Аннабель

— Ладно, пошёл я. — говорит в конце концов Луи. — А ты — держись.

— Постараюсь.

Луи поднимает светильник и продолжает обход. К этому времени солнце окончательно прячется и наступает темнота. Мне ещё предстоит мыть посуду и чистить печку. Потом — греть воду для Матильды и её дочек. И попробуй нагреть недостаточно или перегреть — недосчитаешься волос на голове. Или забудь положить в кровати тёплые камни — тут пахнет ударом в живот или затрещиной.

Вздохнув, я вытираю руки о передник и иду в дом.

Этот вечер оказывается самым тихим и спокойным из всех, за последнее время. Матильда перебрала с вином и едва ворочает языком. Пока я готовлю мачеху ко сну, она пытается объяснить мне, что её отношение — на самом деле забота о том, чтобы я выросла достойной девушкой. Интересно, почему же она так же не заботится о своих дочерях? Кому-кому, а вот им не помешала бы хорошая трёпка.

Например, за те щипки, которые я получаю от них, пока помогаю переодеваться и ложиться в кровати. Анна сонно требует рассказать её интересную историю, чтобы она могла заснуть, а Жанна приказывает оставить свет, потому что ей страшно, когда темно.

А ведь обе — старше, чем я. А мне приходится спать в темноте на неудобном сундуке.

Всё, наконец я полностью свободна.

Отправляюсь за дом, по пути успевая дернуть за хвост Поля, который сидит, уставившись в ночное небо. Кот мерзко орёт и пытается ударить меня когтями. Ага, так я тебе это и позволила! Посмеиваюсь и обхожу сарай, в котором мы храним хворост и дрова. Тут имеется один секрет, про который знаю только я. Ну, сейчас только я. А прежде о нём знал ещё и папа. Ругался на свою непутёвую дочь, но так ничего и не сделал.

Нужно ухватиться рукой за щель между досками задней стены сарая, а после вставить ногу в щель забора. Теперь подтянуться и взяться за верхнее бревно. Главное не попасть на один из деревянных шипов, торчащих вверху. Вот тут в ограде ещё одна щель, так что можно стоять и держаться за крышу сарая. Ф-фух, прямо перед лицом пролетают летучие мыши! Чуть вниз не свалилась из-за этой напасти.

Ладно, продолжаем. Упираясь ногами в забор, заползаю на крышу. Осталось разбежаться и прыгнуть. Всякий раз, когда делаю это в темноте, кажется, будто земли внизу нет, и я лечу в абсолютной пустоте — дух захватывает! Прямо перед лицом из мрака возникает ветка дерева, и я хватаюсь за неё обеими руками. Пальцы скользят, но я всё же удерживаюсь и ветвь медленно опускается вниз, покуда я не касаюсь подошвами земли.

— Когда-нибудь твои безумства закончатся сломанной ногой, — доносится голос из зарослей. — Мне, откровенно говоря, страшно на это смотреть, даже не представляю, что ощущаешь ты.

— А мне нравится, — потираю ладони и морщусь. — Чувствую себя птичкой.

Из темноты выходит человек в плаще с капюшоном, наброшенным на голову. Лица не видно.

— Когда я была в Перпиньяне, — Бер отбрасывает капюшон, — то видела там смешного зверька. Говорят, его привезли откуда-то с далёкого юга. Там так жарко, что у всех людей чёрная кожа.

— Чёрная кожа! — я смеюсь. — Ну ты и выдумщица.

— Ага, я тоже посмеялась. Так вот, этот зверёк очень ловко прыгал по веткам деревьев — прямо, как ты сейчас.

— Ну, спасибо, — я щипаю Бер за бок, и она жалобно пищит. — Получай!

— Ах ты так? — меня щипают в ответ. — На и тебе!

Так мы развлекаемся, покуда за оградой не начинает лаять Фора — наш дворовый пёс, которого на ночь спускают с верёвки. Ну, если старая глухая собака услышала нашу возню, значит пора прекращать веселье.

— Идём? — спрашиваю я, и Бер отрицательно качает головой. — Что такое?

— Не могу, — в слабом свете низко висящей луны я вижу выражение тревоги и печали на лицо подруги. — Слышала про хворь, которая высасывает жизнь из человека?

