Неправильная девчонка.

— Они пошли в Волгодонск... — не знаю, зачем я комментирую её слова, но мне это кажется правильным.

— А потом... Я не хотела... Он сказал, что у Маринки и Катьки будут от него дети и просил сказать, что любит их... И...

Обнимаю дрожащие плечи.

— Не надо. Я всё понимаю.

— Нет... Подожди...

Ждать пришлось долго, я не двигался, давая собраться с силами. Теперь она говорила громко и властно.

— Миша сказал, что ты должен доехать. И вернуть надежду. И оставить меня, если нужно.

Одеревеневшие мускулы под моими ладонями вдруг размякли, практически потекли, и сдавленные всхлипы вновь вырвались наружу, будто сдерживаемые до этого железной волей неправильной девчонки...

— Ну, что ты, я тебя не брошу. Слишком уж ты... Неправильная...

Мрачное небо лежало на наших плечах. Девушка горбилась под тяжестью свалившегося на неё. Потеря привычного мира, не представляю, каким лёгким и беззаботным он был. Перед тем как уехать с места ночлега она обрезала моим ножом свои длинные, и будем честными, красивые ногти. Резала с каким-то остервенением, я даже опасался, как бы не отхватила кусок пальца.

К обеду ветер посвежел. Тяжёлые тучи опускались на плечи с неумолимостью Зимы.

— Олег, что происходит? — впервые за весь день Таня заговорила.

— Надвигается снежная гроза. Нам надо спрятаться.

— Где?

— Кажется, я знаю где, но я бывал здесь только зимой, и не уверен, что смогу отыскать это место.

Лошадей подгонять не приходилось: оказаться застигнутыми снежной грозой в голой Степи — верная гибель. Зарницы, ещё далёкие и такие неопасные, полыхали часто и коротко, но уже хрипел гром, тяжёлый, практически беспрерывный. Когда хрип зазвучал ударами бича, наш путь заметно пошёл в гору, а когда по правую руку мы оставили камень похожий на яблочный огрызок я поднял лошадей в галоп. Грохот набирал силу.

— Впереди — кричу, перекрикивая громовые залпы, — в километре или около того нас ждёт укрытие. Главное успеть.

Ливень накрыл мир серой тьмой. Последние метры пришлось буквально протискиваться сквозь струи дождя. Позади лохматыми верёвками молнии вонзались в землю. Зрелище, по сказкам и легендам завораживающее и прекрасное, но последнее в жизни.

Мы осадили лошадей перед дверьми, не новыми, но добротными и тяжёлыми. На петлях виднелись густые потёки масла, видимо кто-то уже пользовался гостеприимством невысокого каменного здания. Ветер рвал одежду, швыряя пригоршни ледяной воды. Таня, промокшая до нитки, скорчилась в седле намокшим котёнком.

— Заводи лошадей — прокричал я, невольно приседая от близкого раската.

— Это же церковь!

— А остаться снаружи — самоубийство! Быстро.

Ворота запираются тяжёлым брусом, лежащим в подвижных крюках. Если надо запереться изнутри засов вынимался, крюки утапливались, а на внутренней стороне выходили. Закрываешь ворота и кладёшь брус...

— Это Мокрая церковь. Старики говорят, что когда здесь было сухо, она стояла на холме в большом селе. Потом сделали озеро, и церковь скрылась под водой. Теперь озеро мертво, а церковь опять стоит на холме. Колокольню разобрали, стены укрепили и путники, такие как мы, находя здесь приют. Но если честно, сюда приходят, в крайнем случае.

— Вы не верите в Бога?

— Верим...

Грохот за слепыми, без единого окна, стенами нарастал. Сквозь метровый слой камня, двойные: внешние и внутренние ворота, удары слышались глухо и далеко. А вот шорох дождя и постепенно сменяющие его резкие злые удары, грады, слышались великолепно. Чуть позже град сменится краткосрочной летней метелью и уйдёт на запад. Если града выпадет мало, то снега может и не быть, только дождь.

Тем временем я затеплил очаг, и огораживал небольшой закуток около очага.

— Раздевайся. Совсем. Вещи повесь к огню. Пока огонь разгорается, и вещи сохнут, возьми одеяла в углу и накройся. Я пока займусь лошадьми.

