Я не любила что-то не понимать. Чувствовала себя слабой и уязвимой, чего не выносила. Быть зависимой от сиюминутного, непонятного тебе желания малознакомого типа? Не самый лучший вариант, но с другой стороны, я наелась, согрелась и помылась. И судя по всему, спать сегодня буду в доме, а не на улице. Моя внутренняя чаша весов пришла в равновесие.
— Намазала. Вот, — демонстративно задрала голову, давая возможность оценить мое художество. — Доволен?
— Сейчас дам мазь, намажешь синяки. И, — предупредил все мои возражения и отнекивания Марат, — если ты начнешь меня уверять в том, что их нет, получишь в лоб. Я тебя вырублю и смажу их сам. Заодно и удостоверюсь, что ты... — он издевательски скривился. — Девчонка.
— Задрал, — хищно раздувая ноздри, пробормотала я.
И почти сразу пожалела о неосторожных словах. Хоть я и была настороже, не заметила момента, как этот
* * *
оказался рядом со мной, что-то такое сделал и я отключилась.
Глава 2.
Я не люблю отчитываться в своих решениях и поступках. Попахивает желанием контролировать, что я не люблю еще больше. В конце концов, мне все равно придется каяться когда-нибудь перед богом, ему и расскажу. Если он есть, конечно. (Марат)
Марата я никогда не понимала. Ну, это я загнула, конечно, но в то время он был для меня самым непонятным и загадочным человеком из всех, с кем я когда-либо сталкивалась. С другой стороны и неудивительно — среди таких, как я, никто с ним не мог сравниться ни в уме, ни в хватке. И никого я не презирала и не ненавидела сильнее, чем этого чечена.
Я не понимала мотивов его поступков. Ладно, допустим, он вроде как меня подлечил и накормил, но что бы после этого сделал обычный человек? Правильно — он бы выкинул меня за шкирку и забыл обо мне как о страшном сне. И я мечтала о таком раскладе.
Иногда попадались такие люди, как Марат. Нет, таких, конечно, не шибко много было, я имела в виду, что человек мог подкормить такую бродяжку как я, всплакнуть над ней и пожалеть. Но на этом душевный порыв, как правило, заканчивался, вручалась мелочь и закрывалась дверь. Доброе дело сделали, человеку помогли, себя личностью почувствовали — а дальше все. Адью, как любил поговаривать один знакомый Марата.
И я надеялась, что этот большой чечен окажется человеком такого рода. Тогда я еще не знала, что Марат никогда не останавливается на полпути, и если что-то задумывает, то идет до конца, не обращая внимания на средства. Это еще одна отрицательная черта его характера, в моих глазах вызывавшая уважение.
Так вот, тогда я Марата совсем не знала и слепо ненавидела, как только может ненавидеть дикое животное, внезапно лишившееся дорогой свободы. И сначала молчала, ожидая, когда милосердие чурки иссякнет. Оно не иссякало, совершенно. Я ждала момента, когда он покинет квартиру, хоть на пять минут, и меня в его доме уже не было бы. Но он куда-то позвонил по черному, неприятно дребезжащему телефону, о чем-то договорился и в итоге безвылазно просидел на хате, не оставляя меня одну буквально ни на минуту.
— Че тебе от меня нужно?
Жизнь на улицах научила меня быть осторожной, по возможности собранной и недоверчивой. На рожон я не лезла и неприятностей на пятую точку не искала, справедливо опасаясь своего тюремщика. Но даже моему терпению приходил конец. Я не могла находиться под наблюдением, не могла подчиняться и сидеть в осточертевшей комнате. И пусть тут было тепло, была еда и горячая вода с постелью, я хотела вырваться на свободу. Вырваться на улицу, которая была понятней и привычней, чем эти четыре стены. Вырваться и снова попасть к тем людям, которых понимала и с которыми могла разобраться по-свойски, ясными для всех методами. Я начала огрызаться.
Марат лишь лениво поворачивал голову, оглядывал меня с головы до ног и дергал плечом, неизменно усмехаясь при этом.
— Что у тебя есть? Не смеши меня.
— Тогда зачем ты меня удерживаешь?
— Потому что могу.
Я разрывалась в грязных, непристойных ругательствах, психовала, кричала на него и пыталась вырваться. И неизменно наталкивалась на отпор, всегда превосходивший мои силы. Я увеличивала натиск — Марат увеличивал отпор. И всегда так лениво, будто нехотя. Будто я не стоящая внимания муха, нудно жужжащая над ухом.
— Ты маньяк? Сутенер? Извращенец? Псих?!
Марат меня отучивал ругаться. Во всяком случае, на него. И отучивал тем единственным способом, который я понимала и признавала — силой. За каждое оскорбление я получала — не то чтобы так больно, скорее, обидно. Тумаки, подзатыльники...Не в них дело даже. Дело в том, что таким образом мне Марат указывал место, строил персональные границы, за которые заступать мне запрещалось. Кому бы это понравилось?
