Ведьма Минари

— Вирт, ты не прав, я тоже вижу это, но не считаю это чем-то несправедливым, потому что вижу и другое — магия наконец вернулась, пусть и не к тем, кого ты считаешь единственно достойными. И не считаю, что это плохо. А ты сам? Разве тебе никогда не приходило в голову, что это не случайно? Что наши заплесневевшие и кичащиеся своим происхождением магические семьи давно нужно разбавить свежей кровью, как бы кощунственно это для тебя не звучало. Минари хорошая девочка, сильная, и ты напрасно так жесток с ней, она ничем не заслужила этого. Ты только подумай, — Кагг схватил магистра Вирта за рукав, — смог бы ты, попав в ее ситуацию, не имея семьи, поддержки, даже банально минимума средств, достичь того же, что достигла она? Ты говоришь, она мусор и отбросы, тогда она еще больше заслуживает нашего уважения, что решилась, не побоялась, пришла сюда и, несмотря на все препятствия, попала в Академию. Не добивай ее, Вирт. Ей и так нелегко. Тебя это, конечно, не тронет, но она сейчас в ужасном положении — по сути на улице, эта ведьма Куног ни за что не простит ей свой провал на зачете.

— Из тебя бы получился прекрасный адвокат, Кагг, — магистр Вирт отбросил руку старого учителя. — Ты говоришь, она многого добилась? Согласен, только в отличие от тебя я не верю, что она достигла этого честно. Такие как она добиваются многого, потому что им ничего не стоит соврать, украсть или даже убить. Ты говоришь, за нее некому заступиться? Ты ошибаешься, по крайней мере один заступник стоит передо мной. Но ты не прав. Мне нет никакого дела до твоей протеже, пока мы ходим по разным дорогам, но упаси ее Боже перейти мне дорогу, — угрожающе зашипел магистр Вирт и, развернувшись к внезапно открывшемуся порталу, мрачной тенью скользнул в него.

Несколько секунд учитель Кагг смотрел вслед растворившейся в воздухе фигуре, а потом медленно побрел по лестнице наверх.

Наконец его шаги затихли и я смогла выползти из чулана, где сидела все это время ни жива ни мертва с того момента, как проснулась.

— Да, жизнь бьет ключом и все по голове! — пробубнила я себе под нос. — Вот это новости. Нет об отношении ко мне магистра Вирта я ничего нового не узнала, а вот заступничество учителя Кагга стало настоящим открытием. Это что же получается, я зря зачет пропустила? А что Куног? Я так поняла, зачет она провалила, и я не сомневалась, что виноватой во всем буду я, ну как же — бросила одну на зачете, еще и денег должна. Все, мне конец, не удивлюсь, если мои вещи она уже на улицу выбросила.

С этими невеселыми мыслями я выбежала на улицу и понеслась в сторону женского общежития. Не добежав буквально пару шагов, наткнулась на эльфийскую неразлучную парочку — красавчика Ти и куратора мужского общежития Келебриана.

О, а вот и главная виновница сегодняшнего веселья. Идёте несчастную госпожу Куног успокаивать? — заступил мне путь куратор.

— Отвали, Бри, не до тебя сейчас, — попыталась я его отпихнуть.

— Да я ведь только предупредить хотел, во избежание неожиданностей, так сказать, все-таки нелегко это — пережить такой позор.

— Какой позор? — уточнила я на всякий случай.

— Ну как же, госпожа Куног, соседка Ваша, сегодня на зачете блеснула прекрасно приготовленным приворотным зельем и этим призналась всем в своей страсти к гоблину Кхруку, а потом, видимо устыдившись насмешек, заявила, что зелье приворотное сварили Вы и, чтобы опорочить ее, подменили волос объекта ее страсти.

— Что?

— Да, да, и даже более того, за эти полчаса, что уважаемая гномка вернулась, из Вашей комнаты доносятся странные звуки, уж больно похожие на то, что кто-то мебель двигает.

Я молча отпихнула куратора Бри с дороги.

