Часть 1

— Ее рук дело. Позавчера гости были. Так она одного из них вилкой ткнула. Вот с таким же каменным лицом, как сейчас. А он ей на этой вилке колбасу нес.

"Он не просто так нес мне лакомство" — хотелось крикнуть ей в лицо. Но тщетность попыток донести до матери хоть что-то я осознала давно. Ей плевать на меня. Плевать на мой страх, голод или одиночество. Бутылка заменила ей целый мир, которым могла бы стать я.

Бесполезно говорить с той, что не желает слушать. Поэтому молчу, и лишь внутренне содрогаюсь, вспоминая того мужчину. Было в нем что-то неправильное. В глубине его глаз плескалось озеро тьмы.

Он улыбался... наиграно и фальшиво. Говорил обманчиво ласковым голосом. Именно так звали чудовища в сказках звали детей: "Иди ко мне, милая добрая девочка". А потом, когда глупышка верила и, действительно подходила, уже совсем другим — страшным голосом добавляли: "Я тебя съем".

Удушливая паника накрывает стоит просто воскресить в памяти тот образ. Но я до боли закусываю губу, стараясь страха не показывать. Нельзя. Это когда бабушка была жива, можно было бояться грозы или плакать из-за рассеченной коленки. Мать от вида слез звереет и бьет, пока сама без сил не свалится. А если ей в глаза смотреть и взгляд не отводить, почему-то пятится и драться не спешит. Только ругается тихо поминая чертей-инопланетян. И это мне нравится гораздо больше, чем постоянные синяки.

Это у Тимки из пятого подъезда мама хорошая и пьет редко — только по выходным. В остальное время еду готовит, стирает, полы моет. Целый пакет печенья ему с зарплаты покупает, а иногда даже конфеты. Понятно, почему он ее любит и терпит, если она выпьет и начинает его ремнем воспитывать.

Я точно также, как на мать, посмотрела на ее гостя. Прямо. Глаза в глаза. Вон, что удумал. Забрать меня. А зачем? Он, конечно, на тех, кто сюда обычно ходит, не очень похож. Одет чисто. Не пьяный. И пахнет не перегаром, а чем-то приятным.

Думала, тоже отшатнется. Ну, или хоть глаз отведет. Но внезапно его лицо озарила такая потрясающе красивая улыбка, что я даже растерялась немного. Наверное, поэтому вложила свою ладошку в его протянутую руку. Меня вытащили из такого родного убежища, только это отчего-то казалось правильным и совсем не страшным.

— Она уйдет со мной, — сказал мужчина моей матери. Холодно. Жестко. Я думала она не посмеет ему возразить. Ошиблась.

— Нет. А вдруг Эриан за ней приедет?

— Сомневаюсь. Столько лет он о вас не вспоминал.

— А вдруг?

— Тогда тебе не поздоровится. Посмотрит он на девчонку. И что увидит? Кожа да кости. Одета непонятно во что. Спросит у нее, как она с мамой жила? А что ему она ответит? Мама пила, покормить забывала, била. Ты ведь била ее, Нина?

— Наказывала.

— За то, что она, как ты выразилась, "рептилоид"? Или за то, что девочка на отца похожа? Так, что благодарности ты от бывшего любовника не дождешься. Дай бог, если он тебе голову не открутит за то, как ты с его ребенком.

— Я ее не убила.

— За это он тоже, вряд ли тебя поблагодарит. Нет человека — нет проблемы, как говорится. А так... ему или придется повесить на свою шею груз больших проблем за этого не слишком желанного ребенка. С тобой ее он не оставит. Поэтому ее или придется пристраивать куда-нибудь, или забирать к себе. Думаешь его семье это придется по вкусу? Его жена обрадуется дочери от любовницы? Или родители придут в восторг от внучки у которой спилась мать.

— Я выпиваю. Да. А кто с такой жизнью по-другому поступает?

Мужчина не ответил. Но лицо его закаменело. Мне даже как-то не по себе стало. Хотя я и понимала, что волна раздражения направлена не на меня.

— И, вообще, — вдруг вспыхнула мать. — Тебе она зачем? Хочешь через нее Эриану отомстить? А раз так, не прикидывайся святошей.

— Даже и не думал. Напишешь отказ и забудешь, что дочь у тебя, вообще, была.

— А что мне за это будет? — Но ответ она свой вопрос она ждать не стала, а сразу выставила свои условия. Ящик водки хочу.

— Два. И даже закуску тебе куплю. Но сделаешь это сейчас.

— Конечно-конечно. Только бумажку какую-нибудь найду.

Она заметалась по прихожей. Начала судорожно открывать и закрывать ящики комода. Как будто бы там могло быть что-то кроме мусора. Эту беготню прекратил странный мужчина, который все еще продолжал крепко держать меня за руку.

— Ты сейчас умоешься, переоденешься. Возьмешь все свои и ее документы, а после этого поедешь со мной в органы опеки. Подпишешь, что тебе скажут — получишь свою водку.

