Самодеятельность Айртона явно Старому Говарду не понравилась, потому что поднимала статус новичка до формально равного, но смолчал. Коротким властным жестом, одновременно благодаря и удаляя Айртона, чему тот, скрывая улыбку, подчинился, и разрешая этому... юному наглецу сесть напротив, тоже в кресло, но — для понимающих — низшего ранга.

Джонатан приветливо улыбнулся и приготовился к беседе.

— Лендлорд? — недоверчиво переспросил Говард. — И где же находится ваше... имение?

— Алабама, графство Олби, округ Краунвилль, — с доброжелательной вежливостью ответил Джонатан.

— И насколько оно доходно? — насмешливо спросил Говард.

Такой вопрос нарушал все писаные и особенно неписанные нормы сообщества и демонстрировал не реальные интерес, а именно исключительность статуса спрашивающего.

Джонатан подавил улыбку и ответил вежливо и чуть-чуть, самую малость озабоченно.

— Стараюсь выйти на ноль.

Спрашивали о доходе, а ответ о прибыли. Говард нахмурился. Наглеца следовало осадить, но безмятежно ясный взгляд синих глаз и вежливое до насмешки выражение лица собеседника мешали сосредоточиться.

— Это ваше... родовое?

— Нет, — честно ответил Джонатан. — Сразу после заварухи купил как выморочное.

Ответил честно, потому что врать надо в том, что не могут проверить, и тогда, когда это нужно.

— Пир мародёров, — и острый проверяющий взгляд из-под полуопущенных век.

— Да, — Джонатан улыбнулся. — Фильм неплохой, хотя, конечно, знатоки найдут кучу неточностей и даже ошибок, но сборы он сделал... впечатляющие.

Говард нахмурился. Этот юнец что, не знает о запрете даже не разговоров, а упоминания о кино и всём связанном с этим... давним, но тем более обидном упущении. В его присутствии даже намёк недопустим! И поглядев уже открыто в безмятежно вежливое румяное лицо, в эти ясные синие глаза, понял: знает! И это не оговорка, а вполне сознательный удар! Наглец!

Джонатан с искренним интересом ждал ответного удара, который должен был прояснить, что именно знает о нём Старый Говард, Паук, его личный враг, убийца его самых близких людей. Время тайн, недомолвок и умолчаний, а до открытого вранья он никогда не опускался, обычно собеседники сами домысливали, прошло.

— Ваш отец...

— Погиб в автомобильной катастрофе, — спокойно ответил Джонатан. И добавил уточнение. — Мне было семь лет.

— И он вам ничего не оставил, — не вопрос, а насмешливое утверждение.

— Уже ничего и не было, — искренне ответил Джонатан, терпеливо ожидая узнавания.

— Бредли... Бредли... — Говард пожевал губами. — Кое-что я помню... — и вдруг резким, как выстрел: — Почему Джонатан?

— В честь деда, — очень спокойно, даже с улыбкой ответил Джонатан. И сразу: — Старая семейная традиция.

— Джонатан...

— Бредли, — Джонатан улыбнулся.

— Отец?!

— Леонард Бредли.

Улыбка Джонатана стала насмешливо торжествующей. Ненадолго, на пару секунд, но сидящий напротив старик увидел и понял.

— Выжил, щенок!

Шёпот не слышен, со стороны — старик просто губами шевельнул. Но наблюдатели, а их — весь зал, увидели, поняли и оценили.

— Счастливчик Джонни?!

— Вы правы, сэр.

Вежливость Джонатана по-прежнему безукоризненно почтительна. Оскорбительно почтительна.

Говард молчал, плотно сжав губы, и Джонатан с искренним интересом наблюдал, как то краснеет, то беднеет лицо собеседника. Интересно, он прямо сейчас помрёт? И от чего? Инфаркта или инсульта?

— М-мерзавцы! — наконец шёпотом, что громче вопля, выдохнул Говард. — Упустили!

И Джонатан констатировал: помрёт, но не сейчас. Игра продолжается. Враг считает свой проигрыш временной неудачей? Тем лучше. Игра продолжается. Ставки сделаны и даже повышены.

