Петрович

Та же участь чуть позже постигла молоко и воду.

Отдышавшись в очередной раз, Ваня вдруг сел на постели, обвел окрестности мутным взором и простонал:

— Мне ж на работу, блин... Сколько времени?

— Какая работа, Ваня? — строго спросил Петрович. — Побойся бога! Никакой работы. Даже не думай.

— Уво-о-олят... — заскулил несчастный, сжав ладонями виски и покачиваясь взад-вперед.

— Не уволят. Я тебе больничный сделаю, — Петрович ласково погладил мальчишку по плечу.

— Правда? — очень тихо спросил Ваня.

— Бля буду, — отрезал Петрович. — Ложись.

Ваня посмотрел на него с недоверчивым уважением и упал на подушку, а минуту спустя потянулся за минералкой. Однако Петрович, сообразивший, что выздоровление грозит затянуться на неопределенное время, попытку напиться пресек и недрогнувшей рукой плеснул в рюмку водки. Ваня было заартачился поначалу, но вскоре дал себя уговорить, ибо хуево ему было не на шутку. Только водка с первого раза тоже приживаться отказалась, и вторую рюмку Петрович затолкал в хнычущего пацана с большим трудом. Впрочем, он знал, что делает. Через четверть часа Ваня порозовел, внутри у него стало тепло и приятно, а глаза закрылись сами собой. Еще через десять минут он сладко спал.

Петрович вздохнул с облегчением, по-быстрому ликвидировал образовавшийся бардак и вышел, тихонько прикрыв дверь. Нужно было отзвониться в несколько мест, в том числе и знакомой врачихе...

Потом, когда все дела были улажены и все звонки сделаны, Петрович пил на кухне чай, варил бульон, курил и думал. Думал он о том, какая чудная тварюшка дрыхнет в его постели, а также о том, чтó ему теперь с этой тварюшкой делать. Собственно, делать-то ему хотелось то же самое, что было проделано по пробуждении, только вот как — с его-то образом жизни и кругом, так сказать, общения? Ведь вот же Саня Шульгин — не поймет. И майор милиции из второй секции — нет, не поймет... А уж рыбнадзор, который напротив... Ох, бля...

Петрович покрутил головой и смял сигаретку. Мысль о выпитых вместе цистернах пива отозвалась тоской. Не настолько, впрочем, острой, чтобы отказываться от желания устроить все как-нибудь так, чтобы и волки остались сыты, и тощая рыжая овца уцелела. А в том, что овцу эту легко удастся прибрать к рукам, Петрович почему-то не сомневался — на то ведь она и овца, не так ли?..

Помешав бульон, Петрович попробовал его на вкус, обжег язык, выругался и вырубил газ. Пора было будить пацана — нехуй спать на голодный желудок, вредно это.

Просыпался Ванюша трудно. Сначала мычал что-то жалобно, потом открыл глаза, посмотрел на мучителя, не узнавая, и попытался спрятаться под одеяло, но Петрович перетянул одеяло на себя и таки вытряхнул Ваньку из сна, бесцеремонно растормошив хлипкую тушку. Ваня сел, протер глаза, глянул на Петровича как-то хмуро и душераздирающе зевнул.

Петрович скользнул взглядом по частоколу ребер, полюбовался помятой рожицей, облизнулся на мелкие соски, шумно вздохнул и, почувствовав шевеление в паху, закинул ногу на ногу. Подумал, что надо бы сразу после кормежки отвезти пацана домой — от греха... Но тут Ванька — словно нарочно — томно вскинул руки, демонстрируя золотистые подмышки, и потянулся — медленно, со стоном, аппетитно хрустнув суставами и прогнув позвоночник...

У Петровича в глазах потемнело. Забыв о бульоне, он сгреб крысенка, повалил его на спину, притиснул собственным весом и принялся, как накануне мечталось, зацеловывать насмерть. И с каждым поцелуем, с каждой в зародыше подавленной попыткой рыжего отбиться, крыша уезжала все дальше и дальше, пока не исчезла из виду, так что Петрович даже не успел с ней проститься...

Ванька оказался невъебенно сладким.

