— Без привычки — да. Мы часто на дежурстве круглые сутки на ногах, а если на следующий день дела неотложные, то начальству не объяснишь — типа устал. Мол, отдохнёшь на пенсии.

В этом возрасте Игорь тоже мог, был энергичный, подтянутый, днём рубил первое бабло в стиле девяностых — делюги, стрелки, тёрки, разборки. Ночью оттягивался, и снова за дело. Как только перевалило за сорок, организм попросил более размеренного образа жизни.

Опер набрал текст заявления под диктовку. Московского гостя несколько удивила неординарная стройность белорусских ментов. С кем из полиции чаще всего сталкивается российский обыватель? Правильно — с ГИБДД, у гайцов чуть ли не каждый третий с пивным пузиком. Белорусы вряд ли голодают. Тётки на улицах вполне себе в теле. Наверно, Батька приказал всему МВД заниматься спортом.

Принтер выплюнул заполненный бланк. Осуждающе пожав плечами, что заявитель не прихватил фото пропавшего брата, сыщик вытащил изображение Наркевича-младшего из Интернета и тоже распечатал.

— Распишитесь здесь и здесь. О результатах розыска мы вас уведомим.

— Спасибо. А не могли бы вы рассказать, как будет проходить этот розыск?

Узденский робко попробовал скрыться за фразами, что оперативные мероприятия секретны, и поэтому... Ему не удалось. Человеку, прошедшему через дикий бизнес в ельцинские времена и растолкавшему конкурентов в двухтысячные, сложно вешать лапшу на уши, о чем молодой блюститель порядка узнал в достаточно непарламентских выражениях.

— Да ладно, не жду, что забросите всё и в выходной день будете с собаками прочёсывать окрестные чащи. Элементарное можете сделать прямо сегодня? Обзвонить морги-больницы по Минску и области, узнать — где засветилось его мобло.

— Не нужно мне указывать...

— Я и не указываю. Просто скажи — сколько.

Мент смешался.

— Не могу брать деньги от заявителя. Меня уволят.

— Это не взятка, понял? Чтобы не светить лишнее усердие, звони с мобильного. И мне набери на российский, как что узнаешь, — он кинул на стол два пятитысячника. — Хватит? Чисто на разговоры. За любую информацию плачу отдельно.

— Не имею права...

— Имеешь! Я не прошу арестовать кого-то. Просто выполни свои обязанности хорошо. Сверху заплачу тридцон. За вычетом расходов у тебя останется на косарь баксов. Часто такое обламывается? — Игорь хотел добавить 'в твоём вонючем районном городишке', но вовремя сдержался. Оскорблять нельзя, да и Узда при всей её провинциальности и малогабаритности выгодно отличается от многих российских райцентров. — Кстати, как твоё имя?

— Тёзки мы. Игорь Петрович. И прошу называть меня на 'вы'.

Определив дистанцию, опер сгрёб купюры и сунул в нагрудный карман белой форменной рубашки. Потом опомнился — просвечивают, перепрятал в портмоне .

— Какая у вас лучшая гостиница?

— Жилкоммунхозная, улица Школьная, 6. Она же и худшая, потому что единственная. Но переночевать — нормально, — тёзка протянул руку на прощание. — Краем уха слышал, развалинами поместья Иодко интересовались очень серьёзные люди.

— Кто?

— Узнаю. Там вроде как культурная ценность, охраняемая государством и всё такое. Но если нужно, вопросы решаются. Поэтому суета вашего брата с заявлением прав на наследство могла показаться очень не своевременной. Не так, конечно, чтобы его похищать или убивать. Но если он, как вы говорите, несдержан и неблагоразумен, как знать... Завтра ближе к концу дня свяжусь с вами.

— Жду.