— Да, Луи сегодня рассказывал. Странно, что больше никто до этого не упоминал.

— Люди боятся. Ходит слух, дескать, если упомянуть болезнь, то она перекинется на тебя. И знаешь, что-то в этом есть.

— Но ты не боишься? — уточняю я.

— Нет, у меня есть один хороший оберег. Он мне остался от бабушки.

— Её, вроде как, тоже считали ведьмой? — я щёлкаю Бер по носу. — От ведьмы к ведьме?

— Пусть так, — она вздыхает. — Так вот, в соседнем доме живёт девочка, её зовут Луиза и она подхватила этот недуг.

— А ты тут при чём? — спрашиваю я. — На лекаря ты вроде бы не училась и зелья никогда не варила.

— Я знаю, что нужно делать, — подруга смотрит мне в глаза. Сейчас Бер абсолютно серьёзна. — Думаю, эту неделю я не смогу гулять с тобой по ночам, ты уж прости. Потом, когда всё закончится...

— Ладно, — я машу рукой. — Неделя — это не так уж много. Так, может быть, я пойду с тобой?

— Нет! — сейчас Берн кажется даже испуганной. — Не надо. Ани, понимаешь...В общем, это такая вещь, которую я должна делать в одиночестве.

— Ну и пожалуйста, — делаю вид, будто обиделась. — Так и скажи, что я тебе буду мешать.

— Ани, — Бер дёргает меня за рукав. — Ну не могу я тебя взять с собой, поверь.

— Да хорошо, — прекращаю притворяться обиженной. — Пошли, пройдёмся до дороги.

По пути Бер рассказывает про свою бабушку и про то, как её один раз едва не сожгли на костре. В самый последний миг её парень, дедушка Бернадет, и его товарищи напали на толпу жаждущих крови ублюдков и отбили несчастную. Ту потасовку до сих пор помнят местные старики и называют Большой дракой за ведьму.

— Срочно заводи себе парня, — советую я подруге. — А то некому тебя будет отбивать, если что.

— Оливье набивается, — Бер вздыхает. — Но ты же сама знаешь, какой он придурок. Вчера вот сказал, что если я не стану с ним встречаться, то он всем расскажет, будто видел, как я колдую. И ещё у него изо рта вечно смердит — фу!

Мы прощаемся на перекрёстке, и некоторое время я думаю, куда пойти погулять. Настроение, если честно, слегка подпорчено, и я ощущаю, как грусть мало-помалу наполняет душу. В такие моменты хочется с кем-то поговорить, выплеснуть всё, что грызёт изнутри. Но кому?..

Я знаю, кто всегда готов выслушать меня.

Так было, пока папа был жив.

Надеюсь, и сейчас он слышит меня на небесах.

В нашем семейном склепе, как обычно, темно, тихо и спокойно. Не знаю, почему некоторые люди боятся кладбищ и склепов. Как по мне — это самые безопасные места, где ты можешь отдохнуть от суеты и пообщаться с близкими людьми.

Поглаживая каменную стену саркофага, я рассказываю папе, про свою жизнь, жалуюсь на мачеху и её дочек и прошу, чтобы папа, как можно быстрее забрал меня к себе. Если подумать, то что меня здесь держит? Бер? Рано или поздно подруга найдёт себе парня и забудет про Аннабель. Тогда у меня не останется ни единой причины продолжать жить.

Хочется остаться в склепе, но приходится возвращаться. Я медленно иду по кладбищу, и всё вокруг расплывается, точно я утонула и бреду по дну реки.

— Папа, папа, — бормочу я, вытирая слёзы с глаз. — Ты же говорил, что всё будет хорошо. Рассказывал, что если станет плохо, то ко мне прилетит моя крёстная фея и всё исправит. Махнёт волшебной палочкой и...

То ли звук, то ли неожиданное движение заставляет остановиться и вертеть головой. Сейчас я стою возле склепа королевской семьи — большущей постройки, больше похожей на жилой дом, чем на обитель мертвецов. Колонны, купол крыши и тёмная арка входа — очень красивое строение; папа рассказывал, что королевский склеп возводил зодчий из далёкой жаркой страны, где в пустыне стоят исполинские пирамиды.