Когда его скользкое и неожиданно текучее тело сдалось и перестало дрыгаться, Петрович вылизал его сверху донизу — невзирая ни на перегар, ни на горковатый привкус похмельной испарины. Вставить, правда, пацану не удалось — тот начинал шипеть и брыкаться при малейшей попытке добраться до его задницы, но Петровичу уже и того было довольно, что по результатам вылизывания хуй у мальчонки стоял образцово. И был этот хуй едва ли не больше Петровичева, отчего желание поставить крысенка раком только крепчало.

Ничего — думал Петрович — нам не к спеху, мы обождем... Думал — и играл с Ванюшиной игрушкой. Ваня всхлипывал, отворачивал полыхающую румянцем мордочку и не знал, куда девать руки, но исправно толкался в крепкий дяденькин кулак и словил кайф аккурат в тот момент, когда присосавшийся к шее дяденька оторвался от нее с громким победным чпоком.

— Умница, — сказал напрочь забывший о самом себе Петрович, поцеловал щенка в ухо и уволок под душ. Где и кончил тихонько, ввинтив предусмотрительно намыленный палец в узкий Ванюшин зад — в гигиенических якобы целях...

Потом он Ваньку мыл. Долго и со вкусом, уделив особое внимание рыжим патлам. Потом — вытирал. Так осторожно, словно боялся, что мягкое полотенце оставит ссадины на распаренной коже. Потом нарядил в огромный махровый халат, который сваливался то с одного плеча, то с другого, и подумал, что хуй он куда отпустит это лопухастое чудо.

Мое — решил он. И точка.

А неосведомленный относительно своей дальнейшей судьбы Ванюша тем временем щипал булку, хлебал подогретый бульон и размышлял о том, спросить ли, какой автобус здесь ходит, или уж не спрашивать? Может, как в прошлый раз, на тачке увезут?..

— А, знаешь, Ваня, оставайся-ка ты у меня жить.

Ваня не донес ложку до рта, осторожно опустил ее в тарелку и повернулся. Взгляд у него был не удивленный, не ошарашенный даже, а просто непонимающий, словно Петрович по-китайски зачирикал. А тот погладил Ваньку по мокрым волосам, улыбнулся и выдал:

— Ну ты сам посуди, я ж от тебя просто так не отстану, ты же понимаешь?

Ваня загипнотизированно кивнул.

— Ну вот и хули теряться? Мы ж взрослые люди, ебаный в рот!

Взрослый человек Ваня крепко призадумался. Что там творилось в его человекообразных мозгах — сие тайна великая есмь. Может быть, он полагал, что статус взрослого человека обязывает его согласиться с Петровичем, но возможно, что и не полагал вовсе... А Петрович тем временем придвинулся поближе, притянул Ванюшу к себе и сказал негромко и как-то так задушевно:

— Я ведь правда от тебя не отстану, Ваньк...

Иванушка отчего-то вдруг поник, клювер свесил — вроде как сдался, а потом плечиками дернул и то ли кивнул согласно, то ли наоборот, но Петрович, ничуть не сомневавшийся в убедительности своих доводов, тряхнул его ласково и молвил:

— Да ты не бойся, Ванька, я не страшный.

...Три дня они жили душа в душу. Петрович не выпускал Ваньку из дома, почти не давал ему одеваться и тискал при всяком удобном случае. Правда, задница Ванькина ему так ни разу и не обломилась, но он ничуть не унывал и верил в лучшее. Оптимист хренов.

На четвертый день у Ванюши кончился "больничный", и Петрович с утреца отвез его на работку, пообещав забрать вечером.

Забрал. И когда Ванюша уже занял свое законное пассажирское сиденье, Петрович вдруг предложил ему заехать домой — забрать вещи. А то ведь это не дело — жить с одними трусами. Ваня охотно согласился, и Петрович завел мотор, а через несколько минут припарковался возле указанной блочной пятиэтажки. Вообще-то ему было глубоко начхать на количество Ванькиных трусов, скорее просто хотелось глянуть одним глазком на его предков — интересно же, в кого он такой уродился. Вот только, уже собравшись выйти из машины, Петрович вдруг струсил самым безобразным образом и в квартиру за Ванькой не пошел, хоть и страшно было отпускать его одного.

Впрочем, оставлять его поутру в салоне тоже было не весело, но ничего, Петрович справился. И теперь, дожидаясь Ванюшу в машине, справлялся снова.

Ваньки не было почти час. Наверное, он там объяснял чего-то своим домочадцам, а Петровича передергивало от одной только мысли об этом. Ему-то, слава богу, уже ни перед кем не было нужды отчитываться в том, какой он плохой мальчик. А еще он пытался представить, как его тихий послушный Ваня справится с такой трудной задачей. Если вообще справится.

Одним словом, к тому моменту, когда из-за обшарпанной подъездной двери, наконец, вынырнул нагруженный двумя ядовито-желтыми пакетами с тряпьем Ванюша, Петрович был на грани сердечного приступа и даже расспрашивать щенка ни о чем не стал, просто покидал шмотки на заднее сиденье и дал газу. Впрочем, он не мог не заметить, что Ванька расстроенным не выглядит, а потому быстро успокоился и, доставив свое рыжее счастье домой, первым делом предложил пивка выпить — за переезд. А выпив, принялся разбирать Ванюшины пожитки.

Вытряхнув барахлишко прямо на пол, Петрович окинул придирчивым взором кучу тряпья и для начала забраковал всю обувь — она была ужасна. Покидав ботинки с кроссовками обратно в пакет, он перетряхнул одежду и пришел к выводу, что место ей на помойке — о чем и не замедлил сообщить обладателю этой самой одежды. Несколько замызганных футболок, пара непрезентабельных рубашек, пиджачок вельветовый-страшненький и застиранные до дыр джинсы отправились вслед за обувкой. Как и белье с носками, на которые Петровичу и смотреть-то было страшно.

В результате ревизии годным к употреблению Петрович счел только то, во что Ванюша одевался все это время, а также более-менее сносную ветровку, вязаный шарф и тонкие кожаные перчатки — дареные, судя по приличному виду, выделявшему их среди прочего барахла. За которое, кстати, местные бомжи с удовольствием перегрызут друг другу глотки.

Рассовав барахлишко по пакетам, Петрович отнес его в прихожую и бросил возле двери, чтобы как-нибудь потом снести к мусорке, а по возвращении в зал застал Ваню тихо всхлипывающим и роняющим горькие слезы в стакан с пивом.

— Вань, ты чего? — оторопело брякнул Петрович, присаживаясь рядом. — А, Вань?...

Ваня не ответил. Только отставил стакан и обнял себя руками, словно его раздели-разули да на мороз выставили.

Петрович приобнял его и попытался утешить:

— Да нахуй тебе эта рвань, Ванечка? Мы ж тебе все новое купим...

Ваня отвернулся.

Петрович вздохнул, прижал Ванюшу к себе и, не чуя беды, забормотал что-то о том, какое у него глупое горе луковое.

— Я хочу домой, — прошептал Ваня — совсем негромко, но категорично — и Петрович похолодел.

— Да как же, Ванечка?.. — запричитал он. — Да что ты, милый?.. Да я же просто...

Ну да, хотел как лучше. Только поди ж теперь объясни кому...

Ваня так точно в объяснениях не нуждался. Он выполз из Петровичевых объятий и засобирался. Сложил в пакеты то, что в них не попало, и принялся натягивать обувку. Петрович забегал, засуетился вокруг, уговаривая хоть на ночь остаться — мол, после пива машину вести не с руки, но завтра он Ванюшу отвезет, куда будет велено, а ночью даже приставать не станет, на диване себе постелет, но Ванька решительно зашнуровал кроссовки, подхватил вещички, и, не глядя на Петровича, вышел вон — трешник у него на кармане так и лежал неразменянный, на такси должно было хватить.

Петрович плюнул с досады, запрыгнул в ботинки и потрусил следом.

Уговорить Ваньку сесть в машину удалось едва ли не силой, и, все еще надеясь на что-то, покинутый воздыхатель всю дорогу уговаривал рыжего вернуться, сулил золотые горы и банановые острова — вкупе с неприкосновенностью частной собственности, но тот упорно смотрел в окно, молчал и не выпускал из рук предмет раздора. Петровичу ничего не оставалось, кроме как высадить его у знакомого подъезда и, преисполнившись отчаянья, в сердцах обозвать себя долбоебом. Самым долбоебистым из всех возможных.

