Крылья ветра

— Мудрят, — Ноттэ покривился, сплюнул соленую пену.

Он говорил, конечно же, о привычке грандов умалчивать. И использовать вслепую.

Да, у нэрриха Ноттэ есть счет к соплеменнику, старый и весомый. Он в деле, потому что пожелал забрать жизнь личного врага и счел ее годной оплатой найма. Он ожидал от грандов если не честной игры, то хотя бы внятных сведений. Но премудрые служители в очередной раз чужими руками, вслепую для исполнителя, исправляют свои же кривые замыслы...

Любой житель Эндэры скажет, что плясуньи в большинстве цыганки, и вера их сомнительна. Волшба же — прямая ересь. Между тем духовные законы прямо гласят: следует пресекать танец и искоренить ересь тех, кто творит бесовство. Эти тексты, что зачитывают на площадях — они для общедоступны. Есть и тайные указания самого маджестика, они иные, это прекрасно знают повидавшие нэрриха, повидавшему людей и их многослойные, противоречивые законы. Зачем пресекать танец прежде срока? Куда удобнее дождаться исполнения волшбы, чтобы прибрать к рукам новорожденного нэрриха и взыскать с него долг первого круга...

Только к полудню следующего дня крылья "Ласточки" — её паруса — мелькнули у горизонта и на миг сделались видны с гребня волны. Команда "Гарды" приняла известие без радости. Люди устали, утратили азарт погони. Ночью пришлось еще раз резко менять курс, злой ветер уже не забавлялся с пеной, не насвистывал легкомысленных песенок. Он ломился в паруса, как праздничный бык — рвать, мстить. Ноттэ понимал штормовой гнев, как никто иной. На палубе шхуны повторился обманный танец, на сей раз фальшивка распознана, и ярость ветра, стряхнувшего мгновенное очарование — огромна. Тем более паруса рвет свирепый северный, он, согласно древним верованиям народа Эндэры, старший в семье ветров. Вон как всерьез нахмурены грозовые брови туч. Вряд ли плясунья звала этот ветер, — предположил Ноттэ, — он явился незваным, чтобы взглянуть на свое отродье, на взрослого нэрриха, спровоцировавшего волшбу.

С кормы рявкнул капитан, дал команду убирать паруса и умерять ход. Люгер взобрался на новый вал, вырвался из воды весь, взлетел — и стал рушиться в ущелье меж волн. Ноттэ уступил место моряку и, перебирая руками по канату, направился к главной мачте. Обнял её, закрыл глаза и подставил лицо ветру. Усмехнулся устало: очень может быть, нэрриха стригут волосы коротко, не желая позволять старшему гладить их. Нет в упрямом ёжике вольности, даже мокрые насквозь, пряди топорщатся, а не вьются на ветру.

Северный ураган бил "Гарду" порывами, и всякий раз чуть менял направление. Ноттэ вслушивался в гнев, впитывал его, стараясь представить себя губкой. На краткий миг удалось, и нэрриха выпил ветер крупным глотком вместе с солью и холодом.

— Гнев — не твой удел, оставь людям столь жалкое, — Ноттэ выдохнул просьбу, не надеясь быть услышанным. Упрямо тряхнул головой и крикнул громче: — Гнев — это сеть ловчая, разве тебе не мила воля? Весь мир твой, вот и иди с миром.

В щели меж туч внезапным чудом мелькнула синева, прорвался до самых штормовых волн луч, яростной белизной воспламенил парус. Ветер взревел, издеваясь над подсказками жалких двуногих... Ноттэ скорчился у мачты, не выпуская каната из руки. Он хотя бы попытался. Но старший никогда не был склонен слушать и тем более слушаться, да и не родной он — северный — тому, кто сидит на палубе люггера, обременённый жизнью...

Парус хлопнул и провис, Ноттэ крепче сжал канат, ожидая шквала. Обошлось. Утомленный работой и убеждением шторма, Ноттэ — сын западного ветра — сидел, прижавшись щекой к основанию мачты. Слушал, как в борта бьет жесткая и опасная вода, впитавшая гнев старшего из ветров, северного. Ловил на свободную ладонь прядь дуновения, усмехался и пробовал гладить её, словно, будучи почти человеком, посильно, гладить вольный ветер. Ледяной гнев проник в легкие с брызгами пены, он не желал освобождать разум. И все же Ноттэ упрямо уговаривал.

