабишься... И все мне расскажешь.
Я позволил утащить себя за локоть в гостиную, предварительно захлопнув шкатулку и сундук.
— Ох, какая гадость, — сообщил я, хлебнув стопку настойки.
— На водке и полыни, — радостно отозвался Камориль, — гадость редкостная, но и на редкость полезная! Пей-пей. Сейчас подействует.
Потом он сжалился, если можно так сказать, и сменил горькую настойку на сладкую медовуху. Ее и сам пригубил. А я покорно рассказал про пацана, про фотографию с резным краем и, скрипя зубами и скрепя сердце, поведал свой последующий сон.
— Она была такой знакомой, и я ее так любил, так любил, — сказал я, пальцами разминая виски, — просто... очень сильно любил. Я не знаю, чего вдруг, и за что это чудовище вообще можно... но я, блин, любил, как в этих бабских глупых стихах, как в душещипательных песнях, напрочь и насовсем, просто... невыносимо... любил ее...
— Понимаю, — Камориль наконец расстегнул свой ремень на шее: видимо, ему стало жарко и сильно душно.
— Понимать-то ладно, а делать мне что? Оно ж не просто так...
— Ну сон. Ну кошмар. Мне и не такое снится, знаешь ли. Но ведь все живы и здоровы, а значит, причин паниковать нет, — Камориль налил мне еще медовухи и себе не забыл. — Давай, влей в себя сей целебный экстракт и ложись спать.
— У тебя, что ли? — похоже, высокий градус начинал меня вырубать.
— У меня, что ли, конечно, — некромант поднял брови, — места навалом, безопасно, я послежу за тобой, разделаю на стейки любое материальное зло, а злых духов отправлю обратно в морок с полпинка, а если не захотят, то заточу их в мышиные кости и стану изучать, ты ж меня знаешь...
— О да-а...— протянул я, — ты такой, ты могешь... То есть, можешь... до смерти — и изучать... или изучать до смерти... Но, Камориль, какие духи? Это ж сказки все, барельефы старинные... как и демоны, и драконы, те, что через семена... Я вот духов не видел ни разу, а ты — видел хоть одного?..
— Нет, но я верю в себя и очень хочу узнать, верна ли последняя теория строения морока, выдвинутая на собрании гильдий прошлым летом, и если все так, то есть теоретическая вероятность...
— Морок — мир снов, что ли? — я икнул.
— Ты смотри, какой ты стал румяный, — умилился Камориль, — не то, что был, мертвяк мертвяком, мои горячие зомби и то живей тебя и симпатичней! Хотя нет, ты симпатичней моих зомби, в этих джинсах — так подавно.
— Ну спасибо! Комплимент, достойный всей абсурдности происходящего.
— Так я ж любя.
— Я знаю.
— А ты меня?..
— Уважаю, — заявил я и вдруг обнаружил отсутствие на себе безрукавки. Камориль сидел рядом, изучал причудливые узоры на моей груди, водил по ним наманикюренным черным ногтем и сверял с какой-то книгой, которую держал в другой руке. — Ты меня таки поймал и изучаешь!
— Изучаю, — согласился он. — Ну а что, ты так редко ко мне заходишь!
— Ну блин...
Камориль наклонился ко мне ближе, и я увидел перед собой его бледные синеватые губы, растянувшиеся в не предвещающей ничего хорошего улыбке.
— Ты прости, — сказал он, — у меня сегодня весьма лирическое настроение... и то была настойка тринадцати трав, а она немного для другого. Ты уснешь, но видеть снов не будешь. А я скоро вернусь. Я буду смотреть на тебя весь вечер и ночь, даже в темноте, потому что так оно всегда и бывает в таких ситуациях. Спи, чудовище.
Я не мог уже сопротивляться. Кажется, он чмокнул-таки меня в нос, а потом куда-то ушел. Я было укорил себя за то, что решил к нему явиться во плоти, а не просто позвонить, например. Очевидно, довольно долгий период депрессии, случившийся не так давно, у некроманта кончился, Камориль избыл свою принципиальную мизантропию и снова готов быть близок к роду человеческому. Во многих смыслах. И особенно ко мне, почему-то. Но он странный вообще. Непоследовательный, обожающий планирование человек настроения, способный на ошеломляющую верность.
И ветреность, повергающую меня в перманентный ступор.
Но я, в конце концов, доверил Камориль самое ценное и самое опасное — ту свою жуткую память.
Главное, чести своей, образно выражаясь, ему не вверять.
Вот на этой грешной мысли я и вырубился окончательно.
Двор возле четырнадцатого дома был запущенным и в целом выглядел так, как будто бы пережил ураган. Точнее, не пережил: качели сломаны, скрипящая карусель с оторванными седушками стенает под порывами ветра, горка опрокинута на бок.
