Записки подменыша

Впрочем, этот мальчик — весьма дисциплинированный раб. Восемнадцатилетний девственник. Для него всё это явно в новинку — он ловит каждое её слово, робко расспрашивает, выполняет задания со щенячьим восторгом и рвением первоклассника. Алиса вздохнула, отключая уведомления из этого мессенджера. Даниэлю не нужно замечать фото голого парня на коленях. Задание предсказуемое, и выполнено правильно — но очень уж топорно, без изюминки, без малейшей игривости в позе, с неподвижным, будто на фото для документов, лицом. Ещё и этот ужасный общажный фон — веник, ведро с тряпкой, стол, обильно присыпанный мусором... И мог бы хоть снять трусы и штаны, а не просто спустить. Никакого эстетического чутья.

— Я настолько незаметный, да? Нет, я, конечно, понимаю, что незаметный — но чтобы настолько!..

Алиса остановилась, улыбаясь. Даниэль шагнул ей навстречу, благоухая элегантно-дразнящим шипровым парфюмом и холодом. Полы его длинного чёрного пальто при ходьбе развевались, как крылья летучей мыши или плащ вампира из старой оперы; пряди каштановой чёлки наползали на глаза — странные, нездорово блестящие глаза дикой кошки. Какого они цвета? В полумраке трудно разобрать. Кажется, что всех цветов сразу, — переливчатый опал. И совершенно кошачьи по форме — томный восточный миндаль, терпкие пряности. Сине-фиолетовый шарф — цвета сумерек — лежит на плечах, щегольски лаская ткань пальто кистями. На руках скромные шерстяные митенки — неожиданно скромные на фоне такого стильного наряда. Сюда бы подошла кожа — или дорогая замша.

Даниэль картинно поклонился, согнув руку в локте, и убрал в карман телефон. В свете фонаря серебром блеснули "гвоздики" в левой брови, серёжка в ухе, начищенный до блеска носок узкого ботинка. Чёрт возьми, даже в том, как эти туго зашнурованные изящные ботинки обхватывают его ноги, есть что-то эротичное. В центре гладкого высокого лба набит крошечный крест, который она почему-то не заметила на фото; перевёрнутый крест — знак чего? Отвержения религии? Протеста? Асоциальности? Сколько мелких продуманных деталей. Витраж, гобелен, актёр на сцене. Чувственно-пухлые яркие губы растянуты в улыбке — напряжённо-вопросительной. Алиса жадно вдыхала его запах; ликование голода уже подсказывало, что она пришла не зря.

— О нет, тебя трудно не заметить. Извини. — (Она с некоторым трудом оторвала взгляд от его лица, изображая растерянное смущение). — Думала, ты ждёшь у выхода из метро — а ты, получается, подошёл ко входу. Идём?

Всё же фото не врали — что-то даже преуменьшили. Сияющее, удивительно красивое лицо. В такой красоте есть что-то жуткое; но что? Лихорадочный блеск глаз? Странная смесь нежности и опасной силы в стройном теле под пальто? Да, реальность, в отличие от вылизанных обработкой фото, грешит мелкими изъянами — пара прыщиков, лёгкая обветренность губ, раскрасневшиеся от холода щёки. Но почему-то так потрясение ещё сильнее.

Проклятье. Прозвучит безумно, но ведь он почти так же красив, как...

Нет.

...как Ноэль.

Или даже больше. Только — совсем другой красотой. Не печальной, как озеро при свете луны, а жгучей и разрушительной. Роза, изъеденная червями; роза, охваченная пламенем.

— Ну-ну, всё с тобой понятно! Прошла мимо меня, значит! — в весёлом возмущении воскликнул Даниэль. Его гибкий голос скользнул из низа вверх — от почти-баса до шутливо-обиженного почти-фальцета. Чуть капризные интонации; жалобы скрипки. — Я тебя даже окликнул — а ты идёшь себе дальше и идёшь!

— Прости, я...

— Я, пока тебя ждал, даже записал сторис, прикинь?! Впервые за сто лет записал! Ну, то есть года за два, не меньше. Аж забыл уже, как они делаются!

— В Instagram записал?

