Фейский витраж

Я наблюдаю не слишком долго, но пристально и в какой-то мере слегка завороженно, забыв и о бушующем небе, и о воде в лагуне, уже не такой спокойной.

И она вскидывает голову и смотрит мне в глаза, пристально и тяжело.

И я понимаю, что совсем забылся. И только тут вижу огромную волну, обрушивающуюся на меня всей своей тяжестью.

Акколада

Отражение в бурой блеклой луже слегка покачнулось и пошло кольцами — одно в другом, внутри распускается еще одно, и до тех пор, пока грязная вода не успокоится и не разровняется. И в каждом кольце было одно и то же.

Я. С худым лицом, со впалыми от усталости щеками, со щетиной, грязный, с пустым взглядом. У корней русых волос явственно виднелась темная полоса, и я, бездумно встрепав и без того лохматые пряди, поставил мысленную галочку — как только вернусь, сразу подкрасить волосы. Немедленно. Еще не хватало, чтобы синее отросло достаточно сильно и было принято Правящими за посягательство на родство с ними. Глупость, конечно, от фей во мне и на четверть крови нет, и люди с примесью эфирной крови и выглядят иначе — да только кто их знает, этих Правящих. У них в головах совсем иные механизмы.

Движение проснулось во мне отголоском боли, и я сверился с индикатором здоровья — если обезболивающее перестает действовать, прошло достаточно много времени, чтобы... нет, все еще жалкие девятнадцать процентов. С учетом того, что телепортация считается безопасной при уровне не меньше тридцати — отвратительное положение. Я нажатием кнопки активировал еще одну капсулу с лекарством и сверился с часами. До смены караула еще есть несколько часов, и я могу позволить себе немного подождать и попытаться слегка восстановиться за это время. Хотя бы тридцать два, тридцать три, и то уже спокойнее...

Когда распоротый бок мягко уснул, я все-таки не удержался и потянулся. Киберлаты неуклюже скрипнули, подгоняясь под контуры моего тела. Все-таки ужасная дешевка, при первом же случае надо сменить на что-нибудь поприличнее. Вон, за один удар рассекли, куда это годится? Подумал и внес в список дел по возвращении, сразу после доставки роз.

Большой стеклянный короб стоял тут же, на треть заполненный землей и еще на треть — густым розовым кустом с цветами глубокого синего оттенка. Если я отращу волосы, не окрашивая их, будет такой же цвет, один в один... Вот только такой ценности у моей шевелюры никогда не будет.

Почему?..

Да потому что я лежал посреди помятого и потоптанного сада князя Сигбьерна, да-да, того самого Сигбьерна из Восточного Края, который яростно воюет с нашим государем и чьи синие розы — голубая, простите за каламбур, мечта всех женщин нашей столицы. Вот только никому еще они в руки не попадали, все рыцари, отправлявшиеся за легендой, не возвращались. Ради справедливости заметить — я бы тоже не вернулся, если бы не чистая удача. Охрана здесь страшная... А может быть, и не вернусь.

Но — так или иначе я добыл розы для моей леди Астрид. Впервые мне, Бранду-неудачнику, повезло. Впрочем, вопрос еще, кому везло меньше, мне или же леди Астрид.

Так оно как-то получается — однажды женщина эфирных кровей попадается на глаза какому-нибудь простому смертному. И тот влюбляется в нее с такой отупляющей, всеохватывающей силой, что с радостью бросится и в пасть к дракону, и в бездну без страховки. Так ничего и не остается больше, кроме как стать рыцарем этой дамы и пытаться хотя бы быть для нее полезным. Например, держать репутацию. О, вот уж что рыцари способны вознести до небес! Если какой-нибудь неприметной феечке повезет с рыцарем, то принесенная ко Двору в ее честь голова какой-нибудь мутировавшей дряни может заставить говорить о ней даже элиту. Элиту из элит, да.

Только вот леди Астрид не повезло. О ней говорят, но... не моими заслугами. Я более чем бесполезен, и могу только пытаться, прилагать все имеющиеся силы из робкого "а вдруг".