Говард почти беззвучно шевелил губами, но Джонатан, сохраняя на лице вежливую улыбку, слышал:

— Идиоты... бездельники... Я не знаю, где он... ушёл в школу и пропал... стерва... сбежала в безумие...

Когда он окончательно замолчал, Джонатан поблагодарил его за содержательную и весьма познавательную беседу и попрощался.

Уйти сразу было бы ошибкой, и он заставил себя, выпить чего-то спиртного, не разбирая вкуса, поговорить ещё с кем-то о чём-то, надеясь, что не сболтнул лишнего или ненужного.

И покинув Экономический клуб, отправился прямиком сразу в отель. Сколько у него до поезда? Вот это время побыть одному, выпить... нет, может развести, а ему ещё ехать, держать лицо... дома расслабится. А пока... его война продолжается. И даже стала тяжелее. Да, он рискнул Поторопившись и с женитьбой, и с рождением сына, но ждать полного краха Говардов и смерти Паука уже было тоже рискованно: мог и не успеть.

* * *

130 год

Август

Американская Федерация

Атланта

Особняк Говардов

Две молодые женщины беседовали в комнате с явными следами прошлого, вернее, прошедшего богатства. Тёмные пятна на выгоревших обоях от висевших там когда-то картин, разрозненная когда-то дорогая мебель, посёкшиеся и потускневшие портьеры и гардины, также не сочетающиеся между собой и мебелью. Остатки былой роскоши.

Так же не сочетались между собой и собеседницы при явном внешнем сходстве. Светская дама в откровенном модном наряде и монахиня в полном монастырском облачении. Хотя опытный взгляд сразу бы определил, что драгоценности дамы... мм-м, не будем их называть фальшивыми или поддельными, а мягко скажем — искусственные, позолота на ремешках эффектных босоножек на пятидюймовых каблуках местами стёрлась и обнажает не кожу, а дешёвый эрзац, а макияж приближается по интенсивности к театральному гриму и не так скрывает, как подчёркивает возраст и... изношенность лица, шеи, глубокого декольте и обнажённых рук. И тот же опытный взгляд не ошибся бы в том, что облачение монахини пошито очень хорошим портным из настоящих тканей: английской шерсти, китайского шёлка, индийского хлопка, а верёвочный пояс сплетён из настоящих пальмовых волокон, и тонкие белые пальцы перебирают чётки из редкого тёмного русского янтаря.

— Мне нужны деньги! — дама пыталась говорить со спокойной требовательностью, но голос предательски взвизгнул на грани истерики.

Монахиня склонила голову и кротко улыбнулась.

— Твой последний любовник оказался слишком дорогим?

— Да, — нехотя согласилась дама. — Но это в прошлом. А сейчас... я познакомилась... Он так мил. Я страдаю, и ты должна помочь мне.

— Ты страдаешь от неутолённой страсти, — монахиня подняла глаза и вздохнула. — Твои страсти губят тебя. И ты не познакомилась, а тебя познакомили, тебя передают с... — её улыбка стала чуть-чуть насмешливой, намекая на непроизнесённое, — рук на руки, сестрица, и с каждым разом ты платишь всё больше. Потому что ты стареешь.

— Замолчи! — взвизгнула дама. — Заткнись, блаженная дура! Ты ничего в этом не понимаешь, а берёшься судить!

— Потише, сестрица, — лицо монахини оставалось безмятежно спокойным. — Ты разбудишь дедушку, а он только-только уснул после приступа.

— А ты, конечно, неотлучно была при нём. Тебе не противно?

— Это мой долг, сестрица, моё, — монахиня на мгновение благочестиво подняла глаза к потолку и тут же опустила их к чёткам. — Моё послушание. Телесная немощь...

— Заткнись, — повторила дама, негромко, но угрожающе. — Заткнись сама, Мира, пока я не заткнула тебя по-другому. Как раньше.

— Ах, Марджи, — монахиня глядела только на свои чётки. — Той девочки Мирабеллы больше нет. Ты же знаешь, ты сама приезжала, чтобы проститься с ней. И убедиться, — её улыбка стала чуть откровеннее насмешливой, — в принесении обетов безбрачия...

— И бескорыстия, — перебила её Маргарет. — Но я не думала, что монастырь так ловко наложит лапу на наши деньги.