Нэрриха очнулся по-настоящему лишь когда его накрыли плащом и без церемоний поволокли в каюту: растирать, кутать в шерстяное одеяло, упаивать горячим вином, не слушая возражений и пресекая их вескими подзатыльниками.

— Однако ж, ты вырос, в первый раз ты переспорил его, — ласково гудел капитан, время от времени прекращая ругань. — Еще полкружечки, за "Гарду". Молодец. Теперь ложись и дрыхни, недомерок. Хотя... Знаешь, я бы взял тебя в команду.

Это была высшая похвала в устах капитана. Ноттэ рассмеялся, прекратил последние попытки сопротивления. Расслабился, затих под одеялом.

— Когда он нужен тебе? — деловито уточнил капитан.

— Нагоняй помаленьку, — предложил нэрриха, зевая и не разлепляя век. — Никогда еще не дрался с подобными себе — пьяным.

— Сосунок! Вспомнить бы, когда я задирал и тем паче бил хоть кого — трезвый... думаешь, он вроде тебя, настоящий?

— Не в точности вроде меня, раз вывел из покоя этот ветер, — прикинул Ноттэ, из-под век покосившись на моряка. — Но настоящий. Людей убери с палубы, когда следует. А то разгуляемся — посечем кого... нечаянно.

Капитан кивнул, хлопнул по плечу и ушел, не прощаясь и не желая удачи. Это тоже было привычно, так они уговорились давным-давно. Ноттэ плотнее сжал губы, прогнал ползущую льдинкой к затылку мысль: увы, другой человек однажды встретит в порту и налаженный ритуал рухнет! Недоумки возьмутся фальшиво желать удачи, выкажут страх. К парусам не допустят: как-никак, важнейший пассажир.

Не время для пустых страхов. Следует просто лежать, позволяя сознанию плавать в тумане опьянения. Умеренного, даже приятного, затягивающего в полудрему. Руки нагрелись, дыхание выровнялось, усталость сгинула, осела водной пылью далеко за кормой, в прошлом...

Теперь он готов, пора заняться делом. Распаковать тюк, проверить клинок и подобрать дагу. Снова сесть, прикрыв глаза и слушая себя. Не ветер, не волны и даже не сердце, именно и только — себя. Ноттэ усмехнулся. Если бы он научился еще и понимать себя... Но — пока не дано. Даже чужой гнев, впитанный извне, с трудом отделяется от внутреннего настроя. Гневаться нельзя. Подобных себе лишь трижды за все время он встречал с оружием, намереваясь окончательно устранить. Всякий раз это было неимоверно тяжело — пережить встречу. Не зря говорят: одолеть и тем более угасить нэрриха способен только равный. Приняв в расчет плясунью и опыт беглеца — стоит ли рассчитывать на равенство?

По палубе загудели шаги многих ног. Капитан исполнил требование. Паруса закреплены, руль тоже. "Гарда" скользит, не получая новых указаний, и кому бы их дать, если команда в трюме?

Нэрриха прошел к двери. Открыл её, кивнул последним людям на опустевшей палубе — капитану и стоящему рядом пацану, новому помощнику. Пропустил обоих в каюту, убедился, что дверь закрыта.

"Ласточка" была совсем близко. По правому борту, впереди, и теперь она опережала люгер всего-то корпусов на десять. Нэрриха прищурился, осматривая шхуну. Ноттэ давно выбрал для себя: он предпочитает встретить противника здесь, на пустой палубе. Зачем вовлекать в дело посторонних людей? Мерзко это.

Пять корпусов. Видны лица моряков "Ласточки", напряженные, бледные. Что бы ни наплел им подлец, алый шелк рубахи и короткая стрижка, два клинка и "Гарда" в придачу — они отменяют любые договоренности. Разве что золото осилило и здравый смысл, а заодно и страх перед служителями Башни, и уважение к закону божьему и людскому. Ноттэ улыбнулся. Он не совесть или милосердие, он — нэрриха. Тот, кто имеет право карать по усмотрению, в особенности теперь, в найме.

— Вико, мой враг не принял приглашения, — негромко сказал нэрриха, вслух признав: он тоже не глухой, давно разобрал имя капитана. — Я ухожу. Будьте у правого борта шхуны, когда следует.