Игорь подогнал 'Круизёра' к единственному в городе приюту для путников, убедился, что 'третья категория' гостиницы отнюдь не соответствует трём звёздам. Чтобы голову преклонить — ладно. Коротко переговорив с бывшим генералом по телефону, он рухнул на койку, не разбирая постель. Сон, однако, пришёл не сразу. Брошенная на прощанье фраза о 'серьёзных' людях основательно обеспокоила. Может, они круты только по узденско-районным меркам, но пустить пулю в лоб Олежке, не фильтрующему базар — запросто. Поэтому нельзя ждать медленной работы милицейско-полицейской бюрократии. У копов во всех странах похоже: нет тела — нет дела. Отставной генерал предупредил, что уголовные дела по факту пропажи без вести возбуждаются крайне неохотно и далеко не сразу. А бестолковый брат, повздоривший с местными авторитетами, быть может, сидит в каком-то подвале, прикованный к батарее. Или ранен, нуждается в помощи. Ждёт, когда его разберут на органы или в обдолбанном состоянии отправят далеко-далеко на плантации наркоты, где долго не живут. Упрекая себя, что не приехал раньше на поиски, Игорь отключился.

* * *

Российская Империя, 1891 год

Живописная лесная дорога, утоптанная полозьями, с лёгкостью пропустила по блестящей своей спине аккуратный санный экипаж, запряжённый парой лошадей гнедой и рыжей масти. Самое чудесное время в лесу, когда снег ещё чист и по-зимнему бел, а солнце светит ярче, предрекая приход тепла. Лёгкий мороз, лёгкий ветерок, беззаботное ожидание скорой весны.

Вернее сказать — наоборот, сельским обывателям весна приносит одни заботы. Не до отдыха и веселий, пока хлеба не убраны да корма не заготовлены. В зиму же крестьянские энергические личности знать не знают, куда силу потратить — особенно молодёжь. Поэтому кучер не удивился, заметив волчьи шкуры в кустах и серые силуэты, с воем бросившиеся к лошадям.

— Тьфу, холера ясна! — он натянул вожжи, удерживая ретивых, чтоб перепугу не понесли. — Трясца вашей мати, бездельники!

Свистнул хлыст, смачно перетянув вдоль спины ближайшего 'волка'. Похоже, его это совершенно не расстроило. С хохотом и завываниями стая убралась в кусты, рассчитывая подловить других путников, чей возница не будет столь проворен.

— Что это, Яков Оттонович? — изумился питерский гость, из оконца разглядывая двуногих в волчьих шкурах.

— Крестьяне тешатся. По домам засиделись, озоруют.

— Распустили вы людей.

— Чай, не крепостные. Пусть их. Посевная начнётся — не до игрищ будет.

Рыже-гнедая пара, возбуждённая волчьими запахами, быстро вынесла экипаж на открытое место. В полях разве что пугало увидишь, здесь же в аккуратном порядке из земли торчат длинные жерди, на глаз — саженей по пять в высоту.

— Сие и есть ваши знаменитые уловители атмосферического электричества?

— Они-с. Молниеотводы, защита от гроз и градобитий.

Столичный визитёр скептически обвёл взором снежную пустынь, пронзённую электрическими пиками.

— Так уж ли они полезны?

Помещик улыбнулся. В лёгком полумраке санной повозки его серые глаза будто бы светятся изнутри. Тот случай, когда цвет радужки не имеет значения, а важна лишь внутренняя энергетика, сознание силы, правота, уверенность... Наверно, у Якова Оттоновича и карие казались бы светлыми.

— Коль не верите, пан профессор, жду вас осенью. Сравните урожай в Наднёмане с соседскими. Считайте зерно в амбарах и бульбу в буртах. Согласны?

Учёный муж несколько смутился.

— Право же, не пытался задеть вас недоверием. Однако войдите и в моё положение. Отчёты об опытах в вашей усадьбе — сказочны! Не только урожаи, но и удои, привесы скота. Что ж я покажу в Петербурге? Список осмотренных мной закромов?