— Какие же Вы гады оба, это же вы волос подменили. Что, посмеяться хотелось? Посмеялись? А обо мне Вы подумали? Я же из-за Вас на улице оказалась.

— Да мы же думали, ты на зачете будешь и как-то сгладишь, — вставил свои пять копеек Ти.

— Как? — не выдержала я, сорвавшись на крик. — Как сглажу? — я с горечью взглянула на окна своей комнаты. — Что с Вами разговаривать, Вы же все равно меня не понимаете. Сытый голодного не понимает! — с нажимом сказала я и побежала в общежитие.

— Куног, ласточка, открой, — унижалась я, битый час сидя под дверью. — Я тебе клянусь, что я не виновата. Это эти гады ушастые Ти и Бри все подстроили, они признались во всем.

Дверь внезапно распахнулась и на пороге появилась расхристанная, со всколоченными волосами и перекошенным лицом гномка.

— Ах ты гадина, тварь, еще смеешь его грязью поливать? Воон! — швырнула она прямо в меня двумя узлами, сделанными их моих наволочек. — Выметайся отсюда, голь подзаборная! Воровка!

— Ты чего, Куног? — опешила я.

— Воровка, воровка, — не унималась она, — украла волос, а он два золотых стоил. Верни немедленно. Не хочешь? Воровка! — верещала как резаная гномка. — А я ей еще пять золотых сегодня одолжила.

— Побойся своего бога, Куног, там же три серебрушки всего было!

— Пять золотых! — настаивала Куног. — В тюрьму сядешь, гадюка! Вон!

Она ударила один из узлов ногой, и он полетел вниз по лестнице, схватила второй, швырнула вслед за первым и со зверским выражением лица замахнулась на меня.

Щеку обожгло болью.

— Какая же ты тварь неблагодарная, Куног. — заплакала я, не выдержав обиды. — Я тебе столько хорошего сделала, а ты... Хорошо, я уйду, обойдусь без такой благодетельницы. Целее буду. А ты еще сама ко мне придешь, просить будешь, чтоб ...

— Чтоб деньги вернула, воровка. — снова завела свою пластинку Куног.

— Ну и чёрт с тобой, — встала я и быстро стала спускаться по лестнице.

Как же мне было обидно. Как же мне было обидно! За эти три года я себе не то что золотого, я медяка у нее не взяла. Столько раз впроголодь сидела, пока она на кровати пироги свои точила. И вот она благодарность. Воровкой объявили. Еще и пощечину дала. Я снова заплакала.

Глава 5

Вирт в раздражении вышел из портала в своем доме. Он был единственным из учителей Академии, кто предпочитал жить за ее пределами. Уровень его магии позволял это.

Уровень его магии позволял многое, честно сказать, все, кто знали его способности, недоумевали этой его странной прихоти — учительствовать в Академии в то время, когда все семь магических министерств спали и видели его в своих рядах. Ему не глядя обещали место заведующего отделом тайной канцелярии или место Лорда-дознавателя при императорском доме. Военное Министерство неоднократно обращалось к императору с просьбой призвать его на службу в приказном порядке, — особенно когда на оркской границе становилось неспокойно; министерство внешнеэкономических отношений бредило его деловой хваткой — еще бы, он сумел за какие-то десять лет вернуть состояние своего дома, успешно спущенное его братцем Эдом. И не только вернуть, но и приумножить, и это, так сказать, без отрыва от основного производства, то есть работы в Академии.

Но Вирт оставался непреклонен, его устраивал свой выбор. Он не лукавил, не изворачивался — его действительно все устраивало, во всяком случае так он чувствовал многие годы и спокойно жил, пока однажды не встретился с молодой абитуриенткой, и все полетело в тартарары. Его хваленая выдержка дала сбой. Он перестал спать, он раздражался по малейшему поводу всякий раз, когда видел ее. И все по одной причине — каждый раз, когда Минари Суок появлялась в поле его зрения, он возвращался в события пятнадцатилетней давности.