— Мои деньги, — поправила её монахиня. — Это были мои деньги, моя доля наследства наших несчастных родителей, да упокоятся они с миром. Свою долю ты получила даже раньше меня, как и положено, на совершеннолетие. И ты потратила её, как и хотела, на свои страсти.

— А ты...

— А я внесла в монастырь. Я знаю, что ты пыталась оспорить мой постриг. И даже знаю, сколько ты потратила на адвокатов.

— Да, — нехотя кивнула Маргарет. — Эти бездельники неплохо погрели руки на моём деле. Но деньги дедушки...

— Свою долю ты уже выбрала, — монахиня взглядом показала на обшарпанные стены. — Мне пришлось всё это продать, чтобы выплатить тебе положенное. А что осталось, то моё. По законам земным и божьим. Я не дам тебе ни цента, сестрица, каждый платит за себя сам.

Дверь в глубине комнаты бесшумно приоткрылась, и в щель выглянула сиделка в таком же монашеском одеянии, но явно из более дешёвой материи.

— Сестра Мириам, он зовёт вас.

— Благослови тебя Бог, сестра Андреа, — монахиня встала и направилась к двери. — Иду.

— Подожди, — попыталась остановить её дама. — А доля Хэмфри?

Монахиня остановилась и обернулась. Теперь она стояла, выпрямившись во весь рост и замерев как изваяние, даже перестав перебирать чётки.

— Дедушка передал её мне.

— Но дядя ещё жив!

— Он в тюрьме и не выйдет оттуда. Ты знаешь, за что и на сколько он осуждён. Я молюсь за его душу.

— И всё?!

— Каждый платит за себя сам, — жёстко повторила монахиня, выходя из кабинета.

Маргарет бессильно выругалась ей вслед. Кто бы мог подумать, что слезливая дурочка именно в монастыре станет... такой бездушной стервой. Ни цента! Родной сестре! У которой, может быть, последний шанс как-то наладить свою жизнь. Нет, не замужеством, это-то она и сама понимает, но хотя бы... небольшим, но постоянным содержанием. Ну, почему, почему мужчины настолько корыстны и ничего не дают даром. Продажные твари. Все! Без исключения! И выживший из ума маразматик, и дядюшка-идиот, что довёл себя до пожизненного без права на досрочное... интересно, сколько стерва-сестрица потратила на своих адвокатов, которые и обеспечили ей безопасность от дядюшкиных притязаний. И старик слова против не сказал, а, может, и помогал. Ну ладно, дядя Хэмфри получил то, что заслужил, но с ней-то могли поделиться. Нет, должны были! Она равноправная душе... преемница или приказчица? А не всё ли равно? Их осталось двое, и половина всего — её!

— Вас проводить, миледи?

Маргарет вздрогнула и уставилась на незаметно вошедшую в комнату монахиню. Ещё одна?! Да сколько их тут?!

— Я знаю дорогу, — высокомерно ответила Маргарет. — И уйду, когда сама захочу. Понятно?

— Да, миледи, — монахиня говорила, не поднимая головы и безостановочно перебирая чётки. Тяжёлые металлические бусины холодно посверкивали в её пальцах.

Маргарет прошлась по комнате, зачем-то тронула край шторы и брезгливо отряхнула пальцы: ворс бархата от старости сталь пылью. Монахиня по-прежнему стояла у двери, ведущей во внутренние комнаты.

— Это и мой дом, — вызывающе начала разговор Маргарет.

Монахиня не ответила, её поза оставалась смиренной, а лицо кротким, и Маргарет решила смягчить тон. Снизойти. Не до просьбы, разумеется, а до объяснения.

— Мне надо поговорить с дедушкой.

— Это невозможно, миледи, — не задумываясь и как-то автоматически отозвалась монахиня.

— Почему? Разве он без сознания! Сказали, что он зовёт... Я тоже его внучка! У нас равные права!

По губам монахини скользнула усмешка, но голос был по-прежнему ровен.

— Вашего имени, миледи, он не называл.

— Да?! А кого он звал?