Лошади дышали тяжело, но не запалёно. Конечно, их желательно выводить. Но места мало, поэтому я просто расседлал и снял уздечки. Насыпал зерна из местных запасов, вода в поилке была, перед уходом надо будет заполнить. Когда случится опять проезжать мимо, то пополню запас дров и продуктов. А вот солому, из которой я надёргал пучков, и теперь растирал наших спасительниц, привезём только зимой.

— Тебе тоже надо раздеться. Я помогу с лошадьми, можно?

Оборачиваюсь на голос и застываю.

Её Величество Женщина.

Двумя днями ранее, она стояла напротив меня, совершенно голая, ничто не ворохнулось во мне. Сейчас, в пончо из половинки одеяла, белея едва прикрытыми ногами, Таня потащила мою плотскую сущность к себе с практически непреодолимой силой.

— Добро, — просипел я и направился к очагу.

Стараясь не оборачиваться, а если и оборачиваться, то хотя бы не сильно пялится на то появляющиеся, то исчезающие под короткой накидкой ягодицы, стягиваю с себя мокрую одежду. За импровизированной ширмой на разложенных одеялах лежит моё пончо и пара обмоток. Пользуясь, случаем, ещё раз взглянул в Танину сторону, проверяя, во что обута. По земляному полу милые ножки ступали тапочками, в которых она была в момент нашей встречи, только уже без высоких каблуков. Почему-то отсутствие этих нелепых каблуков успокоило мою страсть, а может, сумел-таки взнуздать зверя в себе. Главное — готовить я начал с пуританскими мыслями в голове. Ну почти.

Кастрюлька стояла между нами и мы по очереди ныряли ложками в неё и бережно придерживая сухарём снизу несли ко рту. Блаженное тепло от огня прогнало с лица девушки усталость и тоску. А еда вливала в измученное скачкой тело новые силы.

— Расскажи мне о себе. — Спросила Таня.

— Что именно?

— Кто ты, сколько тебе лет, кто твои родители, почему тебя прозвали индейцем?

— Мне двадцать два, — начал я, — Индейцем прозвал дед, говорит, они умели хорошо прятаться. По профессии я — ходящий. Иногда почтальон, иногда разведчик, иногда охотник. Ходящие — те, кто идут туда, не знаю, куда и всегда приносят то, что надо.

— Сталкер? — переспросила она, придвигаясь ко мне. Расстояние между нами неумолимо сокращалось.

— Нет, у сталкера другая задача. Они заняты нудным, тяжёлым и опасным делом. Разбирают то, что осталось от Сожженных городов. За три дня войны уничтожили почти все крупные города, про которые рассказывал дед. Часть из них отстраиваются заново. Только на другом месте. Воронеж, насколько я знаю, стал северней километров на тридцать. Ростов, откуда я родом тоже. Вот... Самое интересное профессия сталкера, напрочь лишённая романтики, и ребята придумывают её сами, окутывая легендами, как орех фольгой перед Новым Годом. Я сам хотел быть сталкером, но в двенадцать лет отец забрал меня с собой в экспедицию. За шесть лет мы ходили до Урала, до бывшей Москвы и Ленинграда.

— Санкт-Петербурга.

— Что? А, понял. Только старики почему-то не любят называть его так, говорят, если бы Ленинград оставался Ленинградом, то войны не было.

— А ездили на лошадях?

Огонь в очаге догорал, отдавая тепло маленькому пространству, согревая нас и высушивая одежду.

— Нет. На машинах. Точнее на большие расстояния на машинах. Просто машин мало, чинить сложно в основном средство передвижения — лошадь. Для экспедиции нужна мобильность...

Поцелуй остановил рассказ... Больше, в этот вечер, я ничего рассказать не успел...

Утро встретило странным запахом. Относительная безопасность сыграла злую шутку, и я бессовестно проспал момент пробуждения девушки. И теперь, уже одетая, она держала перед моим лицом кружку.

— Кофе в постель?

— Не надо, мокро будет.

Хрустальный колокольчик зазвенел и рассыпался вокруг. Ромашка ревниво фыркнула, а я с осторожностью взял кружку.

— Знаешь, по запаху не похоже...

