Сестрёнка Месть

Марин прыгнула на меня. Я дёрнул курок.

9

Как настоящий преступник, я понуро сидел на скамье в приёмной отделения Жандармерии города Гранд Монтуа. Именно туда независимый город-государство Мизур депортировал арестованных на своей территории граждан Империи Ру?сси.

Трогая кончиком языка осколки зубов, я водил пальцем по исписанной поверхности скамьи, читая надписи:

"Жандармы — петушилы!"

"Незаконно был задержан за употребление пудры 12 мая 1018 года"

"Свободу НФР!"

Так же на скамье было много ханаатских иероглифов, рисунков мужских половых органов и женских сисек, сопровождаемые лаконичным: "Имперцы — мрази!"

Мне пришла в голову мысль, написать на скамье признание: "Я, Борис Муссенар, 22 июня 1024 года, застрелил Марин Дворкович, несостоявшуюся императрицу". Кто-нибудь позже пририсует сиськи к этой истории.

Я поднял голову. Жандарм за конторской стойкой сам походил на преступника, так как сидел за стеклом с дырочками.

— Долго ещё? — спросил я.

— Имейте терпение, гражданин. Ваш отец разбил стол для рулетки и лицо официантке об этот самый стол. Женщине восемь швов наложили.

— Выписывайте штраф, как обычно, да отпускайте.

— Это уже пятый штраф, который Евгений Муссенар игнорирует.

Мне папашка говорил, что оплатил все штрафы! Значит, и эти деньги он проиграл или пропил? Во мне закипела злоба.

— Что он сейчас делает? — спросил я жандарма.

— Подписывает соглашение о кредитном займе под залог имущества.

Я не вытерпел и вскочил. Прихрамывая, забегал по комнате от стены к стене. На этот раз папаша залетел слишком далеко. Из-за его невоздержанности мы потеряем аэронеф! А в подсобке у нас лежал труп принцессы. Лев Николаевич убеждал меня выкинуть её за борт. Но я всё ещё верил, что папа поможет, папа разберётся...

Пора понять, что мой папаня не тот человек, на чью помощь можно надеяться.

Я остановился перед доской с кривыми буквами "Внимание, розыск!" Среди бандитских рож всех степеней деградации на меня глядело тонкое личико со знакомыми голубыми глазами. Два острых локона обрамляли щёки. Неужто Мими Вронская в розыске? Или...

Я обернулся на жандарма, как бы умоляя подтвердить, что мне не почудилось. Потом прочёл под фото:

Марин Лебэн, инфанка, г.р. — не установлен.

Разбойные нападения в составе организованной преступной группы, угон транспортных средств, убийство, торговля оружием и чёрной пудрой, незаконные транзакции гражданских чипов... Убийство, убийство, грабёж, убийство...

Любая бандитская рожа по соседству с Марин могла бы позавидовать длине списка её преступлений.

— Пардон, — обратился я к жандарму. — Но когда эта девочка успела столько наразбойничать?

— Ты, парень, читай внимательно. Она — инфанка.

— Кто это?

— Инфаны сохраняют свою внешность на подростковом уровне.

— Как это? — помотал я головой.

— С помощью гормональных средств и пластической хирургии.

— Вечно живут, что ли?

— Никто не вечен, пацан. Живут как все, но умирают молодыми.

— Зачем всю жизнь выглядеть подростком?

— Ну, — пожал плечами жандарм. — Шлюхи, так называемые "инфетки", часто на это идут. Клиентам нравятся девочки и мальчики помоложе, а попасть в острог за совращение малолетних им ссыкотно. Этой Марин, парень, за пятьдесят. Точная дата рождения неизвестна. Лиходейка постоянно меняет гражданские чипы.

— Впервые слышу про инфанов.

— Тогда имей в виду, сейчас Марин промышляет тем, что проникает на аэронефы и дирижабли. Совращает или обманывает капитанов, прикидываясь "девочкой в опасности". Затем уводит судно к своей банде в Санитарном Домене. Сообщники режут всех членов экипажа вместе с горе-капитаном. Те ещё твари. Мы рассылали ориентировку на авиодромы. Но вы, воздухоплаватели, как обычно, ни шиша не читаете. А потом жалуетесь, что вас убивают. А кто виноват, что вы идиоты и верите первой встречной?

До моего внимания наконец-то дошла красная строка под портретом инфетки:

За поимку или информацию о местонахождении подозреваемой — 20 000 эльфранков.

Двадцать штук за труп в подсобке! Я радостно заорал:

— Знаю её местонахождение. Возьмёте инфетку ещё тёпленькой! То есть холодненькой уже... Она в морозильной камере.

В этот момент открылась дверь, и два жандарма ввели отца. Тот виновато смотрел, не понимая, отчего я веселился:

— Бориска... Прости меня. Я обещал, но сорвался... Клянусь Иисусом-девой-марией, больше ни-ни!

— Не плачь, папуля, мы богаты.

Пока жандарм записывал мои показания, папа недоверчиво крутил хмельной головой с синяком под глазом:

— Ну, Бориска, молодчага! Теперь починим движки.

— И стёкла вставим.

— Сбалансируем трюмовую гондолу.

— Везде камеры установим.

— Заодно и хрыча Льва Николаевича — за борт истории! — заявил отец. — Наймём механика, который не выглядит как развалина.

— Отец, я бы оставил Льва Николаевича. Без него не так весело.

— Тогда... тогда отправим тебя на учёбу в Академии Динамического Воздухоплавания! — хлопнул ладонью по столу отец. — Ты же всегда этого хотел.

У меня захватило дух от моего прекрасного будущего.

Оба избегали упоминания о покупке информации об убийцах мамы и сестрёнки.

Месть идёт первой в списке дел. А выполнять эти дела предстоит мне. На папу рассчитывать нельзя. Он это знал давно, а я понял это только сейчас.

Эпизод 2. Верификация

1

Вокруг Моску, столицы Империи Ру?сси, расположено три авиодрома. Моску-19 — самый крупный из них. Да и вообще в мире. Хотя, конечно, ханаатцы считают, что самый большой в мире это их "Чи Кентский Международный Авиапорт". Но что с них взять, известно, что все ханаатцы жертвы патриотической пропаганды.

Небо авиадрома пестрело от аэронефов и дирижаблей. Между ними, комариной дрожью, вились бес-пилоты. Сосчитать количество причальных мачт нереально, они как деревья в лесу. В редкие дни, когда пелена облаков не скрывала солнце, Моску-19 всё равно оставался в тени от воздушных кораблей.

Родные очертания "Сестрёнки Месть" я различил среди сотен других аэронефов. Подхватив рюкзак, я дёрнул Димона за рукав:

— Двинули. Причалка номер двадцать три. Видишь, аэронеф с жёлтой оболочкой?

Дмитрий снял солнечные очки, которые ему не шли. Как и дурацкие усики, из которых он мечтал вырастить бороду:

— Офигеть, какой красивый.

Я побежал к причальной мачте. Заприметил отца, выходящего из лифта причалки. В уголках моих глаз скопились слёзы, быстро сохнущие на ветру.

Димон спешил за мной:

— Не верится, что вашему кораблику сорок лет! Как новый.

— Я сам только на фотках видел. Нехило папаша его прокачал.

Отец бросился навстречу и обнял меня. В отличие от меня он не прятал слёзы:

— Бориска! Возмужал, настоящий капитан. А ведь год прошёл всего. Эх, время летит с нарушением скоростного режима.

— Знакомься, отец, это Дмитрий Тюрго, мой товарищ по академии. Мы вместе закончили первый курс.

— А-а-а, будущий старпом на "Сестрёнке"? Евгений.

Отец и Димон обменялись рукопожатиями, а я отметил их схожесть: оба какие-то вялые, ленивые. Ничего, я им покажу настоящую флотскую жизнь.

Набрав побольше воздуха, хотел гаркнуть, как нас учили: "Всем на борт!", но дверь лифта причалки раздвинулась:

— Тьфу-ты ну-ты, мусье Сопляк! Ишь ты, надулси, как аэростат заграждения. Выдыхай, выдыхай. Меня не испужаишь.

Лев Николаевич был облачён в тёмно-синий комбинезон с жёлтым кругом на груди и силуэтом "Сестрёнки Месть". Хрыч хлопнул меня по плечу:

— Не куксись, тьфу-ты ну-ты. Как напялишь свою капитанскую фуражку, так и буду субординацию тебе говорить.

— Надо было его за борт выбросить, — повернулся я к отцу. — Зря тебя не послушал.

— Терпи, гипер-маркиз-капитан. У меня контракт ещё на год, — захохотал Лев Николаевич.

Отец пропустил меня и Димона к лифту причальной мачты:

— Как там правильно говорят: "Все на борт?"

2

Чудеса начались в коридоре: он стал шире и приобрёл безопасные закруглённые углы. Теперь можно безопасно кувыркаться даже при падении в штопор. Освещался он яркими лампами с узорчатыми плафонами. На полу — ковровая дорожка. Димон присел и потрогал ворс. Я тоже хотел, но удержался.

Отец отодвинул дверь в одну пассажирскую каюту: вместо скрипучего старья там новая мебель и округлые шкафы, встроенные в стену. И в каждой каюте — широкие иллюминаторы, вместо мутных дырочек, забитых фанерой, которые были раньше.

— Тьфу-ты, Женька, чего ты пацанёнку мебеля показываешь? — просипел Лев Николаевич. — Главное кажи, давай.

Дед потянул меня в левобортный моторный отсек:

— Вот, обер-мусье-сверхкапитан, зырьте!

Но мне не надо было показывать, куда зырить: вместо родного движка с горелыми газотурбинами сорокалетней давности, гудел под обтекаемым блестящим кожухом мотор с эмблемой "Бамако".

— Ох, ё..., — воскликнул Димон. — Двухтурбинный АБ-4000 с паровакуумной форсажной камерой. Разработан для малых сторожевых дирижаблей военного флота. Корпус движка сделан из сплава с применением материалов из Неудоби.

— А то, — отец подмигнул мне. — Наш аэронеф натянет в гонках любой дирижабль.

— Ну, кроме тех, которые используют ионную тягу, — важно возразил Димон.

— А разве такие есть? — удивился отец. — Впервые слышу.

— Скоро будут, — ответил Димон. — Одна из заимствованных у Австралии технологий. Лет через десять всё на таких движках будет, даже малые бес-пилоты.

— А, ну раз так, то у нас есть десять лет, чтобы наслаждаться этим архаичным движком.

Димон, который лучше всех моих сокурсников разбирался в моторах и типах воздушных судов, продолжал:

— АБ-4000 и через десять лет будет быстрым, ведь он работает на бланспирите. Его не на всяком аэродроме заправляют. А при форсаже расход вообще по литру на километр.

— Ну, можно самим бодяжить диметан с биодизом, — сказал отец. — Но тут я согласен, что перемудрил, надо было движок попроще.

— Тьфу-ты ну-ты, зато как он ходит, детишки мои. Как он ходит! Как танцовщица, — Лев Николаевич затряс лепестками белых волос, словно в припадке.

Димон снял со стены разводной ключ и открутил болты кожуха, прикрывающего мотор. Я и Лев Николаевич отодвинули кожух в сторону. Моторный отсек тут же заполнил шум турбин, а нас обволок жар работающего мотора.

— Хочу проверить теплообмен, — крикнул мне Димон. — Такие движки оснащены дополнительной системой пассивного охлаждения. Даже если просто убрать кожух, должен начаться перегрев.

Я инстинктивно отступил на шаг — верхние части турбин вращались прямо у меня под ногами, обдавая волнами жара.

— Не бойся, Борян, — прокричал мне Димон. — Если упадёшь меж турбин, то тебя раздавит только до половины, потом бортовой ординатёр аварийно остановит вращение.

Лев Николаевич постучал пальцем по циферблату встроенного термометра:

— Тьфу, на семь градусов подскочила.

Димон кивнул:

— Высокие требования к теплоотводу — один из недостатков быстрых движков.

Мы поставили кожух на место и закрутили болты. Температура тут же упала до показателей нормы.

Я повернулся к отцу и неловко обнял его:

— Папа, ты проделал большую работу. "Сестрёнка Месть" стала аэронефом высшего класса.

— Пойдём в рубку. Покажу тебе крайнее нововведение, да сойду на заслуженный отдых.

— Ты не полетишь с нами?

— Устал я, Бориска. Хочу на земле побыть. Погулять по столице-матушке. Иди в плановые рейсы сам. Я разработал погрузплан на все месяц месяц, остальные два месяца летней практики будешь сам составлять. Ты же капитан.

Я важно улыбнулся, не подавая виду, что писать погрузпланы я не умел. Это было моей самой большой бедой в Академии.

3

В капитанской рубке стояли двое. Широкоплечий лысоголовый мужик с окладистой густой бородой. Димон даже свистнул от зависти. И старая женщина лет тридцати с волосами, торчащими как бурьян под забором.

— Навигатор и радист Прохор Фекан, — представил отец бородача.

— Генриетта Аврорина, — сказала женщина. — Распорядитель трюмовой гондолы, младший механик.

Эти двое ошиблись местами. Следить за погрузкой в трюм и помогать старшему механику должен был бы мужик-силач, а хрупкая женщина работать с радио и прокладывать курс.

— Борис Муссенар, будущий капитан, — как можно солиднее представился я. — А это Дмитрий Тюрго, мой старший помощник.

Бородатый Прохор просто кивнул, а Генриетта улыбнулась нам, как малышам:

— Сразу после первого курс? Молодцы, молодцы!

Не знаю, куда зашла бы эта неловкость, но меня спасла рация:

"Сестрёнка, принимайте груз".

Генриетта ушла в трюм, а Прохор встал у руля и вперил задумчивый взгляд в небесную даль, где маневрировали аэронефы и дирижабли.

— Докладываю, обер-мусье-коллосаль-капитан, наш навигатор неразговорчивый тетеря. Иногда я в него кидаюсь подручными предметами, чтобы внимание привлечь...

Бородач повернулся, но не отвёл взгляда от неба:

— Я, дедушка, всё слышу. Просто не об чем с вами говорить.

Прохор Фекан мне определённо понравился!

Отец подвёл меня и Димона к приборной панели:

— Ну? Заметил новинку?

У меня разбегались глаза: тут всё было новинкой. Слегка вогнутые ультратонкие экраны высокой чёткости показывали картинку со всех камер, внутренних и наружных. Я видел, как Генриетта Аврорина руководила подачей контейнеров в раскрытый трюм.

Большинство управляющих элементов размещались на сенсорных панелях, изготовленных в Ханаате. Эргономичные кресла сверкали белизной. Димон сел в одно и крутанулся. Я вспомнил, что год назад на месте этого кресла стоял табурет, прибитый к полу кривыми гвоздями криворуким Львом Николаевичем.

Лобовое стекло было настолько чистым, что его не было бы заметно, если бы не всполохи графической информации. На него проецировались данные загрузки трюма, метеосводка и время до отрыва от причальной мачты. Данные о перемещениях всех судов в небе над Моску-19 отображались поверх отдельных дирижаблей и аэронефов, которые захватывала система слежения и отмечала красным прямоугольником, ведя до тех пор, пока они не выходили из зоны видимости.

— Мерде... — восхитился Димон. — Новейшие технологии.

Тут мой взгляд упал на шлем и две перчатки гант-манипулятора:

— Не может быть, — закричал я. — У нас теперь есть бес-пилоты?

Это и было папино "крайнее нововведение" — три новеньких бес-пилота покоились в ложементе на внешней стороне гондолы. Через лобовое стекло я видел, как на корпусах малышей помигивали зелёные лампочки. Летательные аппараты заряжены и готовы к полёту.

— Пап, это круто, конечно, но к чему они на грузовом аэронефе?

— Ты чё, Борян? — ответил за отца Димон. — В автономном режиме будут сопровождать нас, обследовать местность, выбирать оптимальный маршрут в рамках разрешённого на пролёт коридора. Да и вообще, прикольно иметь глаза, которые смотрят на триста шестьдесят градусов и на десяток километров. Можно ещё кое-что делать, я покажу...