Вот как я попала к моему папе Мише. Вечером мы ужинали на его маленькой, но такой уютной кухне. И на столе было столько еды... аж не верилось. Огурцы, помидоры, странный соленый сыр, хлеб, сметана, кетчуп, вареная картошка и настоящие сосиски. А еще целый поднос со всякими фруктами. Некоторых я и не видела никогда. Но пахли они очень вкусно. Завтра мне обещали купить торт. Только поверить в то, что можно получить столько счастья за такое короткое время, отчего-то не получалось.

Он заговорил со мной лишь когда я с неохотой отложила от себя недоеденный банан. Было жаль до слез, но желудок отвыкший от подобных объемов еды, решительно бунтовал.

Человек, сидевший напротив меня, был спокоен и пугающе откровенен. Он не стал скрывать, что умирает и очень скоро я поеду в детский дом. Рассказывал, почему мне там будет если не легче, то хоть безопаснее, чем с матерью. И я ему верила.

Вопреки всем прогнозам папа прожил почти год.

Он не любил меня в обычном смысле этого слова. Скорее нес за меня ответственность. Учил читать, писать и считать. Если я что-то не понимала, он объяснял еще раз. Папа не заставлял и не наказывал, не ругал за плохие оценки. Ему, как мне кажется, было на них наплевать.

Меня учили выживать в этом жестоком мире. Защищаться. Отстаивать собственное мнение. Признавать и исправлять ошибки. Думать прежде чем что-то сказать или сделать. Маленькому испуганному волчонку старательно прививали любовь к чтению, объясняя, что к собственному жизненному опыту крайне желательно прибавить опыт других людей, живших в разное время и разных странах.

Я вспоминала сейчас мужчину, который подарил мне самое ценное, что имел сам — последние дни своей жизни и сравнивала его с моим биологическим отцом. Второй проигрывал по всем показателям. Жил ведь в свое удовольствие столько лет, не вспоминая о брошенном ребенке, а теперь объявился. И даже не сам — родственничка прислал.

— Дверь там. Не знаю, зачем я вам понадобилась именно сейчас. Но абсолютно уверенна в том, что вы мне не нужны.

— Ты очень похожа на свою прабабку. Внешне. Что ожидаемо. А вот наличие у тебя фамильной гордости, надменности, я бы сказал надменности весьма и весьма удивляет. Ты ведь живешь в нищете. И как последнее ничтожество не желаешь ничего менять в своем убогом существовании.

— Ваша ли это печаль, дорогой дядюшка?

— А ведь стоит лишь сделать шаг навстречу своей семье. — Он продолжил свою вдохновенную речь, словно бы и не слыша моего вопроса. — Мы окружим тебя роскошью. Любой каприз будет исполняться мгновенно. Все, о чем пожелаешь.

— "Мягко стелешь, да жестко спать". — вспомнила я народную мудрость. — Еще неизвестно, чем мне придется заплатить за описанные вами чудеса. В бескорыстность не верю, уж простите.

Глаза мужчины полыхнули гневом, подтверждая правильность моих выводов. Хотя, это же совсем идиоткой надо быть, чтобы поверить во внезапно привалившее счастье с обретением любящей семьи. Папаша мой — подлец. Это даже не обсуждается. Этот вон, явно, не лучше. Сволочь высокомерная. Оскорбился, что я в ножки ему не кинулась, рыдая от благодарности.

Побыстрей бы он убрался восвояси. Спать хочется. Сил нет.

— У тебя есть младший брат и сестра.

Я на мгновение задумалась. Младшие. Значит, вряд ли, вообще догадывались о моем существовании. А даже если и знали, что могли противопоставить старшим родственникам? Ничего. Кто станет слушать детей?

Поэтому мне не за что на них злиться, не за что ненавидеть. Они, вообще, мне до странности безразличны. Даже капли родственных чувств или чего-то подобного в моей душе не нашлось.

Я не хотела с ними встречаться. Потому что ничего хорошего не ждала от этого знакомства. Дети жестоки. Особенно по отношению к тем, кто на них не похож. А если ты еще и ниже по социальной лестнице стоишь, вообще, держись. Сожрут. Если хоть малейшую слабину выкажешь. Но уж попытаются показать, что мое место на коврике у двери — и к бабке не ходи. Судя по дядюшке, они не бедствуют, если не сказать иначе. А что может испытывать мальчик или девочка из "золотой молодежи", глядя на детдомовскую воспитанницу в заношенных джинсах? Микс из брезгливого презрения и возмущение одним только фактом, что какая-то плебейка смеет поднимать на них взгляд. И плевать им будет на эфемерные кровные узы. Им такие, как я ровней не бывают — лишь прислугой. И это в лучшем случае. А оно мне надо — такое счастье?

— Они мне чужие. Были, есть и будут. Уходите и забудьте обо мне. Так будет лучше.

И ведь, действительно, лучше. Потому что не смогу я полюбить этих людей. Я даже простить их не смогу. Мать ведь не простила.