Но я была сделана из другого металла, по крайней мере, искренне так считала. Я пыталась взять его измором, победить, достать, в конце концов. Я перестала кричать. Он думал, что я успокоилась. Наверное, так он и думал. Но я не собиралась успокаиваться. Я хотела на свободу.
Мы оба были на кухне. Ели. Я сидела с краю и возила ложкой по уже пустой тарелке. Марат что-то читал.
— Я хлеб порежу.
Рывком встала и, стараясь вести себя спокойно и обычно, потянулась к подставке. Но сначала хлеб. Открыла резную хлебницу, вытащила батон — и все это под пристальным и изучающим взглядом Марата. Неприятно, когда твои малейшие действия рассматривают как под микроскопом. Но сейчас многое зависело от моего спокойствия — и я была спокойна.
Раз, два, три...Туповат ножичек. Вот тебе и чечен. А ножей острых в доме и нет. Мужик, называется.
— Ты уснула? — Марат выдернул меня из размышлений.
— Нет. Я хлеб режу.
— Там был маленький кусок.
— Ножи тупые.
Мужик затих.
Это был самый напряженный момент. Если все получится...Нет, у меня обязательно все получится. Я маленькая, юркая, с ножом управляться умею. Он неповоротлив, он не ожидает моей атаки, а значит...я наконец-то сбегу.
Стремительно развернулась и запустила в него тарелкой с хлебом, попав по голове, сама же рванула к выходу. Быстрее, быстрее...Все приходилось делать на ощупь, набегу, но за это время я неплохо начла ориентироваться в его квартире, даже в темноте.
— Стой, сука, — прошипел Марат, выбегая за мной в коридор. — Сюда иди!
— Не подходи! — двумя руками сжимая рукоять ножа, я направила его на чечена. Нож в моей руке не дрожал и не ходил ходуном. Я знала, как им управлять. — Предупреждаю тебя, лучше не суйся.
Он неожиданно успокоился, стал хладнокровным, даже непривычно хладнокровным. Расслабился, мягко мне улыбнулся, как неразумному ребенку, взявшему цацку взрослых, и сделал крохотный шажок в мою сторону.
— Ножик отдай.
— Не подходи!
— Санек, не дури!
— Не суйся, я сказала!
— Саша, Саша, глупая такая. Зачем тебе проблемы? Все равно не убьешь.
Я захохотала — жутко, очень громко и как-то зловеще.
— Я тебе кишки выпущу, если хоть пальцем тронешь. Не веришь? Тогда ты последний идиот!
Одну руку завела за спину, пытаясь нащупать замок. Другой — уверенно держала нож, не собираясь его убирать. Я убью его, если он сделает шаг ко мне. Я не хочу его убивать, но я сделаю все, чтобы уйти отсюда.
— Саша, — с угрозой склонил голову набок и скользнул ко мне. Едва заметно.
— Я сказала, не подходи! — срываясь на визг, выкрикнула я. — Не трогай меня!
Он рыпнулся ко мне — очень быстро, рвано, разрезав пространство как молния, и я потеряла те драгоценные секунды, которые еще были в запасе. Но нож удерживала крепко. То ли не успела его убрать, то ли не хотела, то ли просто про него забыла...Марат выкрутил мне запястье, ударив по рукам и заставив разжать пальцы, но перед этим я смогла его поцарапать. Случайно.
Дальше началась неравная борьба. Марат меня ненадолго оглушил, развернул к себе спиной, скрутив тонкие руки и сжав их одной своей.
— Говорил же, дурная ты, — тяжело дыша, проговорил Марат. — Я тебе что сказал? Положи нож. Смехота одна, а не нож. Только свитер мне испортила, засранка. Мне этот свитер бабушка связала.
— Да пошел ты.
— Нехорошо, нехорошо так ругаться, Сань. Чего ты добилась? Я же тебя на цепь посажу нафиг и все дела. И будешь сидеть до тех пор, пока не образумишься и вся эта дурь из тебя не выйдет.
— Ублюдок.
Меня резко нагнули, больно обхватив за заднюю часть шеи, не позволяя выпрямиться. В такой унизительной позе чечен повел меня в комнату.
— И это тоже исправим, — спокойно проинформировал мужик. — Ты другие слова знаешь? Чеканья твои постоянные...
— Ненавижу! Я убью тебя, тварь!
— Плавали, знаем. Не злись, Саш. Потом спасибо скажешь.
В гробу я тебе скажу спасибо. Когда ты там лежать будешь.
— Отпусти меня отсюда. Я не хочу здесь быть. Я хочу домой.
— А он у тебя есть? — усмехнулся цинично и толкнул меня лицом вниз на диван. — Может быть, и паспорт есть? Место жительства?
— Ненавижу! — выплюнула я и попыталась пнуть его ногой. Марат ловко перехватил мою лодыжку. — Чтоб ты сдох, падла!
— Повторяешься.
Я тяжело задышала, чувствуя, что неравная схватка меня осушила. И дело не в том, что он сильнее меня, совсем не в этом. Я злилась. Злилась и ненавидела его сильнее, чем кого бы то ни было. Я внутренне сильно горела тогда, растрачивая силы на ярость, когда должна была руководствоваться лишь холодным рассудком. А Марат был спокоен как сто китайцев.
