К черному трону

"Клюв" войска Великого Хана возглавлял Улан-нойон. Красные воины отличались стойкостью, потому и приняли на себя первый удар. Перед "клювом" была поставлена задача "выклевать глаза" и красный тумен сильно потрепал гвардию сарданаков, но сам теснимый вдавился в черную "грудь" — тумен Кара-нойона, пропустивший своих красных соратников сквозь свои ряды, приняв на свою грудь основной удар врага. Красные воины соединились с "хвостом" — резервом и вновь устремились в бой "клевать глаза": уничтожать вражеских батуров и вождей. Закатные увязли в черных рядах воинов Кара-нойона. Настала пора Ак-нойонов "помахать крыльями".

Нет ничего лучшего для разогнавшихся всадников, как атаковать топчущуюся на месте конницу, это даже лучше преследования бегущих. Нет ничего худшего для конницы, как встречать стоя лаву противника. Не ведающие страха белые воины врезались на полном скаку в сбившиеся кучки врагов, рубя в обе стороны и коля копьями, выстригали целые плеши, как огонь выжигает сухую траву. Головы слетали и катились по земле, пинаемые ногами коней, как войлочные мячи при забаве в конный мяч. Отсеченные руки падали на землю, словно сухие сучья, но кулаки не выпускали оружия.

Когда порыв белой конницы останавливался толщей противника, давался приказ отходить. Белые поворачивали коней, мчались прочь. Горе тем, кто пускался за ними вдогонку: стоило им хоть немного оторваться от своих, как их отсекали с флангов и нещадно истребляли. Тех, кто не подавался на такую уловку, чей опытный начальник выгибал фронт старательно оберегая фланги, тех второй ряд белого тумена выбивал из седла длинными стрелами из мощных луков не подпуская врагов к себе близко. Если кто из врагов прорывался их забрасывали дротиками. Удальцы сумевшие увернуться и от дротика попадались на аркан, сбрасывавший их с коня и утягивавший кого в плен, кого под ноги коней, чьи копыта разбивали их отчаянные головы. Если же наездник был силен и удерживался в седле, то следовал резкий рывок, натянутая веревка гудела шаманским бубном, из багровой от внезапно прилившей крови головы смельчака вылезали два белых яичка глаз и синяя ладонь языка.

Силы врагов таяли, боевой дух улетучивался. Еще немного и Закатные обратились бы вспять, надеясь укрыться за барханами и на холмах, что были у них за спиной. Сабе ждал этого, предполагая, что барханы исчезнут в потоке воды, холмы превратятся в острова постепенно затопляемые коварные западни. Полководец предполагал: плотина не выдержит. Ничто созданное человеком не выдержит долгого кипения человеческих же страстей.

Сабе пришел на простор Великой степи установить власть Великого Хана, которому надоело гоняться за каждым племенем в отдельности тратя драгоценные годы на постепенное приращение своей державы. Теперь потребовал Он взять весь Простор сразу. Потому не препятствовали созданию Закатного союза, позволили им собраться и выступить на битву. Лазутчики Сабе сумели внести раскол во вражий стан: пообещали хазаимам не задевать их веру, старейшинам матуров не истреблять их самолюбивого народа, Талыгая попросту подкупили. Многих славных батуров отравили разведчики Ак-нойона, дух многих смутило золото Алтын-нойона.

Сабе сам выбрал место битвы на первый взгляд более выгодное врагу, следуя наставлениям Великого Хана: "Победа должна быть сокрушительной, кровавой, ужас вселяющей во всю Великую степь". Сабе навязал закатным выбор: или бежать с этого рубежа в Западный Предел Великой Степи или драться за свои земли до полного истребления. Кочевник не любит выбирать потому что номад свободен, привык брать нужное не отягощаясь излишним. Навязав врагам выбор Сабе лишил Закатных свободы. Поэтому они проиграли еще не начав битвы. Теперь же толпе врагов сбившихся в строй "солнце" не могло помочь ничего. Или... почти ничего.