— Отнюдь, любезный Порфирий Фомич. Опыты над сельскохозяйственными культурами и низшими млекопитающими — суть не главное, ради чего я затеял лабораторию. Высшее Божье творенье — человек. Но к телу, созданному по образу и подобию Господа, я подхожу с осторожностию. Смею утверждать, что покажу вам одно открытие, меня самого поставившее в тупик.

Во взгляде питерского светоча науки мелькнула опасливость. Заметив её, Яков Оттонович перешёл на заговорщический тон.

— Давеча удалось оживить крестьянина, осенью представившегося. Вместо нервных волокон вплёл ему гальванические провода, соединил с электрической машиной — ходит! Только хромает и падает иногда.

Рука профессора непроизвольно нащупала ручку дверцы. До волостного центра вёрст десять, но и двадцать бегом добежишь, ежели такие страсти...

Владелец поместья заразительно рассмеялся.

— Будьте покойны, Порфирий Фомич. Гомункулосов не выращиваю и прочим шарлатанством не занимаюсь. Только серьёзная чистая наука. Да-с!

Тот успокоился, но оттаял лишь наполовину. В усадьбе, по архитектуре несколько схожей с готическим замком, он по прибытии пытливо рассматривал домочадцев провинциального шутника: уж не сообщники ли они в тёмных делах? Какой поп — такой и приход. Не дивно, что ряженые селяне гойцают в волчьих шкурах.

Неприятный осадок после розыгрышей настолько явно отпечатался на лице гостя, что Наркевич-Иодко решил сразу показать обещанное, велев подавать обед позже. Глядишь, приезжему кусок в горло не полезет. Мало ли, откуда взялось то мясо.

Кабинет на втором этаже поразил... Нет, не размерами. И не экзотическими предметами вроде ружей, сабель, кавказских винных рогов, столь популярных у представителей питерской и московской знати, желающих подчеркнуть наличием подобных souvenir широту своих взглядов. Колоссальный кругозор хозяина выдают отнюдь не настенные побрякушки, а книги, чьё количество сделало бы честь домашним библиотекам лучших питерских домов.

Сельский самоучка-отшельник, чудаковатый нелюдим в тёплом халате, напоминающем мантию астролога, заросший густой бородой от бровей до пупа, рассеянный, неопрятный, царящий в огромной лаборатории, захламлённой колбами, ретортами, тиглями и сотнями непонятных приспособлений... Яков Оттонович оказался полной противоположностью канонического персонажа.

Освобождённый от зимней шубы, он оказался весьма приятственным на вид человеком среднего роста и средних лет, довольно худого телосложения. В отличие от гостя, украшенного окладистой бородой, позволявшей глубокомысленно зарываться в неё, изображая высоконаучный мыслительный процесс и скрывая смущение от незнания, Наркевич-Иодко был тщательно выбрит и носил лишь тонкую полоску коротких усов. Высокий лоб, излишне обнажённый редеющими волосами, чистый подбородок, ясный взгляд произвели впечатление открытости, но не бесхитростности. Добротная и не броская сюртучная пара из серой шерстяной ткани заявляет и о солидности, и скромности. Напротив, шёлковый жилет, подпёртый животиком столичного светила и украшенный толстой часовой цепью из червонного золота, куда больше свидетельствует о притязательности владельца.

Позволив насмотреться на корешки множественных научных фолиантов, некоторых — весьма редких, Яков Оттонович извлёк из папки и протянул несколько плотных тёмных пластинок.

— Как вы думаете, Порфирий Фомич, что это за картинки?

Учёный с недоумением рассмотрел фотографические изображения.

— Светлые абрисы листьев на тёмном фоне. Нечто подобное приходилось видеть на угольных отпечатках листвы допотопного периода. Однако же я не ботаник... Но это — обыкновенная берёза?

— Вы изумительно проницательны, коллега, — с самым серьёзным видом согласился энтузиаст. — Действительно, перед вами фото берёзового листка, свежесорванного и запечатлённого в свете природного электричества. Вот — рябина, дуб. Готовы к продолжению?