Я втягивал ноздрями божественный аромат, не решаясь припасть губами, слишком чувствительна разница между тем, что пил я и тем, что мне предложили.

— Пей, уже. Гурман, — смеётся Таня.

Глотая обжигающий напиток, одеваюсь и собираю вещи. Ощущение после этого кофе, такие... На голове ходить хочется... Всё. Наслаждение закончилось и выплеснув гущу в потухший очаг прячу кружку.

— Наша задача пройти около где-то сорок километров до Волгодонска и потерять на это не больше двух дней. Готовься: твоим ногам придётся нелегко.

В ответ: улыбка и энергичный кивок. Откидываю брус и распахиваю ворота навстречу восходящему солнцу.

К обеду мы основательно вымотались, отъехав всего километров на пятнадцать. Гроза превратила путь в сущий ад. На высоких местах, где слой принесённого песка невелик, а порой попросту отсутствовал, жирный ил налипал на копыта лошадей огромными кусками. В низинах стояла дождевая вода, Чапсы я отдал Тане, прикрывая свои ноги полами плаща. Временами приходилось буквально продираться сквозь заросли шиповника. Солнце, выбравшись в зенит, отрывалось на нас по полной. Завидев группу клёнов, я развернул Ромашку. Привал стал насущней необходимостью.

Дважды выходили к реке, и тогда удавалось получить несколько километров блаженства. К вечеру вышли на один из дальних хуторов, точнее опять на пепелище, уже старое, выгоревшее ещё до бури. Сил искать место ночлега не осталось ни у кого, даже степная лошадка шаталась от усталости. Разворошив чудом уцелевшую копенку, затаскиваем сено в покосившуюся, без одной стены хату, и падаем...

Ромашка переступила, вскинула голову, вслушиваясь в неясные звуки, и переступила ещё раз. Для пробуждения этого оказалось достаточно. Молочный туман заливал округу, чуть светлее было на востоке, а значит, солнце уже поднимается. Тихо встаю, подхожу к лошади и осторожно тяну из чехла автомат. Повиси-ка дружок на груди. Медленно подхожу к степнячке, снимая с шеи бандану, необходимо замотать морду незнакомой коняшке, вдруг захочет поговорить с родственниками. Ромашка учуяла Диких — в этом я не сомневался. На всякий случай стреноживаю чужую лошадь скользящим узлом, сама не выпутается, а развязать легко прямо с седла потянув конец верёвки, накинутый на луку. Прихватываю карабин.

Пора будить Таню. Осторожно закрываю ладонью рот и дую в ухо. Пару мгновений и глаза широко распахиваются, и несколько секунд идёт бесшумная борьба. Наконец девушка понимает меня и гладит по руке.

— Дикие рядом. Запомни. — шепчу, — Сейчас я уйду. Сиди тихо. Если заметят меня — уведу. Город близко, меня ждут, значит, помощь придёт. Если меня убьют, то предай старшинам "Оренбург согласен". Поняла?

Опять поглаживание. Успеваю удивиться выбранному сигналу и почувствовать нежность, но в этот момент со стороны города доносится лошадиный храп и приглушённая ругань на смеси языков. Дикие совсем рядом.

Помня о неумении Тани передвигаться бесшумно показываю на оконный проём. Мусор вымыл дождь через отсутствующую стену, а значит, преодолеть несколько метров тихо она сможет. Сам же выскальзываю из избы и ухожу вправо, отводя от девушки опасность: одиночный выстрел привлекает внимания меньше, нежели трескотня автомата. Успел отойти на полсотни шагов.

На этом моё везение закончилось. Легкий ветерок, до этого размешивавший туман, окреп и снёс неопрятные лохмотья в сторону. Я стоял в полный рост против двух дюжин всадников. Несколько раненых не играли большой роли, поскольку никакого укрытия и в десятке шагов не было, не то что рядом. Единственная зацепка — город близко и Дикие постараются обойтись без стрельбы.

— Ба! Кого я вижу. — Заговорил ближайший ко мне всадник. На уздечке болтались не меньше полутора десятков скальпов — Неужели неуловимый Индеец по прозвищу Олег?

— Да Гуюк, это я. А ты далеко забрался от своих стойбищ. Дело пытаешь, али от дела летаешь?