Солнце садилось, сумрак окутывал дома, фонари не спешили дарить свой трепещущий свет пустынным аллеям. Но пройдет час, и им все же придется зажечься, путь нехотя и не всем.
Ромка сидел на чудом схоронившейся от вандалов лавочке и думал о жизни, о вечном и проходящем, и о том, что случилось за сегодня.
Было приятно не мучиться головной болью и не зевать на уроках и переменах. Он впервые за неделю, что называется, выспался. А сонливость-то накапливается, где-то об этом писали, в каком-то журнале.
Можно было бы решить, что кошмары прошли сами по себе, но Ромка знал, что в этом заслуга Зубоскала, знал доподлинно и верил в это свято.
Слова отца подтвердились. Завещание деда подтвердилось. Случилась беда — и Зубоскал помог. А не вернется ли та беда этой же ночью?
Можно пойти домой, перейти мостом через железнодорожные пути, десять минут по степи и в обход болотца, пять минут по микрорайону, и он будет дома. А можно пойти снова к Зубоскалу и наверняка уснуть спокойно и без кошмаров.
Матери он вчера позвонил и сказал, что останется у друга. Сегодня тоже можно что-нибудь придумать, в конце концов, сказать, что у него наконец появилась девушка и вообще, он уже взрослый. Это, правда, грозит грандиозным скандалом, но все лучше, чем рассказывать матери бредни про страшные сны, про разрезанную напополам тонким лезвием зависти и ненависти нить ее судьбы, переплетенной с нитью судьбы отца, из-за чего теперь они оба неполноценны, уязвимы, как будто бы счастливы, но очень одиноки. Она, может, и поймет, но понимая проблему, надо же что-то с ней делать... А сделать Ромка не мог ничего.
Фонари мигнули и загорелись.
Рома поправил ремень сумки и решительно направился ко второму подъезду четырнадцатого дома, туда, где вход в подвал.
Сырой темный коридор, обрамленный парящими трубами теплопровода, привел его к металлической решетке, за которой была деревянная дверь.
Как и в прошлый раз, решетка и дверь жилища Зубоскала оказались открытыми.
— Есть кто дома? — Ромка зашел и кинул сумку на диван. Не то чтобы он был от природы особо нагл, но здешняя обстановка сама располагала чувствовать себя, как дома.
На плите он заметил немытую сковородку с остатками яичницы, а на столе — кружки с остывшим чаем и... нечто наподобие хрустального шара, только не преломляющего световые лучи, как лупа, а... Ну да, это была стеклянная сфера, полая внутри. Покоилась эта хрупкая вещица на подставке из тускло поблескивающего желтоватого металла.
Ромка подивился, зачем Зубоскалу эта штука. Может, он хочет сделать из нее аквариум?
Но что-то не слышно было самого хозяина дома. Может, он уже спит? Хотя рано как-то, на часах всего полвосьмого.
Ромка проверил санузел. Свет там был выключен, и внутри никого не оказалось. В кладовке рядом — тоже пусто. В маленькой комнатке с книжными полками во все четыре стены, где стоит еще одно кресло, секретер и высокий торшер с бахромой — снова никого.
Рома тихонько приоткрыл дверь в спальню. Кровать не заправлена, но вроде тоже пусто... Он, не включая свет, прошел к изголовью кровати, к полке, на которой еще с утра осталось его, так и не надкушенное никем, яблоко.
Кто-то толкнул его в спину. Сильно, рывком, повалил на кровать и придавил коленом.
— Что за...
— Молчи, зверек, — зашипели над ухом. — Кому говорю.
Ромка вообще ничего не успел, ни сообразить, ни что-либо предпринять. Ему стянули чем-то руки, ловко и привычно, затем привязали локти к туловищу так, чтобы он вообще не мог ими шевелить, и так же, тихо и без разговоров, принялись связывать ноги.
— Да что здесь вообще происходит?! Зубоскал, это ты, что ли? Что ты делаешь? Это... это карается законом!
— Я же сказал, тихо, — снова зашипели на ухо, и Ромке на глаза свесились чьи-то темные космы. Зубоскал был рыжеватым, это мальчик точно помнил. Значит, не он.
Тут его наконец перевернули на спину сильным рывком, и Ромка смог разглядеть человека, который лишил его какой-либо возможности двигаться.
Или не человека. В темноте неправдоподобно и жутко сияли медовые глаза. Высокий мужчина в черном стоял над ним, уперев руки в боки и молчал. Наверное, думал.
— Будешь орать, убью, — сообщил он.
— Да я и не собирался...
Мужчина взял с полки яблоко и сел рядышком на кровать. Он молчал и смотрел на яблоко.
