Тетрадь 75

— Лютыч, давай отсюда.

— Ага. На меня давай.

— Пошёл!

— Пош-шёл.

Привычная и потому не тяжёлая, нет, не то, ворочать эти бочки совсем нелегко, хуже, чем мешки с концентратами, но... но это тоже совсем другое. Только сейчас он понял по-настоящему, что это такое: работать без надзирателя за спиной, на равных. Да, конечно, старшой, инженеры, директор, начальства над ним... выше крыши, но всё равно. Он своё отработал и всё, и никто ему не приказывает что есть и как одеваться, что то или иное ему не положено.

— На меня.

— Левее.

— Пошёл.

— Стоп, крепи.

— Готово.

— Хорош.

С Лютычем работать легко. Да... да кого ни возьми, что надо мужики, в хорошую ватагу попал. Вот Ряха только... Но после того, самого первого дня больше в паре с Ряхой он не работал. Ну вот, десяток остался, а над двором уже заливается звонок.

— После обеда закончите, — бросает им на бегу бригадир.

Они закрепили очередную бочку и спрыгнули с платформы. Лютыч сдёрнул рукавицы и достал сигареты, показал пачку Эркину. Эркин, мотнув головой, отказался, и они не спеша пошли к столовой. И со всего двора туда по двое, по трое собиралась их бригада. И в зал они вошли уже все вместе.

В очереди к раздаче Эркин пробился к Кольке.

— Слушай, дело есть.

— Давай, — кивнул Колька, шаря взглядом по тарелкам с бощом и выбирая самый мясистый кусок.

Набрав себе обед и расплатившись, они ушли к угловому столику.

— Так что за дело? — спросил, доедая борщ, Колька.

— У тебя подпол есть?

Колька чуть не поперхнулся от неожиданности.

— Н-ну! А как же без него, ты чего?

— Понимаешь, — Эркин смущённо улыбнулся, — я никогда подпола не видел. И погреба.

— Это ты Миняя наслушался? — хмыкнул Колька. — Пойдём, конечно, покажу.

— Лады, — кивнул Эркин, берясь за компот. — Чего старшому купили, не знаешь?

— Молчит Саныч, — вздохнул Колька, — вмёртвую. Ну, он мужик надёжный, ха-арошую штуку обещал. Всё ж-таки тридцатка старшому, не хухры-мухры.

Тридцать лет, конечно, не шутка. Как говорится, круглая дата.

— Гульнём, — ухмыльнулся Колька, вставая и собирая посуду, — как надо.

— Гульнём, — согласился Эркин.

Они вышли из столовой, забрали с вешалки свои куртки и ушанки. Проверяя себя, Эркин посмотрел на часы. Да, до конца перерыва времени ещё... навалом. Почти двадцать минут. Со двора уже входила бригада Сеньчина, со второго рабочего двора. Большинство из них Эркин знал в лицо, но по имени — почти никого. Второй рабочий шабашил на полчаса позже, чтобы лишней толкотни в столовой не было. Обменявшись улыбчивым кивком со знакомыми, Эркин пошёл к выходу и почти у дверей столкнулся с их бригадиром. Сеньчин и на работе ходил франтом. Не в простой робе, а в какой-то необычной куртке с меховым воротником, бурках и круглой барашковой шапке, светло-русые усы фасонно подбриты. Внимательный взгляд, которым он окатил Эркина, удивил, но не больше... Чего это он, будто впервые видит? Ну да — Эркин уже вышел на крыльцо — хрен с ним, если что нужно, так подойдёт и скажет, не переломится. И Эркин не спеша, гоняя под одеждой волну, чтобы разогреть мышцы, пошёл к их с Лютычем платформам.

В столовой Сеньчин сразу подсел к Медведеву.

— Слышь, Медведь, ты как со своим индеем управляешься?

Медведев, сосредоточенно хлебавший борщ, вскинул на него глаза.

— А твоя какая в том печаль?

Сеньчин вздохнул.

— Да мне в бригаду суют. Индеев...

— Так откажись, — посоветовал Медведев, придвигая к себе тарелку со вторым.

— У меня и так народу... некомплект.

— У меня тоже. Норма — пятнадцать, а я сам двенадцатый. Кручусь же. И ты покрутись.

— У тебя этот индей, как его, Мороз, за четверых ворочает. Так что...