Хотя, казалось бы... столько лет прошло. И даже смерть ее ничего не изменила. Даже хуже сделала. Может быть, если бы она сделала что-то очень хорошее, например, спасла кого-нибудь, мне удалось бы это. Но в мир иной она отправилась, устроив пожар. В огне сгорели: она, ее сожитель и неизвестная женщина, которую так и не смогли опознать. А за собой эти забулдыги утянули шестерых соседей, включая и новорожденного ребенка. Мне об этом рассказал Александр Ветров — сосед по лестничной клетке. Ему тогда лет двадцать пять было. Они с женой квартиру купили прямо напротив нашей. У них дочка родилась. Месяц только исполнился. У него тогда ночная смена была. Поэтому и жив остался.

Я слушала это, когда его руки сжимали мою шею, лишая возможности сделать даже крошечный глоток воздуха. Ведь это не честно — что дочь той, что виновата во всем будет жить, когда его ребенок лежит в земле.

В том холе не было никого кроме нас. Заведующая вызвала меня и сказала, что со мной хочет поговорить бывший сосед моей матери и он ждет меня в зале для свиданий. Назвала имя. Я подумала, что это дядя Саша. Он стареньким был, как моя бабушка. И после ее смерти меня подкармливал.

Что мне стоило, увидев незнакомого человека, просто развернуться и уйти? Никто не слышал моих хрипов. Никто не спешил на помощь. Мне только и оставалось, обламывая ногти вцепляться в его руки. А еще я, невзирая на красно-черный туман, застилающий сознание, старалась смотреть ему в глаза. Может это меня и спасло.

Он отпустил, позволяя мне кулем опуститься на линолеум. Попятился, шепча: "Что я делаю? Машенька... Лизонька... что я делаю? Это же просто ребенок".

Отвлекшись на эти не самые радужные воспоминания, я лишь краем глаза заметила, как мужчина достал из кармана нечто похожее на игрушечный пистолетик и направил мне в грудь. На мгновение мир померк в ярко-голубой вспышке. В ушах неприятно зашумело. Тело словно бы сделалось ватным, и я медленно осела на пол, словно марионетка у которой обрезали ниточки.

Как ни странно, сознание оставалось ясным. Хотелось закричать, потребовать объяснений и послать эту скотину не особо выбирая выражений.

Но из горла вырвался лишь глухой стон. И даже немного приоткрыть глаз стоило неимоверных усилий.

Тем временем невесть откуда взявшийся родственник, век бы его не видеть, сдернул с моей постели одеяло. Постоял с минуту брезгливо его рассматривая. Потом, явно делая над собой усилие, кое-как укутал в него меня. На руки он меня поднимал с явным усилием.

"Слабак" — мелькнула злорадная мысль. Я ведь сущий дистрофик. Всего пятьдесят четыре килограмма при росте метр семьдесят. Почему-то именно это занимало мои мысли, а не то, как дядюшка меня вырубил.

Он, кстати, решил не перенапрягаться и передал одному из своих спутников сразу, как только вышел из комнаты.

Двое мужчин в строгих костюмах ждали его у двери в мою комнату, изображая каменных истуканов. Выражения лиц они имели соответствующие.

Неожиданно раздавшийся грохот бьющейся посуды заставил всех обернуться, а меня, шире распахнуть глаза.

В дверях кухни стояла Марта Адольфовна, закутанная в зеленую шаль. Сейчас она, как никогда напоминала толстую жабу. А у ног ее лежали осколки фарфорового блюда. И зачем оно ей понадобилось сейчас? Видимо, снова пыль с него стирала.

Сопровождающие дядюшки постарались сделать вид, что ничего не произошло, и, вообще, их здесь нет. Особенно старался изобразить невозмутимость амбал, что держал на руках меня, закутанную в одеяло.

Сам же Элайя с нежной улыбкой маньяка-убийцы посмотрел на квартирную хозяйку и очень ласково с ней заговорил:

— Уважаемая, я крайне признателен за заботу о моей бестолковой племяннице. Не беспокойтесь. Ваши затраты будут компенсированы. Однако Вам надлежит забыть о том, что Вы когда-либо видели эту девушку. Она здесь никогда не жида. От вещей избавьтесь.

— Конечно-конечно, — пролепетала старуха. — Все сделаю. Не сомневайтесь. Викину. Прямо вот сейчас. Сию секунду. А если спрашивать будут, скажу, что не было тут никогда такой.

Стало горько. И даже не от того, как повела тебя себя эта в высшей сере приятная женщина. Тут без сюрпризов обошлось. Я в ее глазах полное ничтожество — девчонка с панели. Похитили... убили... туда и дорога. Сама виновата. Лишь бы за комнату вперед было уплачено.

Одежду жаль. Ведь и правда, выкинет. А ведь достались эти вещи мне с большим трудом. Некоторые почти новыми были. Лучше бы соседкам моим отдала.

Это было моей последней мыслью перед тем, как я отключилась.