Каляка

Лев Борисович заметно нервничал, однако виду не подавал. Наконец вымученно улыбнулся:

— Вадим Юрьевич, прошу извинить, что не предупредил заранее, но... я вынужден взять паузу, прекратить встречи на неопределённое время. По личным причинам.

— Каким же?

— Мне нездоровится.

Вот те на, опешил Вадим, хотя и сам подумывал отказаться от терапии. Пользы от неё немного, а убытки — ощутимы. Гораздо больше смысла в физической ликвидации говнюка, возомнившего себя властителем чужих жизней. Знать бы, кто он.

Лев Борисович смутился и добавил:

— Разумеется, уплаченные вперёд деньги вам вернут. Сожалею, что так получилось.

— Пока не надо. Я тоже возьму паузу, когда решу — позвоню.

— Звоните, Вадим Юрьевич, как перестанете... — Психотерапевт осёкся, моргнул и принуждённо закашлялся.

— Что? — переспросил Вадим.

— Нет, ничего, — пробормотал Лев Борисович. — До свидания, еще раз извините.

За весь разговор он так и не вынул руки из карманов.

Из клиники Вадим вышел в смешанных чувствах, людской поток подхватил его как бумажный кораблик, увлёк за собой, растекаясь по улицам и переулкам. В кустах наперебой галдели воробьи, солнце, не по-осеннему тёплое, согревало лица, резвилось сотнями зайчиков в окнах и витринах, стёклах машин и очках прохожих. День выдался на загляденье: светлый, праздничный, а в груди, не давая покоя, занозой ныла тревога.

Он трясся на заднем сиденье автобуса, тихо бубнило радио; за окном, беспрестанно сигналя, тянулись ряды легковушек и грузовиков. Тополя на обочине качали ветками, с них срывались и планировали на землю иссохшие пожелтевшие листья.

Как искупить совершённое зло? — думал Вадим. Можно ли его искупить? Прошлое хоронит своих мертвецов, прошлого не вернуть. Он бы с радостью отмотал плёнку назад, увы, слова и намерения не стоят ни гроша. Ценят поступки, только дела и поступки. Не те, что из расчёта или корысти, а те, что по совести. Не для себя, для людей. Здесь и сейчас творится зло, которое можно и нужно остановить. В его силах оборвать вереницу смертей, положив предел новым убийствам. Действительно оборвать, без дураков и глупого хвастовства: достаточно на миг, краткий и страшный, вновь ступить на скользкую дорожку и покарать мерзавца во благо других. Допустимо ли убийство убийцы? Маньяка? Психопата? Вопрос не по адресу, можно долго колебаться, взвешивать за и против, кивать на закон и моральные нормы, ни на шаг не приблизясь к ответу. Люди продолжат гибнуть, кошмар не закончится, и кинотеатр мистера Ужаса откроет новый сезон. Поэтому ответ — да, допустимо. Есть на свете высшая справедливость. Но как найти, выследить ублюдка в миллионном городе? Нет ни одной зацепки, ни единой догадки. Кто ты, чёрт побери?! Увидеть бы — даже мельком, узнать имя, и всё, ты попался, гадёныш. Очень страшная придёт за тобой и утащит во мрак, тьму и скрежет зубовный. Он, Вадим, примет грех на душу, не привыкать.

Автобус замер на светофоре. Цифры на табло медленно сменялись, по зебре туда и сюда двигалась толпа. Вадим, очнувшись, бесцельно смотрел по сторонам; взгляд зацепился за грязно-серый джип у подъезда кирпичного дома, под сердцем кольнуло. Поодаль курила тётка с одутловатым лицом и узко посаженными глазами. Вадим готов был поклясться, что тётка — та самая, из забытого летнего лагеря. Из прошлого, которое лучше не вспоминать. Паренёк за рулём явно не тот, а тётка... ничуть не изменилась.

Горло перехватило, он сглотнул горькую, горше полыни, слюну и бессильно откинулся на спинку кресла. Твой черёд, Вадик, пора платить по счетам. Он всегда боялся, что рано или поздно к нему придут и заберут, как забрали Игорька, дайте лишь время. Сердце ухнуло куда-то в пятки, ладони стали неприятно липкими, руки дрожали. Вадим не сводил глаз с серого микроавтобуса... то есть джипа, с водителя и растрёпанной тётки; за спиной шептались ребята, мурашки ползли по хребту, и кто-то жалкий и сгорбившийся брёл по скользкой дорожке навстречу судьбе. Прошлое дотянется из глубины мутного омута — гнилой оскал, запах тины, в провале носа копошатся черви, — стиснет горло холодными пальцами и уволочёт на дно. Зря он мучился, зря надеялся; сколько верёвочке не виться...

Но пришли не за ним.

Возле джипа стоял ничем не примечательный мужик с грубым скуластым лицом и залысинами на лбу, он ёжился и прятал ладони под мышками, будто озяб. Под глазом багровел свежий фингал, на губах и подбородке запеклась кровь; пятна крови резко выделялись на бледной, землистой коже. Без куртки, в свитерке и заношенных трениках — тёпленьким взяли, не дав одеться, — он, вопреки обстоятельствам, не казался растерянным, скорее удивлённым. Было в нём что-то дерзкое, до боли роднящее с белобрысым детдомовцем из лагеря, а весь облик выражал недоумение — чё прессуешь, начальник, я свою статью знаю. Тётка поймала взгляд Вадима, усмехнулась и щелчком отправила окурок на газон; затем бесцеремонно пихнула мужика внутрь салона, захлопнула дверцу и села рядом с водителем. Джип тронулся и, быстро набрав скорость, исчез за углом.

Мало что соображая, Вадим сполз с кресла, ткнувшись коленями в спинку переднего сиденья. Пальцы на поручне побелели от напряжения; обморочные, ватные мысли колыхались сгустком студня. Кто они, какая власть им дана? За что и кому вынесли приговор?..

— Эй! — толкнули его в бок. — Пьяный, что ли? Дома проспишься!

Автобус дёрнулся; Вадима мотнуло, крепко приложив о поручень.

— Накидался, алкаш.

...Почему сейчас? Что натворил мужик в трениках? Неужели... Он вдруг с отчётливой ясностью понял — убийца пойман, а значит... Тебе лично ничего не придётся делать, съязвил внутренний голос.

Совсем ничего.

* * *

Неделю спустя Вадим позвонил доктору в офис — сообщить, что больше не нуждается в его услугах.

Трубку взял не секретарь, как обычно, вызов перенаправили администратору клиники. Ответ ошарашил:

— Лев Борисович скоропостижно скончался. Если у вас есть записи на приём, их переведут на другого специалиста.

Вадим принялся лихорадочно шерстить доступную в сети информацию. К вечеру он точно знал — это не болезнь или несчастный случай, доктор покончил с собой. В пресс-службе следственного отдела, куда Вадим обратился под видом журналиста криминальной хроники, он получил от ворот поворот. Для бульварных газет вроде вашей, уведомили его холодным тоном, мы принципиально не даём комментарии, а для более солидных изданий — комментарии исключительно по запросу.

Поражаясь собственной изворотливости и связям, Вадим неофициально вышел на помощника следователя, недавнего выпускника академии МВД. Стажёр, рыжий веснушчатый парень, формально постигал азы профессии у опытного наставника, а на деле был мальчиком на побегушках. Навешать ему лапши оказалось нетрудно. Мол, по заданию редакции, срочно... выдать статью про самоубийц, а история с психотерапевтом как нельзя в тему.

Из короткой беседы в кафе стало ясно — Лев Борисович совершил суицид в ночь на воскресенье, дома, не имея к тому абсолютно никаких причин и пребывая в здравом рассудке. Судмедэксперт факт насильственной смерти не подтвердил: повреждения кожных покровов, сосудов и мягких тканей при осмотре не обнаружены, кроме длинного пореза на пальце, а подозрительные гематомы в области шеи не являются характерными травмами. Естественно, в возбуждении уголовного дела отказали. Основная версия — самоубийство от передозировки лекарственного препарата, ведётся проверка.

— Еще имеете что-то сообщить? — Вадим пристально взглянул на стажёра. — Чую, всё не так просто.

Стажёр замялся.

— Это не для печати, — подбодрил Вадим. — Расскажите чисто по-человечески. Я проходил терапию у Льва Борисовича, и мне искренне жаль...

— Рядом с телом найден листок, — медленно начал стажёр, — предположительно, предсмертная записка. Далее загадка на загадке, поэтому выводы делать рано: во-первых, записка не предсмертная, во-вторых, написана кровью. Почерковедческая экспертиза установила, что надпись выполнена покойным. Кровь тоже его. Мало того, присутствует невнятный рисунок, будто ребенок намалевал — пятна, брызги...

— А что за текст?

— Сущий бред. "Каляка... злая собака... железные когти... глаза-уголья..."

— Чьё-нибудь имя упоминалось?

— Никаких имён.

— В конце была приписка "меня не тронь"?

— Нет, было "глаза-уголья — не для меня". Вам что-то известно насчёт обстоятельств? — напрягся стажёр.

— М-м... есть парочка соображений, — пошёл на попятную Вадим. — Вряд ли они интересны следствию.

— Делитесь, как накопаете информацию.

— Обязательно. Что-нибудь еще в записке было?

— Вроде бы "не боюсь тебя", но очень неразборчиво.

Вот, значит, как, подумал Вадим. Получается, можно вызвать собаку... для себя? Но зачем?!

— Кстати, — стажёр пожевал губами, нахмурился, — недели полторы назад умер зав. отделением НИИ психиатрии профессор Чеботарёв, крепкий еще старичок. Внезапная остановка сердца. С одной стороны никакой связи, с другой — шеф затребовал материалы для проверки.

— И? — Вадим подался вперёд.

— На шее присутствовали гематомы.

— Совпадение? — предположил Вадим, судорожно вспоминая, как Лев Борисович прятал руки в карманах.

У стажёра звякнул мобильник. Он посмотрел на экран, поморщился и, отодвинув недопитый кофе, поднялся из-за стола.

— Жена, — пояснил, на щеках вспыхнул лёгкий румянец. — Интересуется, где пропадаю.

— Сочувствую, — хмыкнул Вадим. — Спасибо, что согласились встретиться. Не смею задерживать.

Стажёр коротко кивнул.

— У погибшего нашли дубинку-шокер, — сказал напоследок, — полицейскую модель. Его дочь утверждает: "отец приобрёл дубинку на днях".

Вадим бесцельно шагал по тротуару, не замечая ни луж, ни брызг из-под колёс проносящихся мимо автомобилей. Свернул в маленький, невзрачный парк, зажатый между высотками; грузно опустился на скамейку — мокрую, да и хрен с ней, вытянул ноги. На детской площадке скрипели качели — девочка лет семи в курточке и резиновых сапожках раскачивалась, задевая носками землю; качели замедляли ход, останавливались, девочка опять отталкивались и опять, опять...

Не совпадение... Вадим достал телефон, чтобы погуглить Чеботарёва, зав. отделением НИИ психиатрии, и... не стал. Без разницы, что не поделили профессор и Лев Борисович, кто кому перешёл дорогу, перехватил выгодный контракт или клиента, что их связывало, точнее — разобщало. Плевать. Или это обыкновенная зависть? Впрочем, нет. Завистники мелочны и слабы духом, такой не будет принимать транквилизаторы, чтобы не имея веских причин и пребывая в здравом рассудке сдохнуть с окровавленным листком, пытаясь... Чёрт! Феназепам снижает чувство страха, а дубинка... Он что, собирался защищаться шокером?! Вадим вскочил, напугав мамочку с коляской. Мысли путались, он опёрся на спинку скамейки, потёр лоб, да так и застыл, бормоча невнятное.

— Дядя, вам плохо? — спросили сзади. — Вы рядом где-то живёте? У вас телефон упал.

Не живу, подумалось отстранённо. Существую.

— Всё... нормально, — улыбнулся через силу. — Нормально. Ты иди, иди-ка. И я пойду.

Глубоко вздохнул, подобрал телефон и зашагал обратно — к сияющему огнями проспекту. Будь он настолько больным, чтобы решиться на то, что сделал доктор... Лев Борисович, милейший, вы убедились, что в темноте кто-то есть? Вам нездоровилось? Совесть заела до того, что... Неужели вы рассчитывали одолеть тварь? Чем — шокером?!