Шерстяные кипы облаков разметало. О недавнем гневе ветра напоминала лишь сизая мрачность неба и серая холодность моря, измятого волнами, как жирная луговина — кротовьими кучами. Нэрриха прошел по мокрой палубе на нос, одним движением взлетел на бушприт люгера, по-прежнему выдвинутый до предела. Танцующей походкой Ноттэ достиг его окончания, еще раз глянул на шхуну — враг не пожелал даже показаться — упруго оттолкнулся и скользнул вперед и вниз, выбрав подходящую кротовину-волну с пушистой кочкой пены.

Одно касание, рывок, полет — сомнение недопустимо, оно слишком уж человеческое и тянет вниз. Вторая кочка-волна. Рывок — третья...

Говорят, жил когда-то нэрриха, который умел перебегать залив Щербатой Луны, весь, широченный. Но, надо полагать, это сказки. Исполнить кряду более семи прыжков по воде самому Ноттэ не удавалось ни разу. Каждый следующий полет труднее и короче предыдущего, вынуждает погружаться глубже. Отнимает силы.

До "Ласточки" пришлось сделать шесть прыжков, последний утопил по колено, однако Ноттэ совладал, вывернулся, последним усилием взлетел на борт, пользуясь дагой, как когтем. Еще один корпус удаления — и он бы не справился. Расчет правит боем. Расчет, но никак не безумие.

Перед нэрриха склонились, не смея оспорить его право приказывать, так ярко выказанное внезапностью и способом посещения шхуны.

— Где? — уточнил Ноттэ, по одежде и повадке выбрав главным рослого моряка, замершего у кормовой надстройки.

Тот не отозвался, лишь указал на трюмный люк дрогнувшей рукой. Сразу и резковато. Слишком быстро, — отметил нэрриха краем сознания, но к люку все же пошел. Если сейчас опасному гостю выдают место пребывания плясуньи, это допустимо. Никто более не стал бы прятаться внизу, подобное укрытие нелогично, оно не обеспечивает преимуществ в предстоящем бою... С каждым шагом происходящее все более напоминало ловушку. Но пока уверенности в подвохе нет: глупо пытаться скинуть в трюм и запереть на замок того, с кем человеку соперничать не по силам. Хотя... люди мало что знают о нэрриха наверняка и склонны переоценивать свои возможности. Особенно изучая грядущее в отблесках золотых монет, прибранных к рукам.

Ноттэ сделал еще шаг, отметил напряжение плеч моряка с попорченным болезнью бугристым лицом, излишне красным, пятнистым — возбужденным. Человек качнулся вперед и сделал это стремительно по своему счету времени. Ноттэ усмехнулся: значит, ловушка. Одним настильным шагом он оказался рядом с тем, кому задал вопрос. Заглянул в игольные щели зрачков, прячущих правду, но не способных утаить страх.

— Где мужчина, нанявший шхуну? — требовательно и внятно спросил нэрриха. — Пока нужен только он, не меняйте моих решений.

За спиной сопели, старательно и неумело подкрадываясь. Нэрриха разобрался с угрозой, не оборачиваясь. Вряд ли кто-то заметил движение длинного клинка в его правой руке. Зато глаза допрашиваемого сделались стеклянны от ужаса: он оценил результат. Рваную рану на горле одного неудачника и вспоротый бок второго...

— Где? — громче повторил нэрриха, заглушая булькающий хрип. Сделал движение вперед и влево, чтобы пропустить тяжелое тело, падающее мешком. Глядя все так же в упор, на дно глаз, указал клинком на ближний труп и добавил: — Ему золото не требуется. Ты следующий.

Капитан икнул и стал клониться на колени, подвывая от ужаса. Ноттэ поморщился, признавая: да, "Ласточкой", к её несчастью, распоряжается ничтожество, до краев наполненное страхом и жадностью. Что еще может вынудить недоумка молчать? Смысл происходящего логически непонятен: люди по-прежнему тянут время, рискуя жизнью. С чего бы, если их не держит равный по силе страх? Вывод напрашивается: некто приказал увести своего врага подальше от борта, пока сам он удаляется от шхуны... Один нелюдь, пусть и обозленный — лучше, чем два. Ноттэ метнулся к борту, опасаясь увидеть подтверждение догадки — увы, оно нашлось сразу: к люгеру мчался, едва касаясь волн, чреноволосый нэрриха могучего сложения... Осталось последнее, почти безнадежное. Прыгнуть на волну, не вычисляя расстояния.

