Последнее и сомнительное упоминание о Колумбе в эту темную пору его жизни принадлежит его сыну Фернандо, который отводит ему видную роль в одном морском подвиге Коломбо-младшего, по его словам, знаменитого корсара, до того устрашившего деяниями своими неверных, что мавританские матери пугали его именем непослушных детей.
Этот доблестный пират, прослышав о четырех венецианских галерах, возвращавшихся из Фландрии с богатым грузом, подстерег их со своей эскадрой у португальского берега, между Лиссабоном и мысом Сан-Висенти. Произошло ожесточенное сражение; корабли противников сцепились друг с другом, и на палубах закипел рукопашный бой. Дрались с утра и до самой ночи, и обе стороны понесли большие потери. Корабль под командованием Колумба бился с громадной венецианской галерой. В ход пошли ручные бомбы и прочие зажигательные снаряды, и галера загорелась. Оба судна были связаны цепями и железными кошками и не могли разойтись, пожар охватил их оба, и скоро они пылали как один огромный костер. Моряки бросались в море, Колумбу удалось ухватиться за проплывавшее мимо весло, и, благодаря отличному умению плавать, он добрался до берега, хотя до него было добрых две лиги* (* Лига — около 3 миль.). Богу угодно было, прибавляет его сын Фернандо, придать ему силы, дабы спастись для свершения великих дел. Оправившись после передряги, Колумб отправился в Лиссабон, где жило немало земляков-генуэзцев, которые и убедили его здесь поселиться.
Вот что рассказывает Фернандо о том, как впервые оказался его отец в Португалии, и этот рассказ принимается на веру современными историками. Участие Колумба в этом морском бою вполне возможно; однако же он произошел через много лет после окончания этого периода его жизни. По мнению некоторых историков, он имел место летом 1485 года — почти через год после того, как Колумб покинул Португалию. Если так, то не ставя под сомнение правдивость этого сообщения, можно допустить, что Фернандо спутал другое сражение, в котором побывал его отец, с вышеописанным, упоминание о котором без даты он нашел у Сабеллика.
Отвергая, таким образом, эту недостоверную, хотя и романтичную и героическую версию о явлении Колумба на берега Португалии, обратим внимание на то, что и в этом королевстве била ключом мореплавательская деятельность, обещавшая немало человеку его натуры и устремлений.
Глава 3
Колумб в Лиссабоне. Догадки о существовании островов в океане
Колумб прибыл в Лиссабон около 1470 года. В ту пору он достиг мужественной зрелости и был весьма привлекателен. Подробные описания его внешности оставили его сын Фернандо, Лас Касас и другие современники. По их воспоминаниям, он был высок ростом, хорошо сложен и мускулист, держался горделиво и с достоинством. Лицо у него было продолговатое, ни полное, ни худощавое; кожа — светлая, в веснушках, и она часто покрывалась румянцем. Он имел орлиный нос и широкие скулы, светло-серые глаза его легко воспламенялись, а благородные черты лица вызывали уважение. Волосы, в юности светлые, быстро поседели вследствие трудов и невзгод, говорит Лас Касас, и в тридцать лет от роду он был совершенно сед. Он был умерен и неприхотлив в еде и одежде, красноречив в беседе, дружелюбен и любезен с незнакомцами, а в домашнем кругу приветлив и внимателен, чем снискал сугубую привязанность домочадцев. Нрав от природы у него был раздражительный, но благодаря своему великодушию он умел смирять его и вел себя обходительно, кротко и степенно, никогда не позволяя себе несдержанности в выражениях. Всю жизнь он оставался глубоко религиозен, строго соблюдал посты и церковные обряды и в своем непоказном благочестии всегда проявлял возвышенную и торжественную истовость, глубоко присущую всей его натуре.
В Лиссабоне Колумб постоянно посещал службу в церкви монастыря Всех Святых. В этом монастыре находились и знатные дамы, одни в религиозном звании, иные же послушницами. С одною из них, доньей Фелипой Монис де Палестрелло, Колумбу случилось познакомиться. Отцом ее был Бартоломео Монис де Палестрелло, по происхождению итальянец, один из самых знаменитых мореплавателей во времена принца Энрике; некогда он завоевал остров Порту-Санту и впоследствии правил им. Знакомство вскоре переросло во взаимную симпатию и завершилось женитьбой. Это был, должно быть, настоящий брак по любви, так как состояния у невесты не было никакого.