Две дюжины стволов внимательно рассматривали меня.

— Пытать это дело, тут я с тобой согласен. — Плотоядная улыбка скривила тонкий рот, свинячьи глазки на худом лице загорелись. — А ты, какими судьбами здесь?

— Ищу того, кто прибил к стене брата моего.

А крайние-то уже потихоньку смещаются, охватывая меня с боков. Всё. Моё время истекло.

— Это ты удачно зашёл. — самодовольство расплылось по роже. — Сам прибивал, сам поджигал. Хорошо было. Вах, как хорошо. Взя...

Я выстрелил, заваливаясь влево, и повел автомат одной длинной очередью. Загрохотали выстрелы, рвануло плечо, ногу. Каким-то безумным усилием бросаю себя вперёд, под копыта лошадей и прежде чем провалится во мрак, вижу сносимых выстрелами всадников. Не моими выстрелами...

Солнце светит в глаза и хочется отвернуться. Правую сторону практически не чувствую, а в голове грохот как камни прыгают в бочке. Очень пустой бочке. Очень звонкие камни. Солнце закрывается широкополой шляпой.

— Живой. Зима на твою голову. Шесть пуль, но живой...

— Отец, — шепчу, говорить сил нет, но надо.

Перепаханное морщинами лицо склоняется ко мне.

— Нормально, сынок. Ничего серьёзного не задето, даже ни одной пули внутри. Хотя контузия есть.

— Папа. Оренбург согласен.

— Знаю. Уже доложили. Ты бы видел, что творила твоя фурия. По два на одну пулю нанизывала. Десять выстрелов — двенадцать тел.

Отец, усмехнувшись, отодвигается в сторону и приподнимает мою голову. Вижу Таню судорожно тискающую карабин, а рядом моя жена — Ульяна. Да, у меня милая домашняя жена и двое детей. Девушки подходят ближе, вдвоём, коротко переглядываются. Что-то будет. Первой говорит Уля:

— Настоящий мужчина достоин иметь несколько жён. Даёшь ли ты, муж мой, мне сестру?

Смотрю на Таню. Если она откажется, могут начаться сложности.

— Стать второй женой?.. Твоей?..

Глаза мечут молнии. О, Великие Боги, как она прекрасна в гневе. Несколько мгновений и лицо смягчается, а в глазах появляется испуг и дикая мольба: "Не прогоняй"

— Да. — шепчу. И быстро прячусь в беспамятство, оставляя в памяти зарубочку, кажется, я понял, кого напоминает мне неправильная девчонка...

Что-то мелькало на краю сознания. Поездка, люди, то деревья, то потолки. Окончательно прихожу в сознание в небольшой, примерно два на три метра, но неуловимо уютной комнате. Над кроватью под потолком, ого метра на четыре взлетел, окно. В комнате лёгкий сумрак, намёк на вечер? Или раннее утро? Знакомых вещей не видно, только на стуле небрежно брошенный халат, кроме стула тумбочка и кровать. Я гол и наг, не считать же марлевые повязки одеждой. Отец говорил про контузию, но голова, обритая наголо, но уже с лёгким ежиком, не болит, блевать не тянет. Сверяю ощущения: после брижки... э-э-э... бритья прошло дня два, по животу — месяц, кишки позвоночник грызут. Пробую встать.

Получилось. Хорошо получилось. Голова не кружится, руки-ноги двигаться не разучились. Пора искать выход, точнее вход в... Накинув халат подхожу к двери, слабость в теле ещё есть, на пару-тройку дней Уля привяжет к спинке кровати. Или к Тане. Она точно не никуда отпустит.

За дверью — гостиная. Большая, красивая, светлая. Окно одно и большое. Оба предположения мимо, легкий дождь барабанит в стекло. День. Одно смущает, совершенно не помню помещений. Ни у отца не у родственников таких домов нет. Конечно, спаленку легко не узнать. Но гостиная... И как назло свежая зелень закрывает обзор из окна. Делаю шаг к стоящему в центре комнаты круглому "шестистульному" столу и в этот момент слева от меня медленно открывается дверь, и голос Ула назидательно втолковывает кому-то, мне не видимому: