Актриса

Добротная деревянная кровать, с гнутой спинкой, застеленная шерстяным покрывалом, ковер, огромное окно во всю стену, закрытое тяжелыми портьерами. Небольшой телевизор-панель.

— Располагайся, — шагнул дед к выходу. — Надумаешь помыться, дверь в душ слева. Халат, полотенце — в шкафу. Барахло свое лучше не одевай. Сегодня как ни-будь, ну а утром подберем чего-нибудь. — А я в кухню, приготовлю поужинать там чего на скорую руку.

Гостья осмотрелась, нерешительно присела на мягкий край кровати, озадаченно почесала колючий ежик. И тут ей страшно, мучительно захотелось смыть с себя всю больничную грязь. Избавиться от преследующего ее запаха хлорки и еще чего-то. Отыскав на полке махровый халат в целлофановой упаковке, отворила покрытую березовым шпоном верь в ванну. Душевая кабина за матовым стеклом поразила обилием непонятных ручек. Однако разобралась. Долго стояла под горячими струями. А накинув мягкий, до самого пола, халат, нечаянно глянула в запотевшее зеркало. Отшатнулась. И в то же мгновенье наваждение исчезло. Сдавило сердце.

Пересилив себя, закончила туалет, и спустилась по высоким ступеням на первый этаж. Кухню нашла с третьей попытки. Обычная по европейским меркам столовая, отделенная от кухни небольшой стойкой, в затерянной среди леса избе смотрелась неожиданно. Веер блестящих нержавейкой ножей, керамика продвинутой плиты. А за полукруглым, аккуратно сервированным столиком, сидел хозяин.

— Ужинать будешь? — попросту осведомился он, прихлебывая чай.

Кофе оказался хорош. Так же, как и чашка из невесомого фарфора с тоненькой золотой полоской по краю.

Дед прищурился, разглядывая ежик Олиных волос.

— Это бывает, — непонятно пробормотал и вновь уткнулся в тарелку.

— Что? — повелась девчонка.

— Пигмент. Болевой шок сжигает вырабатывающие красящий пигмент клетки. Придется теперь жить с такими. Но это ничего.

— Потерплю. Недолго.

— Вот, значит?.. — Михаил Степанович аккуратно вытер тарелку кусочком хлеба и отодвинул на край стола. — Спасибо, — поблагодарил неизвестно кого странный пенсионер. — Ну, хозяин-барин, — он пожевал губу. — Завтра с утречка, коли захочешь, отвезу, куда скажешь. Договорились?

Оля допила кофе, кивнула, приняв к сведению, и отправилась в спальню.

Разбудил ее нахальный, отыскавший лазейку в складке портьер, солнечный лучик. Уперся прямо в глаз и разбудил. Она потянулась, чувствуя себя маленькой и беззащитной. И внезапно скупо улыбнулась. Луч сдвинулся и пропал. А вот потянутая от гримасы кожа вернула к действительности. Исчезло наваждение покоя и беззаботности. Поднялась и отправилась в душ. "К хорошему привыкаешь быстро", — мелькнула избитая фраза. Стараясь не встретиться глазами с отражением, умылась. И тут поняла, что зеркало исчезло: "Вот это да? Он что мысли читает?"

Подумала и, плюнув на все, залезла под душ. "Положено чистым на смерть выходить морякам..." — откуда это? Песня? Кажется", — вспоминать не пыталась.

В комнате, пока она плескалась, произошли изменения. На кровати стояло несколько огромных, блестящих глянцевыми боками, пакетов. Феретти, Гуччи, Прада... Что-то знакомое? Оказалось, одежда. Поискала свою, брошенную у шкафа, не нашла и, принялась вытаскивать обновки. Отвлек стук. Дедок заглянул в комнату: — Доброе утро. Извини, барахло твое выбросил. Не обессудь. Сгонял вчера в сельпо, прикупил кое-что. Если не по размеру, обещали поменять.

-Не забыл, мы с тобой собирались?.. — перебила Оля.

— Непременно. — Михаил Степанович поскреб затылок. — Только по пути... не откажи старику в любезности, заедем по пути в одно местечко, а после уж как будет угодно.

— Если не долго...

Старик вышел, а Оля принялась разбирать пакеты. В первом оказалась короткая куртка из мягкой дубленой замши, с шоколадно-серебристой меховой изнанкой.

" Как же он называется? Смешное что-то вертится. Норка?" — Оля провела пальцами по прохладному шелковистому меху, пытаясь понять, отчего вдруг сжало сердце, но не смогла. Отложив куртку в сторону, вытянула из пакета другую вещь.

Джинсы с вышитыми на заднем кармашке золотыми колечками, оказались впору, как и мягкий свитер с белоснежными оленями на груди.

А вот обувь слегка удивила. Ботинки с жесткой подошвой и низеньким прочным каблуком, но зато с длинным шнурованным голенищем, они мало подходили к остальному наряду. Однако и с их размером дед почти угадал. Выручили толстые хлопчатые носки. Оля примерила обновки и не сдержалась, поискала взглядом зеркало: "Увы. А впрочем, может, и к лучшему".

В последнем пакетике отыскалось несколько пар разномастных, с блестящими камешками на оправе, солнцезащитных очков. Не выбирая, наугад сунула в карман одни, и отправилась в столовую.

— Подошло? — окинул старик ее наряд внимательным взглядом. — Я Зинке так и сказал: "Ежели с размером не угадаешь, больше не приду". Расстаралась. Хотя, я этакий ковбойский стиль, как-то не очень понимаю. Но там, куда мы собираемся, он в самый раз будет. А тебе, так понял и без разницы.

Оля нетерпеливо глянула на часы. От завтрака отказалась. Не сумела удержаться только от чашечки ароматного кофе, заваренного в хитро пыхтящем агрегате.

— С богом, — наконец поднялся из-за стола хозяин, вытирая губы белоснежной салфеткой. — Эх, грехи наши тяжкие. Как— никак на тот свет провожаю, а язык, что твое помело.

Прогретый автомобиль уже стоял возле крыльца. Выскочил Минька. Обежал вокруг, признал и потыкался в ногу, здороваясь.

— Некогда нам, Веньямин, после, — остановил собаку строгий голос старика. Михаил Степанович похожий в своей потертой кацавейке на едущего в собес пенсионера, спустился с крыльца.

Пес вздохнул и нехотя отправился назад. Возле порога остановился, помахивая громадным хвостом, коротко гавкнул.

— Сам такой, — беззлобно отозвался на высказанную обиду из машины Михаил Степанович. — Садись, Оля. Здесь недалеко.

Десяток минут по шоссе, и снова сверток. Уже на бетонку. Остановились возле крашеного зеленым забора. Из будки выглянул солдат в камуфляжной куртке.

-Здравия желаю.— Часовой махнул рукой к шапке с кокардой, и нажал кнопку, поднимая шлагбаум.

Машина протарахтела вдоль одинаковых домиков, миновала расчерченный плац, и выскочила на выложенное бетонными плитами, поле.

"Аэродром? — удивилась Оля, когда их тарантас остановился возле маленького, похожего на замершего перед прыжком кузнечика, двукрылого самолетика. — Как же он называется?.."

— "Кукурузник", — словно отвечая на невысказанный вопрос, пояснил дед. — Не смотря на то, что как Никиту "Кукурузником" кличут, но машинка надежная.

Он выскочил из нагретого салона "Жигулей" и подошел к летчику: — Привет, Петрович. Все нормально?

— Ага, по плану, — отозвался пилот.

— У меня тоже. С командиром полка согласовал, за горючку денежку внес, можно трогать.

— Тогда поехали, — буднично обронил пилот и шагнул на ступеньку лесенки. В проеме люка обернулся. — Аппараты я сам отобрал. Проверил, страховку на триста метров выставил.

-Ну, значит, поехали. — Дед махнул, выманивая Ольгу из машины.

— Оля, вот это и есть для тебя возможность решить все разом. Без пошлой беготни по мостам. Прыгнуть с парашютом. Если твердо решила сделать то, что задумала. Тогда все сразу и кончится. Без мороки. А нет, будет возможность передумать. Согласна, или слабо?

Не обращая внимания на легкую усмешку, которая, как показалось, прозвучала в последних словах деда, прислушалась к себе, коснулась теплыми пальцами затвердевшего на морозце шрама, задумалась: "А что, действительно — выход. Не надо никуда ехать, тащиться по продуваемому всеми ветрами мосту"... — Согласна. — Твердо сказала Оля и шагнула в полукруг дверей. Парашют, защитного цвета рюкзак, с переплетением непонятных лямок помог надеть летчик. Забравшийся следом дед осмотрел снаряжение, умело подтянул ремни, и защелкнул на груди тугой карабин.