Этот брак привязал Колумба к Лиссабону. Отца его жены уже не было в живых, и молодые поселились у ее матери. Последняя, заметив, какой интерес возбуждает у зятя все, что относится к морским делам, рассказала ему то, что знала о путешествиях и походах ее покойного мужа, и передала ему все его бумаги, карты, судовые журналы и записи. Они оказались подлинным сокровищем для Колумба. Он ознакомился со всеми маршрутами португальцев, их планами и замыслами, и, приняв, по праву брака и местожительства, подданство Португалии, изредка плавал с экспедициями к побережью Гвинеи. Находясь же на берегу, он занимался изготовлением географических и морских карт, чем и содержал семью. В его стесненных обстоятельствах ему приходилось соблюдать строгую экономию. Все же, по-видимому, часть своих скудных средств он выделял на помощь стареющему отцу в Генуе и на обучение младших братьев.
Построение верной географической или морской карты требовало в те времена исключительных знаний и опыта. География только выходила из многовекового забвения. Общепринятым авторитетом оставался Птолемей. Карты пятнадцатого столетия представляют смесь истины и заблуждений, в них знания, воспринятые от античности и добытые в более поздние времена, соседствуют с простонародными небылицами и причудливыми домыслами. И в пору всеобщей жажды новых открытий познания и искусство сведущего космографа, каким был Колумб, вероятно, ценились высоко, а превосходная точность его карт, должно быть, принесла ему известность среди ученых современников. Действительно, еще в начале своего пребывания в Лиссабоне он переписывался с Паоло Тосканелли, флорентинцем и ученейшим мужем своего времени, общение с которым оказало огромное влияние на его позднейшие замыслы.
Постоянно сопоставляя карты, следя за ходом географических открытий, он стал догадываться, сколь велика неизвестная часть мира, и размышлять о способах исследования ее. И заботы о семье, и новые родственные связи располагали к таким думам. Какой-то срок Колумб прожил на острове Порту-Санту, где его жена унаследовала имение, и там она родила ему сына, которому он дал имя Диего. На этом острове он оказался, так сказать, на переднем крае открытий. Сестра его жены была замужем за знаменитым мореплавателем Педру Корреа, состоявшим некоторое время губернатором Порту-Санту. И нередко в тесном домашнем кругу речь естественным образом заходила о новых открытиях у африканского побережья, о поисках пути в Индию и о возможности существования на западе неизвестных еще земель.
Там, на острове, их, должно быть, часто посещали путешественники, направлявшиеся в Гвинею и обратно. Постоянно соприкасаясь с бурной, кипучей деятельностью первопроходцев, встречаясь с теми, кто благодаря ей обогатился и возвысился, да и сам плавая по путям, прославленным недавними открытиями, Колумб не мог не поддаться общим настроениям. В это время всех, кто имел отношение к мореплаванию или жил вблизи океана, охватило воодушевление. Подвиги первооткрывателей разжигали воображение, перед глазами возникали видения все новых островов, еще более богатых, еще более прекрасных, таившихся в беспредельных пустынях Атлантики. Воскрешались представления и домыслы древних; частыми стали упоминания об Антилии — обнаруженной карфагенянами обширной земле. Многие вновь уверовали в легендарную Платонову Атлантиду. Иные считали Канарские и Азорские острова обломками, уцелевшими после ее погружения, и предполагали существование в отдаленных местах Атлантики других, более значительных остатков этой ушедшей под воду суши.
Возбуждение умов в те богатые событиями годы сказалось в распространении бесчисленных толков о неизвестных островах, случайно увиденных в море. Среди них были и просто небылицы в духе времени; иные возникали из самообмана моряков, чье воспаленное воображение превращало в острова летние облака, облегающие горизонт и вводящие в соблазн сходством с отдаленною землею.
Некий Антониу Леони, житель Мадейры, рассказывал Колумбу, как однажды, отойдя к западу на сотню лиг, заприметил вдали три острова. Впрочем, такие, преподносимые с сугубой убежденностью и ревностно отстаиваемые сообщения, исходили обычно от жителей Канарских островов, которые долгое время были подвержены своеобразному обману зрения. Им иногда представлялось, будто они видят на западе обширную землю, с высокими горами и глубокими долинами. В пасмурную, обманчивую погоду ее не наблюдали, а только в ясные дни, обычные для тропических широт, и со всею отчетливостью, с какою отдаленные предметы бывают видны в тамошней чистой, прозрачной атмосфере. Правда, видение острова было непостоянным: иной раз и при наилучшей видимости не обнаруживалось ни следа его. Когда же он, однако, появлялся, то всегда в одном и том же месте и имел одни и те же очертания. И столь глубоко убеждены были обитатели Канарских островов в его существовании, что обратились к королю Португалии за разрешением достигнуть его и овладеть им. Несколько экспедиций и впрямь было совершено, но обнаружить остров так и не удалось, хотя он по-прежнему время от времени играл с человеческим зрением свою шутку.