А вдруг сейчас выживу. Глаза прикрылись, улыбка сама поплыла по губам — так ясно встала перед глазами леди Астрид, чьи нежно-лиловые волосы венчали плети синих роз. И жемчуга, она ведь так любит жемчуг. Что вовсе неудивительно с ее жемчужными глазами...Я усилием воли заставил себя поднять тяжелые веки и прищурился, фокусируясь на дисплее индикатора здоровья. И тихо выругался сквозь зубы: восемнадцать процентов. Сейчас можно было бы поразливаться насчет того, что рана сначала показалась не такой серьезной... Ага, конечно. Уж простите мне интимные подробности, но у меня виден кусок легкого и пара ребер. Не полностью, конечно, но угадать, что это, вполне реально. Но что я точно переоценил — так это волшебство нарукавной аптечки. Она полезная, конечно, но с таким врача бы...

А врача нет. Зато есть телепорт. И я могу попытаться хотя бы перетащить розы, да и себя, в свою комнату. А оттуда вызовут врача. И я, может быть, даже выживу.

Если повезет.

Жаль все-таки, что нельзя было подгадать момент и телепортом перекинуться прямо сюда. Но, к сожалению, переместиться можно только туда, где заранее размещены "маячки", причем еще и ориентированные на конкретного человека. Так что плелся бедный Бранд черти сколько и черти где, и потом еще драться пришлось.

Ох и крепко же меня подрали... семнадцать процентов.

Отлично, кажется, я все-таки умираю. Я снова тряхнул рукой — может быть, его просто немного замкнуло, благо воды здесь, на земле, много. Сады, как-никак. И тихонько, раз уж никто не слышит, завыл. Индикатор здоровья несколько раз мигнул пустой шкалой и остановился на гордых ста процентах. Которых в принципе ни у одного человека не встречается. Вот у них, у эфирной крови — у них бывает. А я теперь могу только наугад...

Я мотнул головой, притянул к себе поближе короб, отхватив его руками, сжал зубы — умирать-то все равно страшно, а вы думали? — и, крепко зажмурившись, набрал уже заученный пальцами в пространстве код на браслете телепортатора.

И провалился в густую, тошнотную темноту. Без света в конце тоннеля и прочих причуд.

Я все-таки очнулся. Очнулся. Даже в своей кровати, прицепленным к непонятному агрегату прозрачной трубочкой, которая мерно вкачивала в мои вены какую-то животворную дрянь. Доктор Лидсмад сидел тут же, переводя какие-то данные с экрана агрегата на свой личный компьютер. Заметил, что я очнулся, и тут же попытался высказать мне все, что думает о подобном отношении к собственному телу. Жеста отказа хватило, чтобы он замолчал. Знает же, что не выйдет... через его руки уйма таких безбашенных, как я, прошла.

Я не дыша открываю короб, осторожно, как хирург во время операции, отрываю тончайший шелковый лепесток. Беру конверт, кладу лепесток внутрь, пишу на тисненой бумаге красивое вычурное прошение об аудиенции, складываю туда же и отправляю к леди Астрид, даме души моей и свету в моем мраке, через посыльного в форме нового образца.

И мне назначают аудиенцию.

Я впервые видел так много фей сразу, тонких, светлых, прозрачных и каких-то пропитанных насквозь чем-то мистическим, как бумагу пропитывает масло. Они смеялись, перешептывались, обсуждали последние новинки и сплетни, а леди Астрид вместе с супругом восседали на креслах, уже представив всех всем, и так друг с другом знакомым. Я понял, зачем все это — происходящее сложно назвать аудиенцией, скорее балом — леди Астрид просто хочет похвастаться перед всеми подарком. По ее хлопку ладоней все стихло, будто было оговорено заранее — и не поручусь, что не было оговорено.

Ее мелодичный голос (господи, никогда я еще не находился так близко к ней, никогда еще так не цеплялся взгляд за тонкие запястья и острые локти) заполнил собой весь зал:

— Мой рыцарь, я слышала, ты хотел мне что-то сказать.

Я опускаюсь на колени и смиренно утыкаюсь взглядом в пол.

— Да, моя леди.

— И что же именно?

— Я хотел бы скорее показать, а не рассказать. Прикажите моим слугам внести то, что ожидает вас за дверями.

Снова два хлопка, и двери со скрипом распахиваются. Чистейшей воды красивый антураж — я отлично знаю, как хорошо работают эти двери.

По толпе Правящих перекатывается восхищенный вздох, и я слышу разрешение поднять голову. Леди Астрид, с тонкими серебряными ножницами для вышивки в руках, стоит у куста, усыпанного синими цветами. Отрезает три или четыре и тут же крепит к волосам, одаривая меня милостивой улыбкой. Впервые за уйму лет, впервые за все то время, когда я стараюсь быть ее цепным псом, карающей дланью и любой прочей чушью, лишь бы кем-нибудь, она считает меня достойным своего взгляда.

И именно сейчас все замирают, замечая кошмарное. В одной из роз, вплетенных в нежные пряди, начинает копошиться гибкое мохнатое тельце. Гусеница расправляется, медленно извивается и переползает на бледный висок с тонкой голубой венкой. Леди Астрид вздрагивает, все еще держит на губах улыбку, только чуть померкнувшую, двумя пальцами снимает со своего лица насекомое и роняет на пол перед собой, раздавливает под подошвой расшитой туфельки. Я дрожу от страха, стыда и досады, но тут вижу, что она смотрит на меня почти тепло — спокойно, уверенно, кажется, впервые понимая, что я и что со мной делать.

И, не меняя лицо, отдает охране короткий приказ, сопровождаемый все той же ласковой улыбкой и взглядом мне в глаза.

— Убить.

Бунт

Я никогда не любила подобные места. От них веет... чем-то затхлым. В воздухе висит пыль, и душно от этого мерзкого горького амбре — краски, растворитель, какая-нибудь еще химическая ерунда, без понятия, еще не хватало мне в этом разбираться.

— Эй, Кас!

— Чего тебе? — откликаюсь ворчливо, нехотя, как всегда. Эти люди со мной — неотесанные болваны, чьи интересы ограничиваются выпивкой и шутками о тех частях тела, куда запрещают бить боксерам.

Нам не запрещают.

Нам в общем-то ничего не запрещают,главное, приказы не нарушать и выполнять как можно скорее. А уж как — это на нашей совести.

Да какая у Шакалов совесть, вы что, серьезно это?

На кой она черт нам нужна?

Я заправила за ухо короткую выбившуюся прядь и догнала Тэда, который к тому моменту яростными жестами демонстрировал свое желание меня видеть. Шикнула на него, затянула ремень чуть туже — разбалтывается, зараза — и наконец обратилась к тому, из-за которого мы здесь.

Художник, блин.

Хорошо, если лет четырнадцать лбу, глаза блаженно пустенькие, никакой хитринки. Такого даже обманывать неспортивно, ведется на раз. Я, конечно, встречала людей, которые вот такой немудреностью заставляли себя недооценивать, но этот человек явно был не из таких. Почти ребенок, в конце концов. Белокурые немытые волосы, вся рубашка в пятнах акварели, костлявые тощие руки и впалая грудная клетка, лицо острое, а между передними зубами щербинка.

— Лейтенант Кассандра Стюарт. На вопросы отвечать четко и конкретно, ясно?

— Хорошо, а что такое-то?..

Резко захотелось приложиться ладонью по собственному лбу. Интересно, он вправду не понимает, почему в его дом нагрянула Шакалья стая, или только разыгрывает дурачка?

Да нет, вряд ли разыгрывает. Стал бы он тогда подписывать свои работы? Впрочем, совершенно неясно, почему он вообще попался на такой глупости. В его возрасте я была куда умнее.

— Ваше имя?

— Оскар. Это в честь писателя, Уайльда.