Мне кажется, или во мраке дверного проёма на мгновение качнулось что-то белое? Глупости! Кто может прятаться в склепе королевской семьи? Однако я ощущаю непреодолимое желание войти внутрь. Настолько непреодолимое, что сама не замечаю, как подхожу всё ближе. Это какое-то наваждение, не иначе! Кроме того, я чувствую чей-то пристальный взгляд, от которого кожа на лице начинает пылать, как от ожога.

— Ани, остановись! — голос папы слышится так отчётливо, будто он стоит у меня за спиной.

Морок отпускает, и я испуганно отбегаю от склепа. Что произошло? Я не в силах понять, почему едва не вошла внутрь королевской усыпальницы. Чужой взгляд некоторое время ещё продолжает обжигать лицо, но чем дальше я отхожу, тем слабее он ощущается, пока не исчезает вовсе.

Подхожу к воротам кладбища и останавливаюсь. Смотрю назад.

— Аннабель, — шепчет ночной ветер, блуждая между крестов. — Аннабель...

4.

С самого утра в доме царит непонятное оживление. Матильда носится с физиономией такой загадочной, будто ночью ангелы сообщили ей некое важное известие, может быть даже от самого бога. Кощунственно так думать, понимаю, но как только взгляну на мачеху, эта мысль приходит в голову снова и снова.

Жак и Луи метут двор, убирают сухие листья и сорняки в саду, а после щётками из конского волоса чистят ограду и стены дома. Констанц порхает по кухне, будто птичка и напевает про эту самую птичку, сумевшую удрать из силка охотника. Повариха довольна, что и не удивительно: в кои-то веки Матильда разрешила ей класть в блюда все необходимые ингредиенты в нужных количествах. А не так, как всегда; куда, столько сахара? И муки давай меньше, хватит и половины.

Нет, воистину, происходит нечто необычное.

Правда, мне от этого нисколько не легче. Даже наоборот. Я и Виола — старуха, добывающая хворост, выдраиваем дом так, словно к нам в гости должен приехать не меньше, чем король. После, когда пол и стены начинают сверкать, а окна блестят так, что болят глаза, Матильда велит приготовить праздничную одежду, так что я вынуждена орудовать тяжеленным гладильщиком, выглаживая камизы, коты и сюркотты мачехи и её дочерей. Виола кряхтит, когда взамен потухших, ей приходится тащить новые уголья. Да ещё и нужно следить, чтобы ни один уголёк не вылетел наружу и не пропалил дыру в дорогой ткани. Когда заканчиваю, по лбу текут настоящие реки пота, а руки, кажется, вот-вот отвалятся.

Не знаю, что должно произойти, но я уже это ненавижу.

В гостином зале ставят большой стол. Последний раз его доставали на свадьбе папы и Матильды. Помню, тогда я глядела на счастливое лицо папы и думала, что происходит нечто хорошее. Надеялась, что обрету добрых подруг и женщину, которая сумеет хранить мир в нашем доме.

Как и большая часть других моих надежд, эта тоже разбилась вдребезги.

Тем смешнее вспоминать тот день и себя саму, напевающую песенки и улыбающуюся Жанне и Анне. Тогда они показались мне какими-то напряжёнными, что я списала на растерянность и привыкание к новому месту. Кто мог знать, что так называемые 'сёстры' с самого начала не испытывали ко мне ничего, кроме откровенной ненависти. Как сказала Анна: 'Эта дрянь не заслужила своей красоты', а Жанна добавила: 'На самом деле — ничего особенного'.

Ну да, вам, жабам, виднее!

Когда расставляю посуду криво усмехающаяся Жанна несколько раз намеренно толкает меня в бок, так что успеваю поймать падающие тарелки лишь в самый последний момент. Представляю, что было бы, разбей я хоть один прибор! С трудом удерживаюсь от того, чтобы показать мерзавке язык. Жанна скалит свои кривые зубы, больно щипает меня за бок и уходит. В дверях бросает через плечо:

— Скажу маменьке, что ты ставишь грязную посуду.

И действительно, очень скоро на входе в зал появляется Матильда. Она мрачна, как грозовая туча и почему-то слегка напугана.