— Нет, в Facebook. — (Они пошли рядом, пробираясь через толпу. Даниэль плыл по рыхлому снегу походкой небрежного франта — широкими энергичными шагами; только трости и цилиндра не хватает. Алиса едва поспевала за ним). — Ну, просто я хожу что-то, хожу вокруг этого метро, а напротив — собор, рынок, вон тот памятник... Чего бы, думаю, и не записать? Гуляю же всё-таки в красивом месте. От собственной, блин, тупой привычки приходить за тысячу лет!..

Он засмеялся — легко и звонко, но как-то нервно. Неужели до сих пор переживает из-за того, что пораньше пришёл? Откуда же эта зацикленность?

— Я, по-моему, вообще никогда не записывала сторис, — призналась Алиса, когда они уже приближались к красно-белой вывеске пекарни, оплетённой рождественскими венками в золотых бантиках и шарах. — А в Instagram меня и вовсе нет.

— Вот-вот, у меня почти то же самое! — взбудораженно подхватил он. — Ну, то есть я там есть, но чисто формально — пользуюсь им чисто как мессенджером. Так и не понял, честно говоря, прикола — чего все им так восхищаются... Ну, и вообще я очень одобряю технологии, я за прогресс и вот это вот всё, но сам в этом плане тот ещё дряхлый дед! Пользуюсь всем этим очень ограниченно.

— То же самое, — кивнула Алиса. — Помню, когда-то даже сенсорный телефон у меня появился на порядок позже, чем у остальных. Я ходила себе и ходила с кнопочным. Просто не видела в этом смысла.

— Вот-вот! Понимаю. — (Даниэль рассмеялся, не замедляя шаг. Смех прозвучал весело, мелодично и вкрадчиво, опаляя солнечным жаром, — но тоже как-то нервно и болезненно, взахлёб. Будто шут тонет, жадно хватая ртом воздух вперемешку с водой — и из последних сил старается потешить публику). — Я штуки вроде сторис делаю прям в исключительных случаях. И посты тоже редко выкладываю — только если фото какие-то очень удачные, с фотосессий, например. Ты же смотрела мою страницу в Facebook, да? Это просто летопись моей жизни, если полистать, серьёзно — полноценная летопись!.. От тех времён, когда я был панком и ходил с ирокезом, до нынешних. Ну, знаешь — "Destro-o-oy everything!.."

Он прохрипел этот бунтарский лозунг в сдавленном выдохе — так, как если бы пел на сцене, беснуясь с электрогитарой, в цепях и коже, — и снова расхохотался, сверкая белыми зубами. Алиса улыбнулась, сражённая тугими цветными волнами его обаяния — взволнованно-текучих ассоциаций, красивой и злой энергии, которой, пожалуй, действительно хватило бы на то, чтобы разрушить всё сущее.

В переписке Даниэль упоминал своё панковское прошлое, но очень вскользь. Она задумалась.

— Страницу смотрела, конечно. Но не очень далеко листала, извини. — (Он цокнул языком, снова шутливо изображая возмущение — будто спрашивая: серьёзно?! Да как можно не изучить в деталях жизнь такого удивительного существа, как я?!). — А что касается постов — не знаю... С одной стороны, это, конечно, хорошо: всё сохраняется — разные ситуации, разные этапы жизни. С другой...

— Да-да, я поэтому ничего и не удаляю! — жарко перебил Даниэль.

— ...с другой — я, например, нечасто делаю посты с собой, со своими фото. Люблю снимать город или других людей, а собственные фотографии — ну, такое... Отчасти поэтому не рвусь в Instagram. Из-за культа самолюбования, который там царит.

— Ну, не знаю, по-моему, регулярно выкладывать свои фоточки — это ещё не самолюбование. Особенно если это такие фоточки-красоточки, как в моём случае! — (Даниэль хмыкнул. Фоточки-красоточки. Интересно, он это в шутку, всерьёз — или всё сразу?). — Вот если человек уже явно на этом зацикливается — тогда да. Хотя опять же — это ведь личное дело каждого. Я всегда говорю так: человек выбирает — раб повинуется!

А кем ты считаешь себя? — подумала Алиса, глядя на пляску снежинок в ночном небе. Кем — вот что важно. Рабом или человеком? И разве раб — уже не человек? А если все люди — рабы?..