Относительно этой воображаемой земли бытовали всевозможные нелепые и фантастические представления. Некоторые видели в ней упоминавшуюся Аристотелем Антилию, иные — остров Семи городов, называемый так в соответствии с древней легендой о семи епископах, которые вместе, с большим числом последователей бежали из Испании во времена мавританского нашествия и, достигнув по воле небес неизвестного острова в океане, основали на нем семь великолепных городов; были и такие, кто считал, что это тот легендарный остров, на который якобы высадился в шестом веке некий шотландский священник, известный под именем св. Брендана. Последняя легенда приобрела повсеместное распространение. Призрачный остров был назван в честь св. Брендана, или Борондона, и долгое время изображался на картах где-то к западу от Канарского архипелага. Так же поступали и с вымышленным островом Антилией; от этих-то фантастических карт и рассказов об островах-фантомах и пошли впоследствии утверждения о том, будто Новый Свет был известен задолго до его общепризнанного открытия.
Колумб, впрочем, считал все эти земли не более чем плодом заблуждений. По его мнению, за них принимали скалы в океане, которые на большом расстоянии при определенных атмосферных условиях походят на острова, либо же они представляли собой плавучие острова, вроде тех, о которых говорится у Плиния, Сенеки и прочих, образованные переплетением корней или состоящие из легкого пористого камня, поросшие деревьями и гонимые по волнам силою ветров.
Острова Св. Брендана, Семи городов и Антилия, как давно уже стало ясно, рождены были вымыслом или атмосферными феноменами. И все же толки о них интересны тем, что показывают, какие представления об Атлантике бытовали в ту пору, когда ее западная часть была еще неизвестна. Колумб записывал эти рассказы с забавной дотошностью: вероятно, они будоражили его воображение. Однако, несмотря на свою мечтательность, он обладал ясным умом и искал более глубоких источников для питания своих размышлений. Колумб вновь обратился, пишет его сын Фернандо, к трудам географов, которые знал и прежде, а также принялся за астрономию, ища подтверждения догадке, постепенно складывавшейся в его уме. Он ознакомился со всем, что было написано древними по географии, и со всем, что открыли в этой области современники. Благодаря собственным своим путешествиям он смог исправить многие из их ошибок и оценить по достоинству многие их теории. Он уже устремил свой гений в избранном направлении, но для нас небезынтересно и то, из какой пестрой смеси установленных фактов, обоснованных гипотез, причудливых домыслов и простодушных сказок выстроил его могучий дух будущий величественный замысел.
Глава 4
Предпосылки, из которых возникла уверенность Колумба в существовании на западе неизвестных земель
В предшествующей главе мы пытались показать, как под влиянием событий и самого духа времени складывался постепенно у Колумба его великий проект. Впрочем, его сын Фернандо берется определить точно, какие соображения привели к созданию его отцом плана поисков земли в Атлантике. "Он ставит себе целью, — замечает он* (* Фернандо Колумб пишет о себе в третьем лице.), показать, на каких шатких основаниях возник, дабы явиться миру, столь грандиозный замысел, а также удовлетворить тех, кто желал бы определенно знать те обстоятельства и побуждения, которые подвигнули его отца на сие предприятие".
Поскольку вышеприведенное заявление извлечено из заметок и документов, найденных среди бумаг его отца, оно достаточно любопытно и примечательно и требует пристального внимания. В этой записке Фернандо подразделяет все то, что послужило основой для теории его отца, на три части: 1) космографические рассуждения; 2) мнения ученых; 3) свидетельства мореплавателей.
В первой части он выдвигает принципиальное соображение, что земля представляет собой сферу, или шар из тверди и воды, так что по ее поверхности можно обогнуть ее, а люди, находящиеся в ее противоположных точках, обращены друг к другу ступнями ног. Всю земную окружность по экватору с востока на запад Колумб разделил, согласно Птолемею, на двадцать четыре часа, по пятнадцати градусов каждый, так что вся она равнялась тремстам шестидесяти градусам. Пятнадцать из этих часов, заключил он, сравнивая глобус Птолемея с более ранней картой Марина Тирского, были известны древним — они простирались от Гибралтарского пролива или, точнее, от Канарских островов до города Тины в Азии, где заканчивались пределы известного мира. Открытием Азорских островов и островов Зеленого Мыса португальцы передвинули его границу на запад еще на один час. Неизвестными и неисследованными оставались, по расчетам Колумба, восемь часов, или одна треть земной окружности. Значительную часть этого пространства могла занимать восточная часть Азии, простираясь очень далеко, почти огибая земной шар и приближаясь к западным берегам Европы и Африки. Тогда участок океана, разделяющий эти континенты, замечает Колумб, должен быть меньше, чем представляется на первый взгляд; так считал и араб Альфарган, который, полагая размеры градуса меньшими, нежели другие космографы, оценивал земную окружность более скромно, и мнению этому Колумб, по-видимому, склонен был доверять. Если это верно, то, следуя прямым курсом с востока на запад, мореплаватель мог бы достигнуть оконечности Азии.