— Готово, — крикнул он, сноровисто повторяя ритуал облачения. — А я, пожалуй, тоже прыгну, разомну косточки. Тряхну, хе-хе, стариной, — мелко засмеялся Михаил Степанович. Перетянутую брезентовыми ремнями шубейка и натянутая на лицо белая маска под облезлым треухом выглядели настолько дико, что, несмотря на всю трагичность момента, не сдержалась, хрюкнула.

— Это еще зачем? — ткнула пальцем в маскарадное облачение.

— Наверху холодрыга, ветер, а я крем от морщин не захватил, — глухо отозвался старик с невероятной серьезностью. — Тебе, поди, наплевать, а мне еще обратно, домой ехать, Миньку кормить.

Невольно вспомнив черный нос пуговицу, ткнувшуюся ей в руку, Оля ощутила вдруг чувство какой-то неправильности всего происходящего, даже легкой обиды. Еще несколько минут и ее совсем не будет, а старый хрыч беспокоится о какой-то ерунде. Однако взяла себя в руки, сжала зубы, гоня секундную слабость.

Глухо хлопнул закрывшийся люк, отсекая солнечный свет. Самолетик зарычал двигателем, дрогнул и вдруг сноровисто побежал вперед, ощутимо подпрыгивая на неровных стыках бетонки. Мелькнул в иллюминаторе полосатый скворечник вышки. Внезапно тряска прекратилась, звук выровнялся, а самолетик задрал нос и полез вверх, взбираясь по крутой горке. Совсем рядом с крылом пронеслись верхушки деревьев, показался и исчез где-то внизу игрушечным домик, разрезав бесконечное белое поле, убежала вдаль нитка дороги.

Проткнув случайное молочно кисейное облачко, самолетик набрал высоту, выровнялся. Ослепил, ударив в глаза, нестерпимо яркий свет солнца. Оля зажмурилась. И тут коротко пискнул сигнал.

— Готова? — крикнул дедок, перекрывая шум, поднялся с брезентового стула-лавочки.

— Как твоя-то? — поинтересовался он у вышедшего из кабины пилотов мужичка в меховой куртке.

— Спасибо, Михаил Степанович. Все нормально. Выздоравливает, привет передает. Кланяться велела. В гости зовет.

— Зайду. — Кивнул безликой маской дед.

— Пора, что ль? — глянул он в полукруг иллюминатора. Военный уперся в рычаг и потянул дверь. Засвистел пронизывающий ветер.

— Сколько? — поинтересовался дед у выпускающего.

— Восемьсот, — отозвался летчик.

— Оля, вот эта ерундовина называется "кольцо". Обхвати. Так, нормально. Если передумаешь на тот свет, тяни на себя, нет — не тяни. Видишь, все просто. Нарушаю, конечно. По правилам инструктаж, конечно иначе проводится. Ну да в нашем случае и так сойдет.

— Ну, с богом, — он посторонился, уступая дорогу даме.

Оля задержалась на миг и решительно шагнула в бездну.

— Ого, — уважительно крякнул механик.

— А то?.. — горделиво пробормотал старик и рыбкой, на лету группируясь, сиганул следом за спутницей.

Подхваченная бешеным потоком, крутанулась через голову и вдруг увидела, как удаляется зеленый профиль крыла. Обожгло понимание: "Все это всерьез. Солнце, ветер, небо. Они будут. А я?" — заметались испуганной стаей суматошные мысли. Обвалилось куда-то вниз сердце. Вышибая слезы и тут же унося их, резал лицо ледяной ветер. Распахнула глаза и в размытых очертаниях увидела землю. Она росла, невероятно быстро приближаясь.

И тут, ломая все доводы рассудка, захлестнул сердце страх.

"Жить, на хрен... жить", — рука сама собой рванула кольцо. И не было в мире силы, способной удержать ее в этот миг. Но ничего не случилось. Свободное падение продолжалось.