Будь Вадим настолько больным, он бы... Нужен пистолет, скорострельный, с увеличенной обоймой под патрон на девять миллиметров.

Тогда, наверное, есть шанс.

* * *

Он надеялся, что жизнь наладится и он вырвется из депрессии, обретёт цель и смысл.

Как бы не так. На смену прежним кошмарам пришли новые.

Снился покойный Лев Борисович. Очки его неприятно поблескивали, ржавые, с кровавым оттенком, блики росли, превращаясь в уродливые кляксы. Известна ли вам полная формулировка заклинания? — спрашивал психотерапевт бесцветным голосом. Вадим отказывался отвечать. Ответ вёл к гибели, тлену, запаху гнилых осенних листьев.

Лев Борисович укоризненно качал седой головой, строго воздевал палец и продолжал: известна, молодой человек, известна. Не лгите мне. Люди смертны, порой внезапно. Не стоит этого бояться. Вам знакома притча о последней черте? Когда отступать некуда и незачем, те упрямцы, что вопреки судьбе...

Лицо доктора расплывалось блёклым пятном, выворачивалось, растягивалось, и на Вадима в упор смотрела рыхлая растрёпанная тётка. Взгляд буравил насквозь, губы кривились в брезгливой усмешке.

Я сам хотел найти ублюдка, оправдывался, холодея, Вадим. Я собирался...

Сыно-о-ок, читалось в узко посаженных глазах, тебе уже ничего не надо делать. Всё сделали за тебя. Ты слабак и размазня, каждый из вас на деле — слабак и размазня, и убийца. Вам, паскудам, конца-краю нет, просто до тебя, ссыкуночек, руки не дошли. Живи, чего уж.

Вадим просыпался, вскакивал с кровати и плёлся на кухню, где долго, жадно, захлёбываясь и проливая воду на грудь, пил прямо из чайника. На улице завывал ветер, из крана капало, хотелось лечь и сдохнуть. Будь он настолько больным, чтобы решиться на то, что сделал доктор...

На чёрном рынке вполне можно купить подходящий ствол, оформить займ под грабительский процент и купить. Будь он настолько больным... Ему повезло, и с кредитом, и с покупкой — за символические восемьсот баксов подвернулся давно снятый с производства, но годный Стечкин.

Чистота оружия Вадима не волновала.

На тетрадном листе в клеточку он вывел ровно пятнадцать слов.

Мелкий, аккуратный почерк, угловатые буквы — как в далёком детстве и юности. Те, да не те.

Чудовищный до нелепости стишок:

"Каляка-маляка, злая собака, страшная очень, приходи ночью. Железные когти, железные зубы, глаза-уголья — я жду тебя".

Тускло, не в силах разогнать тени в углах светил ночник. Вадиму мерещилось неясное движение, шорохи; порез на пальце уже не саднил — горел. Дождь закончился. Прячась среди облаков, в небе плыла бледная луна, заглядывала в комнату равнодушным оком. Зыбкий мертвенный свет лился сквозь тюль, приглушал очертания, размывая реальность происходящего. Всё словно тонуло под многометровой толщей воды. Там, в глубине, скрывался кошмар — старый, привычный, опасный. Его надо было выманить и встретить лицом к лицу.

Огонёк свечи подрагивал, дробясь в зеркалах трельяжа, и буквы на листе бумаги, казалось, изменили цвет — с красного на чёрный.

...МАЛЯКА, ЗЛАЯ... ПРИХОДИ НОЧЬЮ... Я ЖДУ ТЕБЯ

Стрелки на часах подбирались к двенадцати.

В коридоре процокали когти, звук был отчётливым и пугающим, так скрежещет под ветром полуоторванный лист железа на заброшенном складе. Вадим стиснул зубы, пытаясь не заорать; по шее стёк холодный ручеёк, волоски на коже встопорщились, а внизу живота подтаивал рыхлый сугроб. Кто-то стоял под дверью, огромный, свирепый, беспощадный. Вадим чувствовал ярость хищника, злобу и... растерянность.

— Не боюсь тебя, — прошептал он. — Слышишь? Не боюсь!