— Ваши имя и фамилия? — сцедила я.

— Литтон. Оскар Литтон.

Имя он назвал свое. Или не свое, но я не могу навскидку придумать, зачем чужому подростку так называться, когда рядом непритворная угроза.

— Возраст?

— Шестнадцать недавно исполнилось.

Выглядит младше, хм. Ну да так бывает, впрочем.

— До Отдела Общественного Спокойствия дошла информация о том, что вы нарушаете Указ о контроле искусств.

— Простите, какой указ?.. — и виноватая улыбка.

Мне часто говорят, что я слишком несдержанная, однако, думаю, шарахни я тут кулаком в стену — никто и слова бы не сказал. Хорошо быть Шакалом, однако. Он что, в информационном вакууме живет?!

— Указ от семнадцатого ноября пятьдесят третьего года, "О контроле искусств и свободных ремесел", — отчеканила я. — Положение два точка четыре: "Визуальные виды искусства ограничиваются изображением натюрмортов и пейзажных сюжетов. Изображающий людей либо других живых существ карается соответственно положению два точка пять". Конец цитаты. Ваши комментарии?

— Что за глупость? Как можно ограничивать искусство?

И омерзительно наивные, простые, как горсть мелочи, глаза, недоумевающие такие.

Все вы такие, милые и безобидные, писаки, художники, вся эта ваша братия.

А потом вам что-нибудь не нравится, и вы берете в руки оружие. И выходите на улицы убивать — в том числе и тех, кто совсем не имеет отношения к происходящему. Мозги-то двинутые...

Я до сих пор думаю, что бы случилось, не выйди моя мать в оцеплении. Может, я бы и учиться пошла на медика, как хотела... да много что было бы иначе. В конце концов, я бы выросла рядом с ней. Если бы не Акварельный Бунт...

Господи, название-то еще какое, мерзость. Мы-то знаем, что такое название дала причина бунта — тогда из-за экономических неполадок в стране сильно поднялись цены, в том числе на художественные материалы. А какой-то болван из подпольных невидимок потом эффектно написал, что во время бунта шел дождь, который размывал кровь, и цвет ее был то ли краплак, то ли что-то такое же непонятное и вычурное.

Не могут они жить, как все нормальные люди.

Вот и этот парень двинутый, как и остальные — яблоко от яблони недалеко падает. Скульптор и художник, ага... и дом под стать: стены заляпаны какими-то бесформенными пятнами краски, под потолком висят связки колокольчиков, бренчащие при малейшем сквозняке, везде вповалку палитры, тюбики с красками, инструменты, куски глины или чего-то очень похожего, пол застелен старыми газетами, а на полках по бокам — его работы.

Декоративные блюда и стеклянные шары, такие, где внутри такая жидкость и плавает снег или блестки, или еще что другое.

И, собственно, именно эти работы и стали для нас, Шакалов, приглашением в его дом.

Там было все, что угодно, кроме натюрмортов и пейзажей. Там были барышни в платьях такого кружева, что, кажется, его плели из паутины, там были странные сущности — вплоть до таких, которые наводили на мысли о степени нормальности фантазии, способной такое породить. Впрочем, в основном все же главными героями работ Оскара были полулюди-полузвери. Я поднапрягла память и даже зачем-то вспомнила, как называются некоторые из них — вон там с крыльями ангел, а вот эта женщина, с рыбьим хвостом, кажется, нимфа. Не уверена.

— Как вы объясните причины своих поступков?

На самом деле вряд ли его посадят или казнят. Скорее всего, отправят в психушку — парню четырнадцать лет, а он простейших вопросов не понимает.Даже жалко немного — красивый вырос бы мужчина.

— Поступков?..

— Изображение людей и подобных им сущностей.

— А почему их нужно объяснять? — недоуменно переспросил мальчишка, снова вызвав во мне горячую волну раздражения.

— Кас, давай завязывать уже с этим? Отвезем его куда надо, сдадим врачам на руки и черт с ним дальше.