— Интересная сентенция, — оценила она вслух. Большего и не нужно: высказаться Даниэлю явно важнее, чем выслушать другого, — сколько бы он ни твердил, что "будет с радостью впитывать от неё информацию" и "хорошо умеет слушать". Он — из тех ярких шумных птиц, которые кричат, не умолкая, и всё сводят к себе; это понятно с первых слов. Гроза, а не тихий благодатный дождик.

И ещё — понятно, почему в сообщениях он ставит восклицательные знаки. Каждая его фраза звучит ярко и возбуждённо — то ли как военная команда, то ли как реплика актёра со сцены.

Актёра. Пока они, болтая о соцсетях и селфи-зависимости, заходили в манящее тепло пекарни, Алису почему-то не покидал этот образ — образ сцены, красно-золотого занавеса.

Или, скорее, зелёно-золотого. Больше подошло бы к его глазам.

— Что будешь? — спросила Алиса, подойдя к витрине, где выстроились искусительные шеренги булочек, круассанов и тортов. Даниэль пожал плечами, едва скользнув по витрине взглядом. В крошечной уютной пекарне словно было слишком мало места для его статной фигуры в пальто; среди заурядных пуховиков, курток и шапок с помпонами он казался чёрным лебедем среди уток.

— Не знаю, выбирай сама... Так вот, по поводу визуального контента — я с тобой и согласен, и не согласен. С одной стороны — да, это, наверное, влияет на то, насколько люди способны воспринимать большие объёмы информации. С другой — разве всё дело не в том, что эти большие объёмы просто больше не нужны? Цифровизация так развилась в последние годы, ритм жизни так изменился, что...

— Извини, то есть вообще никаких предпочтений? Ну там — сладкое, несладкое? — перебила Алиса, специально прерывая поток научно-популярной болтовни Даниэля — и с удовольствием наблюдая, как он растерянно хмурится. — Заказываю то же, что себе?

— Да, если тебе не сложно, пожалуйста! — протараторил он, одним томным рывком стягивая присыпанный снегом шарф. — Я терпеть не могу выбирать, не умею этого, никогда этого не делаю!.. Ну, то есть, если человек хочет куда-то пойти, что-то купить, чем-то заняться, я просто говорю: да, давай. И подстраиваюсь под ситуацию. Ну, либо отказываюсь — и тоже подстраиваюсь... А тебе нравится, как я выгляжу?

— Конечно. Очень, — чуть озадаченная резкостью этого кокетливого перехода, кивнула Алиса. — Не зря же ты так долго собирался... Две булочки с корицей и фисташковым кремом и два латте с миндальным сиропом, пожалуйста!

Сладкое. В этом вечере должно быть много сладкого — ибо трудно представить что-нибудь слаще того, как он расстёгивает пальто своими длинными пальцами, не прекращая по-сорочьи стрекотать.

— Офигенное пальто, правда же?! Оно вообще-то не новое — я его, кажется, нашёл в чьём-то старом шкафу. И... Ох, а как ты думаешь, оно туда влезет? Не слишком длинное?

Даниэль озабоченно покосился на крючок, вбитый в непритязательную кирпичную стену. Расстояние от крючка до пола, действительно, вряд ли было рассчитано на столь аристократически внушительное одеяние.

— Мне кажется, должно влезть, хоть и впритык... Ох, ну а я чувствую себя просто крестьянкой рядом с лордом! — улыбаясь, отметила Алиса — и смахнула пылинку со своего простого голубого джемпера. На самом деле, в большинстве случаев совсем неважно, кто во что одет; но, если сказать это Даниэлю, который явно нездорово сфокусирован на своей одежде и внешности в целом, — он явно начнёт яростно спорить. Может, даже слегка разозлится — а это сейчас ни к чему.

— Как тебе? — обольстительно улыбаясь краешками губ, спросил Даниэль — и повёл ладонью сверху вниз, демонстрируя себя, как картину. Смешной, нарциссический жест — но сражаться с голодом всё сложнее. Какая странная, бьющая по глазам, опасная красота. Она задержала дыхание, представляя, как впивается губами в нежную шелковистую шею под воротничком чёрной рубашки, как снимает с него этот тёмно-серый старомодный пиджак из грубой ткани, этот чёрный бархатный жилет... Теперь Даниэль был похож уже не на актёра, а на модель из ретро-журнала годов восьмидесятых. Или на томно-соблазнительного певца-бунтаря вроде ребят из Depeche Mode в юности.