— Вы утверждаете, что запечатлели на фотоэмульсии жизненные флюиды листьев?

В светлых ироничных глазах пана Иодко промелькнула грусть.

— Угодно ли вам, Порфирий Фомич, до времени воздержаться от упоминаний о флюидах и прочих размытых терминах из теории о невесомой разумной жидкости. Ограничимся тем, что видно нам с ясностью собственными глазами и научными приборами.

— Извольте, — с сомнением протянул профессор, явно неудовлетворённый вульгарно-материалистической направленностью рассуждений пана Иодко.

— Тогда следующее фото.

Вместо непритязательного предмета растительного мира чёрная фотокарточка содержала явный и чёткий контур человеческой руки.

— Это моя левая кисть. Сравните с изображением руки парализованного господина, навещавшего Над-Нёман осенью. Бледное, искорки вокруг пальцев едва очерчены. Стало быть, животное электричество больного тела ослаблено.

— Конгениально, коллега! Совершенный прорыв в диагностике заболеваний.

— Рад вашей лестной оценке, но сразу осмелюсь на пару возражений. Во-первых, сии снимки могу выслать в Санкт-Петербургский институт экспериментальной медицины. Вы же приехали считать зерно в моём амбаре, не так ли? Во-вторых, при изрядной значимости диагностики, она не облегчит страдания пациента. Поэтому цель иная — восстановить потенциал в мельчайших ячейках тела и тем самым излечить недуг.

Профессор вскинул бороду, наставив её в сторону собеседника.

— Что же послужит амбаром?

— Сперва предлагаю отобедать с нами. Органоны питаются не только электричеством, но, извините за примитивный подход, и обыкновенным мясом.

За столом собралось семейство Наркевича-Иодко — сыновья Томаш, Конрад, Адам и Генрик. Странное впечатление произвела жена Якова Оттоновича. Петербургский гость, славный бурной и совсем не типической для учёных мужей молодостью, считавший, что знает о женщинах всё, увидел вдруг совершенно иной образчик противоположного пола. Её никак не восхитило звёздное сияние, как будто бы окружавшее приезжее светило. При попытке хоть что-то разглядеть в её глазах, учёный наткнулся на стену. Провинциальная панна Елена со строгим католическим воспитанием непонятна ему больше, чем башкирская служанка, поднёсшая кружку с кумысом. Хозяин, напротив, общается с придворными своего маленького царства свободно и непринуждённо. Ни разу не повысил голос, никому не выговорил, при сём несомненно пользуется непререкаемым авторитетом, что удивительно для конца вольнодумного XIX века с крушением устоев и традиций.

— А теперь — прошу в моё святая святых, сударь, — хозяин промокнул губы салфеткой.

При спуске в подвал Порфирий Фомич снова вспомнил глупую шутку про гомункулуса и почувствовал лёгкий холодок между лопатками. Усадебному дому меньше ста лет, но загадочные подземелья наводят невольные мысли о средневековых таинствах, мрачных опытах алхимиков.

— Опытовая фотографическая съёмка требует темноты, посему одну из лабораторий я поместил внизу, — пояснил хозяин. — Но и там предпочитаю работать ночью, дабы не беспокоить домашних.

Действительно, черепов-скелетов, сушёных летучих мышей, веников с травами и древних фолиантов, непременных атрибутов рукотворной чертовщины, там не нашлось. Более того, в наднёманском захолустье, в десятках вёрст от ближайших очагов цивилизации, загорелось электрическое освещение! А на столах — приборы. Гальванометры, две катушки Румкорфа, лейденские банки, телефонические аппараты и множество других снастей, перевитых проводниками, о назначении которых гость мог только догадываться.

— Увы, в зимнее время речки замерзли. Весной заработает электрическая машина, соединённая с мельничным колесом. Пока что ток для лампочек поступает из гальванических батарей. Их надолго не хватит, и у ламп невелик жизненный срок.

1234

Предыдущая глава

↓ Содержание ↓