— Эд, что ты делаешь? Неужели ты не видишь, что она тебя просто использует? Если тебе плевать на мое мнение, подумай о матушке, — она-то уж ничем не заслужила подобного отношения.

— Отстань, мелочь пузатая, еще не дорос меня учить, — старший брат лихорадочно вытряхивал из шкатулки немногочисленные материны украшения.

Вирт молчал, пока брат не вытряхнул из шкатулки последнюю драгоценность — уникальной красоты перстень, целиком вырезанный из редкого красного бриллианта 'Сердце Вечности'. Это было кольцо, подаренное их отцом матери в день свадьбы. Перстень хранился в их семье многие поколения.

— Остановись, Эд! Зачем это, если, как ты говоришь, она любит тебя? Разве любят за деньги? Так поступают только женщины определенного сорта.

— Заткнись! — Эд замахнулся на Вирта, и тот схватился за покрасневшую щеку. — Убирайся отсюда, ублюдок, пока не получил кое-что похуже, чем простая оплеуха.

— Во что ты превратился, Эд? Это же не ты говоришь. Я же знаю тебя, ты другой. Хорошо, пусть я ошибаюсь, но давай тогда посмотрим на нее через магическое зрение, и ты увидишь, прав я или нет.

— Я ничего не увижу, — закричал Эд. — Щенок, — он снова замахнулся на Вирта, и тот вжал голову в плечи. — Ненавижу тебя, ходишь тут, кичишься своей магией, а ты подумал каково это — без нее? Подумал, что мне приходится терпеть? Эти ваши сочувственные взгляды — ну как же, наследник такого известного магического рода родился без магии! Бедняжка. Зато второй сын не подкачал, — выплевывал Эд обидные слова. — Уж он-то более чем одарен. В двенадцать лет поступил в Академию. В шестнадцать уже практически защитился. Я ничего не забыл? Или, не дай бог, пропустил какие-то из твоих многочисленных способностей? — с издёвкой произнес Эд. — Но ничего, это тебе не поможет. Все равно наследник я, а ты всегда будешь только вторым! Понял,крыса книжная. А это, — он достал из кармана перстень, — тоже моё! Моё, по праву первородства. Понял! Прочь с дороги! — Эд отпихнул давящегося слезами Вирта и выскочил из комнаты.

В тот вечер он не вернулся домой. Его нашли только через неделю в какой-то канаве, сначала подумали, что он спьяну упал в образовавшийся после дождя ров и захлебнулся, пока в городском морге не выяснилось, что это убийство — отравление. Кто-то подсыпал Эду яд и забрал все драгоценности.

Потом были долгие месяцы следствия, вернее, полного его отсутствия, городской маг-дознаватель не видел своей выгоды в этом деле и не собирался напрягаться ради разорившегося семейства. И Вирт решился на самый сильный свой поступок — бросил Академию, несмотря на увещевания своего наставника — учителя Кагга. Кагг предлагал свою помощь, но глупая гордость не позволила Вирту принять ее.

Первые дни после возвращения домой он пытался успокоить мать, которая с каждым днем все больше и больше превращалась в тень и уже ничем не напоминала ту статную красавицу, некогда одним свои взглядом заставлявшую мужские сердца трепетать. Мать таяла буквально на глазах и не слушала просьб сына держаться, она не видела в этом смысла, даже скорее хотела уйти за грань, где все будет как раньше — живы муж и любимый сын. А Вирт... Что ж поделать, у нее не осталось сил бороться. Смерть отца десять месяцев назад сильно подкосила ее, а смерть первенца довершила начатый почти год назад цикл.

К этому моменту денег в семье совсем не осталось, старый замок был заложен за долги Эда. Они съехали в меблированные комнаты на одной из старых и холодных улиц нищего квартала. Вирт попытался найти место, но мага-недоучку без рекомендаций и протекции никто не хотел брать на работу. Спустя полгода, прошедших от похорон брата, его мать умерла.

День ее смерти стал самым черным днем в его жизни еще и потому, что Вирту пришлось похоронить ее в общей могиле, и на всю жизнь в его память врезалось, как она лежала там, маленькая и высохшая, вместе бывшими преступниками и нищими отбросами общества.