Наверное, он хорошо поёт.

Чёртова нимфа. Мадонна с грубо набитыми косыми крестами на тыльной стороне ладоней. Забавляясь этими мыслями, Алиса сдержанно ответила:

— Впечатляет. Ты любишь историю, да? Всё такое... винтажное.

— Я обожаю историю! — (Глаза Даниэля блеснули каким-то весёлым намёком — будто он понял, почему она не стала лишний раз заваливать его комплиментами и тешить его эгоцентризм). — Вот этот жилет — британский жилет времён Первой мировой, тогда такие носили. В Гранд-Вавилоне много таких вещей можно купить за бесценок. А ещё очень хочу себе ботфорты — высокие такие, можно даже со шпорами! Они сюда подойдут, скажи же?..

— Заберёшь заказ? — промурлыкала Алиса, стараясь не рассмеяться из-за того, что он даже довольно размытый вопрос об истории свёл к своей внешности и одежде. Казалось бы, диагноз очевиден — запущенная самовлюблённость. Но откуда тогда эта неуверенная жажда одобрения, это постоянное выпрашивание похвалы?

— Ох, точно!.. — (Отчего-то слегка смутившись, Даниэль принёс на столик поднос. Две булочки аппетитно поблёскивали зелёными мантиями из фисташкового крема; на белой пушистой пенке латте, как водится, нарисовали сердечки. Алиса почему-то заранее поняла, что Даниэль не догадается, где взять одноразовые приборы, — поэтому взяла их сама). — Так вот, про ботфорты. Мне тут один человек показал рынок со всякими ценными старыми вещами — на этой станции метро, как же её?.. Забыл! В общем, не суть. И там, знаешь, чего только нет! Цилиндры, котелки, плащи, камзолы — и эти, как их... Ну, в чём раньше чиновники ходили, например?

— Сюртуки? Шинели?

— Да-да, вот! — (Он щёлкнул пальцами, вскинув брови — красивые чёрные брови, аккуратно и нежно очерченные. Алиса впервые всмотрелась в его глаза. Всё же как странно; переливчатость опала. Издали они кажутся то ли зелёными, то ли желтоватыми, как у лисы или кошки; но, если приглядеться, правый — серо-зелёный, хотя на свету отливает тёмно-голубым, как небо перед дождём, а левый — зеленее, темнее. Трава, ядовитое зелье — и с карим пятнышком возле зрачка, с тёмными крапинками, похожими на дурманные маковые зёрна. Причудливая смесь, круговорот оттенков; как это называется — гетерохромия? На фото она не замечала). — И там это всё можно купить за бесценок — два, три евро, представляешь?! Потому что это никому не надо! Мины времён Второй мировой лежат, мушкеты века семнадцатого, рапиры затуплённые — и ничего никому... И трости! — (Голос Даниэля рванулся вверх в приступе страстного желания. Он возбуждённо всплеснул руками, на миг оторвавшись от поедания булочки, уже половину которой уничтожил — быстро и без единого комментария. Алиса ещё не прикасалась к своей булочке, степенно размешивая сироп в кофе — и прикусила губу, чтобы не улыбнуться). — О да, вот трость я хочу, пожалуй, больше всего! Знаешь, из тех, от которых можно отсоединить вот эту рукоятку — ну, набалдашник — и...

— А, трость со шпагой внутри?

— Да, да, со скрытым клинком! Я видел их там целую кучу — с золотым покрытием, с серебряным... И тоже ну о-очень дёшево! Как подкоплю, обязательно возьму себе. С этим пальто она будет шикарно смотреться.

— На "фоточках-красоточках", — хихикнув, сказала Алиса.

— Именно! — (Даниэль важно кивнул, улыбаясь — явно нисколько не обиженный её мягким подколом. А потом — парой жадных атак добил булочку и кофе. Алиса вздохнула. Наверное, стоило отпустить свой материнский инстинкт и накормить его чем-то более внушительным — такого красивого, такого голодного. Желательно — за свой счёт). — Только в здешнем климате мне, конечно, страшновато с ней ходить. Осенью грязь и дожди, зимой эта слякоть дебильная и иногда снег мокрый, все дела...