— Ты, змеюка подколодная, решила меня извести? — шипит мачеха и едва не тыкаясь носом в расставленную посуду идёт вдоль стола. Тарелки и бокалы блестят, но Матильде удаётся-таки отыскать крохотное тёмное пятнышко на одной из вилок. После этого мачеха с довольной улыбкой наматывает мои волосы на свой кулак и очень долго дёргает. Так долго, что от боли у меня начинает темнеть в глазах. Когда пытка заканчивается, я не могу удержаться на ногах и падаю на колени.

— Я тебя научу чистоплотности! — кричит Матильда и выплёвывает ругательства одно за другим. Такое ощущение, будто у неё изо рта прыгают омерзительные бородавчатые жабы. — Ты у меня будешь знать, что такое чистота и порядок, мерзавка! Всё делаешь для того, чтобы вывести меня из себя, да? А ну встала и как следует вытерла всю посуду! Ещё раз увижу грязь — шкуру с тебя спущу, ясно тебе, бездельница?

Молча поднимаюсь. Сквозь алую дымку перед глазами вижу Жанну и Анну, стоящих в дверях. Обе улыбаются, а Жанна показывает мне язык. Ненавижу всех троих. Ненависть настолько сильная, что красный туман в глазах становится почти непроницаемым. Я хочу, чтобы они умерли. Почему хорошие люди умирают, а эти твари продолжают топтать землю, изрыгая жаб из своих грязных ртов?

— Как она смотрит! — хихикает Анна. — Так бы и кинулась, да, дурында?

— Глаза опусти! — Матильда бьёт меня по затылку. — Приучай себя к хорошим манерам, иначе я за себя не отвечаю. Заботишься об этой мерзавке, думаешь о ней, а она зыркает своими гляделками, что тебе бешеный пёс.

К полудню всё готово и остаётся лишь выставить на стол горячие блюда. Только теперь Матильда благоволит объяснить причину сегодняшней суеты. Оказывается, нас должен посетить король. Не то, чтобы это был визит конкретно к нам, просто Его Величество едет в отремонтированный замок и посетит вдову своего верного лесничего по пути.

Всем велено надеть лучшую одежду и собраться во дворе. Виола в панике шепчет, что у неё ничего нет, кроме того, что на ней и я веду старушку к себе. У меня ещё осталась крохотная комнатка, в которой нет места для кровати, но зато имеется сундук с одеждой. Вещей мне оставили не так, чтобы много, но кое чем я ещё могу поделиться. Виола долго благодарит и ощупывая ткань котты шепчет, что ещё никогда не носила ничего подобного. В глазах старушки стоят слёзы. Ну что же, я рада, что хоть кому-то смогла помочь.

Сама надеваю лиф и юбку из бродклосса, чудо, как мне удалось спрятать это платье от цепкого взора Матильды и её дочерей. Это — папин подарок на мой последний день рождения и, как сказала папа, это красивое красное платье привезли из Британии. Цену он не сказал, но думаю, что она оказалась немалой. Рукава цепляю на заколки и приходится просить, чтобы Виола мне помогла.

— Ты — настоящая принцесса! — восторженно шепчет старушка, рассматривая меня. — Не то, что эти уродины, чтобы их черти всех забрали.

На голову надеваю серебряный обруч, украшенный разноцветным бисером. Достаю зеркало, которое прячу на дне сундука, под одеждой и рассматриваю себя. Действительно, неплохо и уж куда лучше, чем Жанна и Анна в своих дорогущих платьях, которые сидят на них, как обноски на огородных пугалах.

Когда с Виолой выходим во двор, там уже собрались все остальные. И я ощущаю, что взгляды собравшихся прикованы исключительно ко мне. Матильда долго смотрит, молчит и наливается темнотой, как чернеет грозовая туча перед тем, как закрыть небо. Потом мачеха переводит взгляд на своих дочерей, и я вижу, как она кусает губы.

Матильда произносит что-то неразборчивое, после чего подходит ко мне и срывает обруч с головы.

— Ты украла это у меня, — губы мачехи дрожат, как всегда, когда она находится в ярости. — Только приезд Его Величества сдерживает меня от того, чтобы как следует выпороть воровку.