Недаром в степи ходит поговорка: "Опоск всегда найдет выход из любого трудного положения, от того пребывает все время в трудном положении. Если опоску не будет трудно, он не найдет выхода и умрет".

Да, обладая этим бесценным даром опоски всегда беспечны. Сабе первым увидел страшную опасность, чуть позже ее увидела свита, Гуймак не увидел до своего смертного часа. Десяток опосков завертели своих коней на месте, к ним присоединились соплеменники начав гонять коней по кругу постепенно обретая строй и увеличивая скорость, выдергивая из убитых стрелы, заправляя их в луки и метко запуская в черных воинов, как только те оказывались напротив. В это вращение опоски вовлекли союзников, не помешай им они бы закрутили в бешеной скачке по кругу все войско Закатных готовое на полном скаку повернуть коней на его "лунный серп" и разметать войско Великого Хана по степи.

Настал черед "когтей". Против опосков двинулась меднолобая лава Алтын-нойона. Здесь беда подстерегла Сабе. Атака сделала главное дело: остановила круговорот. Но сокрушительный удар сорвался. И тогда отдал Сабе позорный для мудрого военачальника приказ: "Навалиться всей силой". Приказ более присталый батыру, рассчитывающему только на мощь. Закон войны таков: за ошибки начальников кровью отвечают их воины раз уж вверили жизнь свою в руки из которых готовы принять победу.

Все что мог сделать для победы полководец Сабе сделал. Но вожделенная удача не приходила к нему, словно спозаранку привезенная на свадьбу невеста. В паланкине занавешенном бархатами наблюдающая за пиром в узкую щелку,, томимая желанием и страхом увидеть жениха, но не смеющая выйти до заката.

Жених жаждущий увидать лик суженной своей сначала нервничает от нетерпения, торопит долгожданный миг, злится, прикидывая не слишком ли велик уплаченный калым. Потом привыкает к ожиданию и смиряется, уже спокойно восседает в кругу кунаков, шутит, смеется, прихлебывает из чаши, украдкой бросая взор то на закатное солнце, то на паланкин, зная, что время не погонишь как коня плетью. Можно только обманывать себя, делая вид, будто не замечаешь бега времени.

Ход Солнца не замедлить, не ускорить. Как бы не шло время солнце все равно зайдет. Невеста под восторженные, одобрительные крики свадьбы покажет свой дорогой наряд и луноокий лик, смиренным семенящим шагом сделает ритуальный круг вокруг Большого Костра пройдя "по солнцу" кланяясь аксакалам. И войдет к жениху в белую юрту, где станет женой за ночь утратив все свое очарование.

Так Сабе смирился с мыслью, что одержанная им победа до поры не является всем во всей красе. Победа достанется ему но лишь один Сабе видит ее, словно долгожданную невесту принуждая воинских начальников твердо исполнять его волю. Те принуждают умирать своих воинов как принуждает побеждать его, Сабе, великий Хан.

Ближе к вечеру Сабе приказал раскинуть ковры и валики, велел принести себе чаю. Ноги его устали стоять, он скрестил их перед собой. Полководец и сидя отлично видел все происходящее: своих грозных нойонов, восседающих на конях, ритмично машущих мечами, кричащих команды одну за одной как бесконечную песнь, не столько ради самих команд, сколько для ободрения войска все время слышащего их зычные голоса.

Сабе поразился неожиданно посетившему его ощущению красоты увиденного и услышанного. Ведь если кому придет в голову чудная мысль любоваться войском, то только на смотре, а в битве разве мальчишками пристало такое. Юнцы обычно любуются стройностью рядов, блеском оружия, реянием бунчуков, трепетом шелковых знамен: всеми этими отражениями стройности ума полководца и дисциплины его войска. Сами воины более всего красуются собой, когда несутся с диким воем и улюлюканьем на врага под градом стрел: сабли блещут на солнце, ветер играет волчьими и лисьими хвостами на малахаях. Сами воины ощущают себя ветром и громом, зимним бураном, несущим смерть на колючках льдинок, так они несут смерть врагу на концах копей, стрел, на холодных лезвиях сабель.