План врага удался. Люгер миновал сбросившую паруса шхуну и, не маневрируя, удалялся, находясь уже теперь на пределе возможностей Ноттэ в беге по воде. Или — за пределом?

Первый прыжок, второй, третий. Нога подломилась и почти предала — не просто без передышки повторить бег, тем более так резво. Водный бег — не игра, а настоящее чудо, предельная концентрация сил души, доступная в четвертом круге опыта, не ранее... На сей раз Ноттэ обязан свершить чудо. Постыдно снова проиграть врагу в хитрости. Невыносимо уступить мерзавцу "Гарду", предать капитана Вико, единственного знакомого человека, разгадавшего тайну счастья... И, по закону людского мира, вынужденого платить. Убеждения — величайшая роскошь, они никому не по карману, даже королям и всесильному духовному владыке — маджестику Башни.

Четвертый, пятый, шестой шаг, вода вязкой смолой обнимает лодыжки. За ней право, вода бездонна и могуча. К тому же тело нэрриха — темница души его.

Седьмой шаг. Восьмой, уже колени увязли в жадной пене... Ноттэ брел, а не прыгал. Как же быстр лучший люггер!

Канат шлепнул тяжелым узлом на хвосте, возмутил серую воду рядом, в полушаге. Нэрриха хрипло рассмеялся, ступил на верткую пеньковую змею, пробежал по ней в три прыжка до головы-узла, обвитого на обносе борта "Гарды".

Ноттэ взметнул тело на борт, ощутил ладонью твердую опору и ступил на палубу, целиком сосредоточившись на грядущей схватке.

Он справился с невозможным, одолел пропасть воды, успел — и все же опоздал. У самого борта стоял Вико. Именно его рука выпустила в полет спасительную веревку. За плечом капитана "Гарды" возвышался косматый, чернобородый гигант-нэрриха. Он, без сомнения, уже объявил себя хозяином люгера. И страшно наказал несогласного с переменами: клинок прорубил тело насквозь, Вико уже не стоял — висел на лезвии, полосующем плоть по косой, с оттягом.

Ноттэ зарычал, распластался по доскам и скользнул мимо капитана, оседающего на палубу. Краем глаза он отметил с холодным ужасом, как по желобку чужого клинка бурно сбегает кровь, чтобы впитаться в древесину и последний раз породнить Вико и его любимый корабль...

Не позволяя себе отвлекаться, Ноттэ атаковал, одновременно уклонился от гудящего взмаха даги, чтобы снизу, расходящимся движением обоих клинков, вскрыть грудину чернобородого. "Закатный луч" — в чью честь был назван этот удар, учитель Оллэ не сказал... но, кажется, тот нэрриха тоже принадлежал западному ветру. И, вроде бы, он жил очень давно. Его помнил только Оллэ, и только Оллэ мог отдать знание об одном из самых удобных способов умерщвления нэрриха.

Палуба со стоном приняла тело Вико, звук едва успел зародиться, когда убийца капитана начал заваливаться назад и вбок, роняя из слабеющих рук оружие.

В бой двух нэрриха, равных в своей невероятной скорости, нельзя добавлять третьего ни во имя его спасения, ни ради мести. Таков непреложный закон. Враг первым нарушил закон, и расплатился — он же. Не успел освободить эсток из взрезанного тела, не успел уйти от удара, поставить блок. Не смог увернуться от пинка ногой в живот, выбивающего остатки дыхания из вскрытых легких...

Ноттэ снова прянул вперед, продолжая выдавливать дыхание. Коротким клинком перерубил позвоночник. Склонился, вгляделся в мелкие, почти черные, глаза. Зрачки пустели. Ноттэ нагнулся ниже и шепнул в самое ухо врага созвучие, знание которого пришло недавно: ведь нэрриха высоких кругов опыта чувствуют наречия очень тонко и глубоко. Может статься, это единственный из настоящих ответов, найденный за время жизни. Даже Башня не ведает столь ценного, в её книгах уцелело начертание древних рун, но буквы и звук — разное, слово не имеет силы с тех пор, как забылось сокровенное звучание.