Монахиня не ответила. Не знает? Не хочет говорить? Маргарет досадливо дёрнула плечом и отвернулась, прошлась взглядом по следам былой роскоши на стенах. Продали, чтобы выплатить её долю? А сколько при этом прилипло к нежным ручкам Мирабеллы? И её... о монахинях всякое болтают, и нет дыма без огня, так что наверняка сестрица утоляет свою страсть с какой-нибудь нежной "подругой". Ханжа! И стерва! Но... что-то важное в разговоре мелькнуло и... надо обдумать.

— Я никуда не уйду, — повторила она для монахини.

Та в ответ молча склонила голову и бесшумно исчезла, но Маргарет не сомневалась, что заветная дверь в дедушкины комнаты охраняется и с другой стороны, так что пробовать не стоит. Но надо обдумать. Да, вот оно! Ты думаешь, дорогая сестрица, что нас только двое? И за тобой твой монастырь, а за мной никого? А вот и нет. Есть ещё третья сестра! Да, двоюродная и незаконнорожденная. Но с дядюшкой не прокатило. А он и не нужен! Дочка Хэмфри не нужна, а вот в такой комбинации — Маргарет даже облизнулась — это уже перспективно. И неважно, что и как там было на самом деле. Если не устраивает прошлое, так его надо изменить. Неважно, что было. Важно, кто и что об этом знает.

Она продолжала ходить по комнате, но уже не металась в истерической горячке, а мерно вышагивала, сосредоточенно обдумывая дальнейшие действия. Наблюдавшая за ней из другой комнаты монахиня неодобрительно покачала головой и, кивнув напарнице, чтобы та продолжала охранять дверь, ушла. Надо предупредить сестру Мириам, что старая шлюха что-то задумала, и это достаточно серьёзно.

* * *

131 год

Американская Федерация

Алабама

Графство Олби

Округ Краунвилль

"Лесная Поляна" Бредли

Когда надо во что бы то ни встало собрать сложную многоцветную мозаичную картину, а количество камушков, осколков, бусинок и прочего ограничено, то в ход идёт всё, вплоть до откровенного мусора. И получается... зачастую весьма неожиданное. И тогда приходится думать, как бы вписать такой неожиданный артефакт в уже сложившийся интерьер.

К роли хозяйки имения Грейс Стрейзанд никто не готовил. И став Грейс Бредли, ей пришлось осваивать эту и множество других функций жены преуспевающего дельца с весьма разносторонними связями самостоятельно. Грейс очень старалась и, кажется, у неё получалось. Во всяком случае, Джонни был доволен. А остальные... Ну, да, она многого не знает и потому не понимает. Но она учится! И кое-что кое-когда у неё даже получается!

Грейс ещё раз перечитала главу в "Справочник фермера. Часть 3. Ветеринария", откинулась на спинку стула и, закрыв глаза, стала повторять прочитанное. Приём, который её не подводил ни ученицей, ни студенткой, ни учительницей. Ну вот, теперь она хотя бы будет понимать, что ей говорят о коровах, телятах и прочей живности "Лесной Поляны Бредли".

А сейчас... сейчас надо заняться домашней рутиной. Грейс решительно убрала "Справочник" на место, оглядела свой кабинет... Да, не будуар и не гостиная, а кабинет. Она — труженица, и всегда гордилась этим.

Сделав отметку в раскрытом ежедневнике о выполненном задании, Грейс быстро просмотрела список оставшихся дел, навела порядок на письменном столе и вышла из кабинета.

"Большой Дом" имения ей в общем нравился, но часто слишком походил на школу в конце каникул, когда всё готово, но ещё никого нет. Эта атмосфера ожидания иногда радовала предвкушением, иногда пугала. Особенно остро она это чувствовала в двух детских — для мальчиков и для девочек. Да, именно так, во множественном числе, она согласна с Джонни — детей должно быть много. Чтобы поддерживали друг друга, заботились... Джонни много раз ей говорил, что не выжил бы без сестры. И семью надо восстановить, собрать разбросанные временем, войной и прочими бедствиями осколки. Вот Джонни нашёл тётю, сестру своего отца, Каролину, и перевёз её из захолустного Джексонвилла в наш, правда, не менее захолустный Краунвилль, но поближе к имению. Мамми рассказывала, что Мисси Кара, пока ремонтировали и обставляли её городской дом, не просто жила в имении, а наводила порядок и даже Масса Фредди её во всём, что касается Большого Дома слушались.