Но прекрасней всего воины в бою, когда о красоте не думают, не заботит их устрашающая внешность. Когда они — одна сплошная ярость к ненавистному противнику, которого следует убить, как бы ни скалил тот зубы и ни скрежетал ими, ни размахивал оружием, какие бы душераздирающие крики ни издавал. Если умирает воин, то внезапно, вдруг, кто схватившись за рассеченную голову, будто пытаясь заткнуть фонтан бьющей крови, кто пытаясь выдернуть из себя пику, проткнувшую его насквозь, кто разрезая руки, теряя отрезанные пальцы, схватив рассекший его клинок.

Боевые кличи разных племен от низкого горлового до высокого, от подражающих всем зверям до совершенно фантастических, однообразные предсмертные крики, одинаково искренние, брань несусветная и тихий шепот, почему-то слышимый лучше криков, хрип лошадей с перерезанным горлом, отчего те тут же валятся на землю с ужасным, вызывающим внутри холод хрустом давя раненных и разминая крупами в месиво не успевших соскочить седоков. Скрежет зубов, слышимый так же, как топот копыт, звон железа о железо, о дерево и кожу щитов, треск просекаемых доспехов из металла, из лака, из кожи, из кости, из рога. Шмяканье оружия о рассеченное мясо и сухожилия, хруст сокрушаемых костей и черепов все сливалось в единый звук двух сцепившихся в смертельной хватке организмов: визжащих, охающих, плачущих.

Сначала Сабе следил за своими командирами любуясь их осанистым целеустремленным величием, потом залюбовался гонцами по полю битвы рыскающим подобно волкам голодным в поисках нужных частей. Гонцы поглощены желанием быстрее передать приказ нужному человека слово в слово. Сабе видел шевелящиеся губы плотно сжатых ртов: гонцы не должны забыть приказа специально для этого сложенные короткой песнью, но посторонний не должен ее услышать. Потом, после битвы эти короткие песни соберут вместе и сложится новая поэма о степном побоище. Сколько их уже пропето, похожих одна на одну словно две стрелы из одного колчана?

Видел Сабе получающих эти приказы боевых командиров на ходу собирающих свои постоянно растекающиеся в разные стороны и тающие как весенний снег на солнечной стороне кургана, войска, чтобы вновь послать их в жар боя на новом участке. Видел самих воинов размахивающих саблями в левой руке: правая отсохла за день боя. Воинов плотно сжатых в кучи, поворачивающих коней но никак не могущих их повернуть в толпе боя, где половина сражающихся давно соскочила на землю дорезать выбитых из седла врагов, а противники их соскочили чтобы не дать им этого сделать. Теперь все они стиснуты так что невозможно не только взмахнуть мечем, но и как следует пырнуть ножом — и они отрезают друг у друга живую плоть слой за слоем, душат врага, рвут зубами, ногтями.

Воины теперь не берегут себя, забыли кто они такие, не применяют более хитрых финтов сабельного боя. Они — сплошная звериная ярость. Это все на что они способны в этот миг, потому скоро наскучили Сабе. Он стал смотреть поверх голов на взмывающие вверх выбитые щиты, отрубленные головы, черточки стрел, отсеченные руки, на иногда поднимаемое на пики тело, на подлетающие ввысь все виды оружия какое можно выбить из рук. Видел как падают заплечные флажки воинов, бунчуки врага: где-то срубили древко, где-то — бунчужного. Смотрел до тех пор, пока не упал последний штандарт Закатных и не осталось у них знака под которым могли собраться супостаты.

Как только упал последний стяг — раздался дружный выдох, от которого заколебались травы. Закатные побежали. За ними гнался победный клич воинов Великого Хана. Клич десяток тысяч глоток. Клич, ничего хорошего не суливший бегущим.

Сабе разомкнул прищуренные усталые веки и взглянул на солнце. Солнце было красно.