— Так что катись, понял? А если адрес забыл, так напомню.

— Да всего бы мне его на недельку, чтоб моих в порядок привёл. Ну, на три дня. Ну, не жмотничай, Медведь.

— Ка-тись, — раздельно повторил Медведев и встал.

— Ну и чёрт с тобой! — Сеньчин зло хлопнул ладонью по столу и тоже встал. — Купил ты его, что ли? Сам с ним поговорю.

— Валяй, — согласился Медведев и пожал плечами. — Твоё здоровье — не моя печаль, — и уверенным, чуть вразвалку шагом пошёл к выходу.

Сеньчин несколько оторопело выругался ему в спину, но Медведев не обернулся.

В ожидании звонка к началу работы все уже разбрелись по своим платформам и штабелям. Эркин натянул поверх варежек рабочие рукавицы и кивнул Лютычу.

— Давай, что ли.

— Давай, — не стал спорить Лютыч.

Они взялись за первую бочку, когда задребезжал звонок.

— Пошёл.

— Пошёл.

— Левее.

— На меня.

— Готов.

Последние бочки вставали трудно. Лютыч уже не кряхтел, а ругался, Эркин, сведя брови и прикусив губу, молчал. Наконец последняя встала на место, они закрепили опутывающий трос, и Лютыч облегчённо выдохнул:

— Всё!

Эркин кивнул и улыбнулся. Подбежавший к ним Медведев махнул рукой.

— Там Геныч с Колькой зашиваются, — и пронзительно свистнул. — Готово! Подавай!

Они успели перебежать пути перед паровозиком, торопившимся к их платформе, и бегом к Генычу. Работа с ним и Колькой Эркина тоже устраивала.

До конца смены они возились с упакованными в картон и рогожу коробками, небольшими, но такими тяжёлыми, что больше двух враз не поднимешь, а их ещё по трём машинам распихать, да по трём направлениям бегать. Еле до звонка управились.

В бытовке обычный уже весёлый шум, толкотня у раковины и шкафчиков, необидная ругань.

— А они мне... — верещит Ряха.

И все охотно ржут. Смеётся вместе со всеми и Эркин: такую явную несуразицу несёт Ряха. Робу в шкафчик, обтереться до пояса, переодеться. Всё привычно, как каждый день. И ему не нужно, чтобы было по-другому. Будет ли лучше — неизвестно, а что есть — уже хорошо.

— Мороз, готов?

— Ага, пошли.

Колька в своей чёрной с золотыми нашивками куртке — бушлатом называется, — но Эркин уже понимает, что это не от форса, а от безденежья. Работает один, а едят четверо. Тут на полушубок нескоро наберёшь.

— А отпустили морозы.

— Да, тёплая зима в этом году, — смеётся Колька. — Все говорят. Ещё б весну раннюю да спорую, да лето хорошее, и осень бы не гнилую... Во житуха бы была!

— Точно, — кивнул Эркин. — Да, постой.

— Ты куда? — удивился Колька.

— Зайдём на минутку, — Эркин кивком показал на витрину кондитерской. — Колобок шоколад любит? — и сам ответил за покрасневшего Кольку. — Любит.

В кондитерской он купил большую плитку шоколада с парусником на обёртке. Колька, увидев его покупку, снова покраснел. Но уже по-другому.

— Ну, ты даёшь! — выдохнул он на улице. — Она же стоит...

— Картинка красивая, — улыбнулся Эркин.

Что когда идёшь в гости, надо чего-то принести, он знал. И что детям, если есть, в первую очередь. Бурлаков же тогда торт принёс. А тоже... напросился по своему делу. Так что... так что всё правильно.

Небо затянули тучи, и полетел мелкий колючий снег. Колька поглубже надвинул шапку. Эркин в крещенские морозы привык носить ушанку с опущенными ушами и потому ограничился тем, что поднял воротник полушубка. Ветер сдувал на них с крыш облака снежной пыли, заметно потемнело. Но они уже почти пришли. Кудлатый пёс облаял их, не вылезая из конуры.

В дворике Кольки ветер чувствовался меньше. Они остановились, немного оббили снег друг с друга, хлопая варежками по плечам и спинам, и поднялись на крыльцо.

— Ну, вот и дошли, — улыбнулся Колька. — Давай, заходи.

В сенях ещё раз отряхнулись, разделись, обмели от снега бурки.

— Да заходите так, — выглянула в сени Мама Фира . — Здравствуйте.

— Здравствуйте, — улыбнулся Эркин, снимая бурки.

Не станет он мытый пол грязнить. Да и вот, тряпочные коврики на полу, да, правильно, половики. А он специально сегодня вместо портянок носки надел. Эркин поставил бурки под полушубком, засунул в рукав шарф и достал из кармана шоколадку.

Мама Фира, увидев шоколад, покачала головой и улыбнулась.

— Ох, зачем же вы...

Эркин, не зная, что положено говорить в таких случаях, ограничился улыбкой. И этого оказалось достаточно.

— Сейчас чай будем пить, — сразу сказала Мама Фира.

— Ага, — кивнул Колька. — А я пока подпол покажу.

— А это зачем? — улыбнулась Мама Фира.

— Я никогда не видел подпола, — извиняющимся тоном сказал, улыбаясь, Эркин.

Колька сдвинул в сторону половик и за утопленное в половицу кольцо поднял крышку.

— Во, видишь?

Эркин нагнулся, оглядывая открывшееся внизу пространство, присел на корточки.

— Давай слазим, — предложил Колька.

— Давай, — кивнул Эркин.

— Коленька, ты варенья заодно достань, — сказала от печи Мама Фира.

Хотя вниз вела небольшая лестница, Колька просто спрыгнул, и Эркин последовал за ним.

Подпол оказался почти обычной кладовкой. Вдоль стен полки с банками, тут же ящики с яблоками, мешки с картошкой, ещё что-то. Было заметно холоднее, чем в доме, но не так, как на улице. Колька взял с полки банку, посмотрел.

— Мороз, ты какое варенье больше любишь? Вишнёвое или яблочное?

— Любое, — улыбнулся Эркин.

— Ну, как знаешь, — Колька подошёл к люку и, поднявшись на одну ступеньку, поставил банку наверх. — Мама Фира, дай ведро, я картошки нагребу.

— Держи, Коленька.

Мама Фира наклонилась над люком, подавая ведро. Эркин молча смотрел, как Колька развязал мешок и переложил из него в ведро картошку. Мешков было немного.

— Ну вот, — Колька завязал мешок. — Если посмотрел, полезли обратно.

— Да, — тряхнул головой Эркин. — Спасибо.

— Не за что.

Они вылезли наверх, Колька опустил крышку и закрыл её половиком.

— Я самовар поставила, — улыбнулась Мама Фира.

— Ага, дело. Пошли пока.

Они прошли в горницу. Занавеска Семёна была отдёрнута, и они сразу подошли к кровати.

— Привет, — улыбнулся Эркину Семён, протягивая руку. — Ну, как дела?

— Нормально, — ответил улыбкой и рукопожатием Эркин.

-Чего это ты в подпол полез? — весело спросил Семён.

— Да это его Миняй с панталыку сбивает, — Колька переставил у кровати Семёна два стула и сел на свой верхом, бросив руки на спинку. — Живёт, понимаешь, в городском доме и хочет из балкона подпол сделать.

Семён с удовольствием захохотал. Рассмеялся и Эркин.

— Картошку ему, понимаешь, держать негде, — фыркал сквозь смех Колька.

— Какой уж подпол в квартире, — отсмеялся Семён. — И как ты с картошкой устраиваешься?

— Мешок куплю и в кладовку, — охотно ответил Эркин. — Доедим когда, за новым на рынок иду. В больших квартирах, в башнях, холодная кладовка есть, ну, башенные там держат.

Разговор шёл о всяких хозяйственных мелочах. Эркин, не удержавшись, искоса посмотрел на стену над диванчиком. Гитара была на месте. Посмотрел быстро, по-питомничьи, но Колька то ли заметил, то ли почувствовал. И вдруг решительно встал, в два шага пересёк горницу и снял с гвоздя гитару.

— Ты говорил, что умеешь. Сыграй, Мороз, а?

И Эркин не стал отказываться, бережно принял гитару. Но честно сказал:

— Я шесть лет уже не играл. И пальцы не те стали.

— Ладно тебе, нетерпеливо дёрнул головой Колька.

Эркин сел поудобнее, перебрал струны. Звучание было немного другим, непривычным, и струн семь, а он привык к шести, но... но... голова забыла, а тело помнит. И пальцы... думал, совсем не те стали, а помнят, работают. Ну... ну, а если эту... что Андрей пел, и тогда в поезде. Незаметно для себя Эркин запел, пока без слов, подгоняя аккорды.

— Знаешь эту? — радостно спросил Семён.

— От брата слышал.

Эркин пел негромко, не от неуверенности, а просто песня не для громкости, и это же дом, он сам слышит, как его голос отлетает от стен, грозя смазать мелодию. Неслышно вошла из кухни Мама Фира и остановилась у двери, придерживая Колобка, чтобы тот не вздумал бегать и мешать.

Эркин допел и смущённо улыбнулся.

— Здорово! — выдохнул Колька.

— Хорошо поёшь, — улыбнулся Семён. — Спасибо, браток.

Эркин перебирал струны не в силах расстаться с гитарой.

— Спой ещё, — попросил Семён. — А вот эту знаешь? — и негромко насвистел мелодию.

Эркин озадаченно мотнул головой.

— Не слышал.

— Это наша, — улыбнулся Семён, — семейная.

— Спой, я подберу.

— Певец из меня, — усмехнулся Семён, но запел.

Эркин слышал, как он фальшивит, чувствовал, что Семён явно перевирает мелодию, но старательно подстраивался под него. Семён заботился не о мелодии, а о словах.

— Ночь коротка... Спят облака... — не так выпевал, как выговаривал Семён. — И лежит у меня на погоне незнакомая ваша рука...

— Здорово, — повторил Колька, когда они закончили, и совсем тихо, почти про себя, так что услышал только Эркин. — Мамка тоже её любила.

В глазах Семёна стояли слёзы.

— Самовар готов, — сказала, прерывая молчание, Мама Фира.

— Во, в самый раз, спасибо Мама Фира, — широко улыбнулся Колька.

— Спасибо, — сказал и Семён, но глядя на Эркина.

Эркин ответил ему улыбкой и протянул гитару Кольке.

— На, возьми.

Он не хотел, но в голосе прозвучало сожаление. Колька бережно взял гитару и отнёс её, повесил на прежнее место, постоял так и резко обернулся.

— Пошли Мороз, чаю попьём. Мама Фира, ты самовар не трогай, я его сам подниму. Сёма...?

— Я подремлю, — ответил Семён. — Задёрни.

— Ага.

Колька поправил занавеску, отделявшую кровать Семёна от горницы.

На кухне возле печки шумел самовар, стол был накрыт клеёнкой в цветочек, и на деревянном толстом кружке стояла сковородка, потрескивающей жареной с салом картошкой.

— Ух ты! — восхитился Колька. — Ну, Мама Фира, спасибо! Садись, Мороз.

Крякнув, Колька поднял и поставил на стол большой, заметно помятый, но начищенный до блеска самовар и сел за стол. Мама Фира положила им картошки.

— Кушайте на здоровье.

— Мама Фира, а себе?

— Я чаю с вами попью.

Колобок занял своё место рядом с Колькой, но смотрел только на лежащий на столе шоколад. Колька подмигнул Эркину, и тот с улыбкой кивнул.

— Моя так же.

Охотно засмеялась и Мама Фира.

Наконец Колобок дождался своего часа. Мама Фира поставила чашки, налила чаю и очень бережно, чтобы ненароком не надорвать обёртку, развернула плитку, наломала и выжила маленькие тёмно-коричневые квадратики на блюдце. Колька взял обёртку, разгладил.

— Хороший бриг, — и, поймав удивлённый взгляд Эркина, стал объяснять: — Это корабль так называется. Видишь, две мачты и паруса.

Посыпались странные, никогда раньше не слышанные Эркином слова.Колобок, засунув за щёку шоколад, слушал очень внимательно, а когда Колька закончил, протянул руку.

— Моё. Это мне.

— Держи, юнга, — отдал ему обёртку Колька. — А поешь ты здоров, Мороз. И играешь.

Эркин неопределённо повёл плечом, не зная, что ответить. Он чувствовал, что Колька пытается увести разговор, но плохо понимал, от чего. От моря? Или от воспоминаний об отце? Семейная песня. Наверное, это здорово, когда у семьи есть своя песня.