А в сердце заметалась паника, бесконтрольная, животная. Она вновь попыталась дернуть уже свободно болтающийся тросик. И тут рвануло. Но боль принесла такое счастье, что она заорала. Закричала так, что сбилось дыхание. Полет замедлился, показалось даже, что падение и вовсе прекратилось, но вдруг мимо пронеслось что-то большое, черное. Глянула вслед и сообразила, это ее спутник: "А он? Что же?"

И тут только пришло понимание, как быстро летела она на встречу с землей. Но вспыхнул белоснежный цветок, и внизу распустился еще один купол. Оля подняла голову. В разрывы шелкового шатра виднелось небо.

Земля начала расти, различимы стали пятна сугробов на заснеженном поле. Удар согнул ноги и повалил набок. Потянул за собой купол. Откуда-то сбоку выскочил старик. Погасил громадный шелковый кокон, помог подняться.

Оля стояла посреди снежной пустыни. Мыслей не было. Только счастье. Она жива. И тут из глаз хлынули слезы. Не те, выбитые ударами ледяного ветра, а сладкие, приносящие покой и радость, слезы. Размазывая соленые ручейки рукавом мягкой замши, повернулась к деду.

— Поехали, Оля, — он кивнул на стоящую неподалеку "копейку". Из машины выбрался кто-то в комбинезоне и начал сноровисто убирать свернутые парашюты. Тепло салона, журчание двигателя навеяли сон. Оля вдруг вздрогнула: — А если бы не дернула? — спросила она, глядя на невозмутимо рулящего Михаил Степановича.

Он хмыкнул: — Cо мной бы спускаться пришлось, делов-то. Неужто, не поймал. Спустились бы, — он чуть смущенно кашлянул. — Да ладно... это я пошутил. Там прибор специальный есть. Он бы сам парашют раскрыл, ежели чего. Старик замолчал. Молчала и Ольга. Закрыла глаза, вспоминая мелькание облаков. И тут в ее голове пронеслись, пусть говорят, что не бывает, но за долю секунды промелькнули сотни, тысячи кадров. Садик, ободранный паровозик на участке. Березка с обломанными ветками. Парты и доска с надписью мелом. Уютное кресло, и мама в нем, с неизменным вязанием в руках.

Она распахнула глаза. И прошептала хрипло: — Я вспомнила. Степаныч, я вспомнила...

Дед горделиво улыбнулся и повертел головой: — А то?.. Ну и умница. То и ладно...

Глава 3

Утро принесло новые заботы. Позавтракали и, как по молчаливому уговору, двинулись в гостиную. Сели у камина.

— Михаил Степанович, а что дальше? — Ольга оторвала взгляд от багровых сполохов:

— Ась? Дальше-то? Так жить надо... Да не хмурься ты, понял я вопрос твой. Давно жду, когда спросишь.

— Прежде всего, решить должна, для себя. Хочешь все назад вернуть или?..

Она дернула головой, отвергая саму возможность обсуждения.

— Отомстить хочу. Сильной стать, мразь эту не бояться. Жить без страха, — добавила чуть тише: — Всю жизнь чего-то боюсь. В детстве — одной оставаться. Потом — боли, насмешек. А теперь — это. Надоело. А назад в театр не вернусь. И к Петьке тоже. Сгорело все.

— Буду сильной, смогу себя защитить, отпор дать.

— Ясное дело, против лома нет приема, — захихикал старик. И добавил ехидно: — Окромя другого лома.

— Дедушка. Ну и для чего так жить, бояться всего? А еще с этим, уродством, — она кивнула на отражение в стекле.

— Это как раз самое простое. Я о душе спросил... Ну, да понял уже, — он замолчал, подумал и, привстав с кресла, ткнул ее в локоть: — Вот смотри. Легонько, кажется, да? А попробуй руку поднять. Не выходит? То-то. Сила, она разная бывает.

Михаил Степанович провел ладонью, нажал на запястье: — Видишь, отпустило. Потому и говорю: — Чего больше, желания отомстить, или себя изменить, чтоб не бояться?..

— Я, вот, жизнь, считай, прожил. Хлебнул всякого, — он вынул из шкафа небольшую шкатулку. — Тут все, что нажил, и потерял — тоже.

Отложил стопку орденских книжек и достал несколько фотографий: — Это жена моя, сын. Внучка на тебя, кстати, похожа. Да не хватайся ты за лицо. Я знаю, похожа.