Так или иначе, но он выиграл битву, покрыл степь холмами тел, устроил потоп, воды которого мешаются с потоками теплой крови к заходу солнца начавшей клубиться удушливым туманом, застывать в студенистые холмы, похожие на огромных скользких улиток. Кровью посверкивающей пленками, пещеристой коркой, постепенно впитывающейся в песок, в жирную землю распространяя вокруг отвратительный сладковатый запах бойни.

Особо бурные ручьи крови пенятся сейчас там, где вершат казнь воины Улан-нойона, самые мелкие, где лютуют белые.

Белые воины — воины ужаса. Их не интересуют в битве добытые знаки доблести: всякие там головы, сердца, даже мужская плоть — трофей гвардейцев Алтын-нойона. Лишь по заведенному в войске порядку они должны представить осязаемые доказательства смерти врага для подсчета убитых. Потому отрезают у мертвых уши равнодушно бросая их в общие мешки. Их интересует одно: смерть врага сама по себе, момент оставления жизнью тела начинающего биться в агонии.

Недаром слывут белые в войске никогда не улыбающимися, не шутящими, не радующимися победе изуверами. Им не понятны шутки черных воинов, радость красных, надменное презрение золотых. Они холодно любопытны в изобретении разных способов продления агонии: то растягивают пленного за руки и за ноги четырьмя конями, но стоит суставам хрустнуть, сухожилиям растянуться и замереть, готовым лопнуть, когда человек уже теряет сознание от боли, коней заставляют пятиться, тело человека начинают оживлять, чтобы опять начать все сначала. Иному вскрывают вены и пристально смотрят в бледнеющее лицо. Как только глаза подернутся пеленой вены зажимаются, бедняге дается обильное питье, пока глаза его проясняться, а щеки порозовеют. Тогда кровь отворяют вновь. Уважают белые и яды особенно новопридуманные смеси, которые пробуют на пленниках. Воины стоят вокруг, обсуждают их действие, словно матерые камы, говоря чего в смеси много, чего недостает. И тут же придумывают новые составы, чтобы проверить их на новых пленниках. Давно проверенные яды берегут для более подходящих случаев.

Пользуют белые и удавки то придушая врага, то очищая его легкие свежим воздухом из нарочно приспособленных для такого дела пустых бурдюков. Иной крепкий батыр выдерживает до сотни удушений, успев увидеть еще при жизни загробный мир. Если у него достанет ума рассказать белым палачам об увиденном, ему сохранят жизнь, но будут изводить удавкой всю оставшуюся жизнь, старательно записывая его рассказы о загробных мирах, до той поры пока бедолаге не надоест и он сам не повесится. Еще есть у белых длинные спицы спрятанные в длинных полых рукоятях боевых топориков: ими прокалывают тело умерщвляя внутри один орган за другим, следя за изменением в лице и пульсе жертвы. Других подвешивают вниз головой и ждут, когда лицо покраснеет, и тело начнет дергаться. Тогда его вновь перевернут, бьют по щекам, щупают руки, пережимают вздутые вены. Это долгая пытка, от которой человек сходит с ума если выживет. Даже опытные ученики Ак-нойона не всегда могут отличить жизнь от смерти. Иногда и белым воинам надоедают долгие пытки.

Тогда белые начинают соревноваться в искусстве мгновенного умерщвления, но не всегда у них это получается. И они упражняются снова и снова.

Пробуют они человека и на предел боли, заставляя самого стойкого закричать, даже немого. Умеют болью свести с ума. Умеют еще... Всех бесчисленных способов не знал даже Сабе, обязанный знать обо всем происходящим в его войске, как и в войске врагов своих.

За подъехавшим Ак-нойоном следовал молодой воин именем Цаган. Накануне вечером Сабе приказал всем воинским начальникам привести на Совет лучших батыров-поединщиков. Алтын-нойон в горделивой заносчивости привел всю гвардию. Кара-нойон — десяток очень похожих на черных медведей воинов. Не отстали от него Ак-нойон с Улан-нойоном. Выбор был за Сабе. Но для начала все оживленно совещались.