Что делать дальше — он не представлял, и только к утру пришло осознание, что жизнь не удалась. Конкретно. А ведь так хорошо все начиналось... И одного этого начала Петровичу хватило, чтобы теперь чувствовать себя законченным неудачником вроде тех бомжей, которым так и не обломился презент от Вани. По правде сказать, Петрович почти завидовал тем бомжам, они ведь не ведали, какое оно — счастье. Вот Петрович — ведал. И так бездарно его проебал...

Нет, с этим Петрович смириться не мог.

Кое-как пережив день и из последних сил дотянув до вечера, он подогнал тачку к гребаному судьбоносному салону и устроился ждать, не сводя глаз со стеклянной двери. Ваня вышел в назначенное время, близоруко жмурясь по своему обыкновению, но знакомую бээмвуху с гостеприимно приоткрытой дверцей заметил сразу и застыл, прикидывая, как поступить. Прикидывал на удивление недолго — видать, и впрямь здорово обиделся — а по итогам прикидывания поджал губы и демонстративно проигнорировал ухажера. Ухажер проводил его тоскливым взором, а потом с большим чувством и где-то даже с экспрессией пожелал себе всякого такого, какого и злейшим врагам не желают.

Не солоно хлебавши вернулся он домой и тотчас придался мукам сожаления — совершенно напрасным ввиду их бесперспективности. Сколько бы он ни убивался из-за собственной дурости, изменить тот факт, что ничего, кроме приказного тона и грязных домогательств, Ванюша от него не видел, не представлялось возможным. Разве что в отдаленной перспективе. Только на нее и была надежда...

Хрен — подумал Петрович. Не сдамся.

В результате каждый вечер на протяжении недели некое заинтересованное лицо, выглянув в окошко, имело счастье лицезреть примелькавшуюся белую тачку, подъезжавшую к салону за полчаса до закрытия. И каждый вечер на протяжении недели заинтересованное лицо упорно проходило мимо этой тачки, держа курс на автобусную остановку. Петрович смотрел ему вслед и иногда улыбался, иногда злился, но думал всегда только о том, что расшибется, но переупрямит рыжего.

И переупрямил, конечно. Только чуть не помер от счастья, когда в один прекрасный день рыжий, пройдя, как обычно, мимо, вдруг остановился, вернулся и, чуть помедлив, залез в машину.

— Ванечка... — выдохнул Петрович со всей нежностью, на которую был способен, и нечеловеческим усилием воли запретил себе распускать руки.

— И чего? — спросил Ванечка, шмыгнув носом.

— А чего бы ты хотел? — сладко пропел готовый исполнить любой каприз Петрович.

Ваня хмуро покосился на него и не ответил. Из чего был сделан небезосновательный вывод, что в общем и целом хочет Ваня примерно того же, чего и Петрович, т.е. ебаться. Однако некую культурную программу все же следовало предложить — дабы разрядить обстановку и наладить добросердечные отношения.

— А пойдем в кино? — ляпнул Петрович первое, что пришло в голову, и Ваня сначала удивился, а потом нарочито безразлично дернул плечиком — валяй, мол, если тебе так хочется, мне-то, типа, по барабану...

Петрович выдохнул и завел мотор.

Кино было страшное. Петрович, правда, и полслова из того кина не понял, потому что пялился только на Ваньку, который, в свою очередь, разинув рот, таращился в экран и временами явственно вздрагивал — но попкорн при этом поедал исправно. Петрович тоже изредка тягал эту дрянь из Ванькиного кулька — исключительно ради того, чтобы прицельно наткнуться на Ванькину же руку... В общем, вечер прошел вполне удовлетворительно, особенно если учесть тот факт, что после ужастика Ваня выглядел слегка пришибленным, пугливо озирался по сторонам и нуждался в срочной защите от воображаемых призраков. Оставалось только быстро доставить его домой и защитить всеми доступными способами.