В тот день дождь лил как из ведра, и Вирт долго стоял промокший до нитки рядом с могилой, потом долго бродил по улицам, пока не очнулся за городом в районе старого заброшенного порта.

Грозовое небо низко висело над морем, и довольно большие волны разбивались о каменный волнорез. В этой части города давно не причаливали корабли, разве что чахлые рыбацкие суденышки изредка заходили спрятаться от бури. Вот и сегодня на волнах болтался старый баркас.

Каждый раз, когда большая волна бросалась на берег и разбивалась о выступающую из воды длинную каменную гряду, эта древняя и неизвестно как остающаяся на плаву посудина со страшной силой ударялась о деревянный пирс. Казалось, еще немного и старая калоша не выдержит такого издевательства и рассыплется в труху.

Наконец, когда очередная волна с треском прижала правый борт баркаса к пирсу, на палубе показался закутанный в длинный плащ с капюшоном человек. Несколько секунд он вглядывался в пустой берег, а затем медленно двинулся вдоль борта к зияющему просвету, предназначенному для трапа. Осторожно держась за натянутые у борта веревки, человек застыл на несколько мгновений, чтобы дождаться, пока очередная волна не бросит баркас на пирс, и одновременно с этим легко спрыгнуть на деревянный помост.

Уже находясь на берегу, человек потянулся, чтобы поправить капюшон, и из-под мокрых пол плаща показались две тонкие женские руки, на одной из которых блеснуло кольцо. Вирт вздрогнул всем телом. Он узнал бы это кольцо из тысячи — это было 'Сердце Вечности', унесенное братом в день его исчезновения.

Еще раз оглядевшись, женщина двинулась по узкой тропинке в сторону города, пройдя буквально в паре шагов от застывшего в тени скалы Вирта. Когда между ними образовалось достаточное расстояние, Вирт позволил себе выдохнуть и одновременно с этим перейти в состояние магического транса. Сейчас он стал невидим и неслышен для всех, кроме магов, но в то же время его зрение, слух и быстрота реакции десятикратно увеличились. Женщина магом не была — его магическое зрение позволяло ему отчетливо видеть ее пустую и грязную, как половая тряпка, ауру без малейшей магической искры. Незримой тенью он скользнул вслед за ней.

Так они дошли до окраины города, где свернули на одну из боковых улиц, закончившуюся у старого трактира с полуоторванной вывеской, на которой еще можно было разобрать двух нарисованных гусей.

— Кого я вижу, мадам, — трактирщик расплылся в пошлой улыбке. Он вышел из-за стойки и попытался обнять развязывающую плащ женщину.

— Убери лапы, Кнут.

— А помнится, ты не была такой недотрогой, дорогая.

— Времена другие были. Он у себя? — она кивнула в сторону неприметной двери около стойки.

— Где ж ему быть-то, моя курочка, ждет еще с утра, а тебя все нет и нет. Загуляла наша малышка.

Женщина выхватила тонкий кинжал и приставила его к горлу трактирщика.

— Я Лестра, старый козел, понял, Лестра, а не курочка, малышка или кто там еще. Времена, когда я была ими и была готова отдаться таким уродам как ты за пару медяков, прошли.

— Ладно, ладно, не шуми. Что там в городе? Тихо?

— Не знаю, я там не была, — она поставила свечу на стойку и повернула стоявшую там бутылку так, чтобы видеть своё отражение, а затем принялась поправлять выбившиеся из причёски черные локоны. На пальце снова блеснул алмазный перстень.

— Напрасно ты им светишь, малышка. Молчу, молчу, Леестра, — протянул он и отвесил фиглярский поклон. — Все-таки, спрячь камушек, — не вводи в искушение, да и очень уж заметная вещица.

Она внимательно посмотрела на трактирщика, еще раз полюбовалась на перстень, а потом все-таки одела его на цепочку, как кулон, и спрятала его под одежду.