— Все равно убегу, — пообещала я. — Ты не сможешь удерживать меня вечно.
— Не убежишь. Потому что я тебя не отпущу.
Он открыл вторую комнату, до этого закрытую на замок. Встряхнул меня, затолкнул туда и включил свет. Квартира чечена находилась на втором этаже — в принципе, я могла убежать. Но Марат, словно предугадывая мои планы, поспешил меня разочаровать:
— Не убежишь. Рама разбухла от времени. На окнах решетки, — спасибо, я уже заметила. — Будешь спать пока здесь.
— Сколько?
— Сколько потребуется.
— Я не буду тут всю жизнь сидеть.
— Кто сказал? — он поморщился, коснувшись царапины на животе. Сквозь прореху на свитере виднелась кровь, успевшая уже и пропитать шерсть. — Будешь здесь сидеть, пока я не скажу. А это как раз от тебя зависит.
— Че ты хочешь, можешь объяснить в конце концов?
— Прекрати кричать. Сопротивляться. Я помогу тебе, и лишь от тебя самой зависит, сколько на это времени потребуется. И какими методами мне придется пользоваться — тоже зависит от тебя. Чем больше сопротивляешься, тем сильнее затягиваешь процесс, заставляя меня срываться, — он покачал головой, сетуя на мою глупость и недальновидность. — Ты думаешь, мне это удовольствие доставляет?!
— Тогда отпусти, — зашипела, не в силах сдержаться. Рванула к нему, но остановилась, когда Марат многообещающе сверкнул глазами. Шутки кончились. — Зачем я тебе?
Он не ответил, и мне даже показалось, что не слышал моего вопроса. Застыл, о чем-то напряженно думая, смотрел в пространство, не моргая, и пальцами пробегал по своей царапине. Меня как будто и не было рядом.
Я была реалистом. Меня уже мало интересовало, по какой причине Марат так настойчиво пытается оставить меня у себя. Я не понимала мотивов, которыми он руководствовался, но мне тогда на них было как-то плевать. Меня больше интересовали следствия, а не причины. Для меня этот тип был психом, а зачем пытаться понять психа? Я не хотела усложнять себе жизнь, ни раньше, ни сейчас, поэтому просто, не мудрствуя, решила узнать, что он хочет в конечном итоге. Что надо сделать, чтобы оказаться на свободе.
Именно этим мы всегда отличались с ней. Ей всегда нравилось копаться в чужих мозгах, вытаскивая, как противный крот, все предположительные чувства и мысли на тот или иной счет. Она брала факт и вместо того, чтобы воспринимать его как факт, как что-то единое и упорядоченное, почти простое, начинала его усложнять, разбирать и собирать, как кубик рубика. В своих самокопаниях и анализах она всегда напоминала мне толстую паучиху, запутавшуюся в собственной паутине.
Я же была проще. Предпочитая работать с тем, что было, а не с тем, что гипотетически за этим стояло. Я любила материальное, весомое и ненавидела абстрактные, неосязаемые вещи, которые она всегда пыталась зачем-то ухватить, путаясь еще больше.
Об абстрактных и эфемерных вещах хорошо размышлять, сидя в теплой уютной гостиной и попивая горячий чай. А не стоя под дождем, чувствуя, как сводит живот от голода. В такие моменты слабо волнует смысл бытия или мотивы человека, давшего тебе денег на булочку. Ты пожинаешь плоды, реальные плоды дел, а не интересуешься мысленными лабиринтами чужой души.
И тогда я, нисколько не изменяя своим правилам, поставила перед собой цель. Даже две. Первая — убежать, как только выпадет шанс. Чистая свобода опасна и опьяняюща, особенно в то время, когда я ее получила. Точнее, свобода свалилась на меня, ударив обухом по голове. И глотнув такой свободы, очень тяжело жить в ее безопасной иллюзии. А вторая...Что ж, надо понять, чего Марат хочет в конечном итоге от меня добиться. И сделать это. Тогда я смогу развернуться и уйти, оставив все недоразумение позади. В то время я действительно думала, что так и будет. Искренне верила.
— Потом узнаешь, Саша. Все по мере поступления, — заверил Марат, как-то не особо успокоив. — Для начала прекрати убегать и воспринимать меня в штыки. Это уже будет немало.
— Ты меня бил. Я должна все терпеливо сносить?
— А ты по-другому не понимаешь. Разве не так? Скажи я тебе, что хочу помочь, что бы ты сделала? — он удовлетворенно кивнул, когда я не нашлась с ответом. Который был понятен без слов. — Вот и я о том же. Ты уважаешь и признаешь только грубую силу, и сама это знаешь. Так чего ты хочешь? С волками жить...
— Че надо делать? — недовольно я отмела все разглагольствования. Ближе к делу, мужик, ближе к делу. — Конкретнее.
— Пока ты прекращаешь убегать.
Я с вызовом вскинула голову, уперев руки в бока.
— А че если нет?
— Тогда ты меня выведешь. Ни тебе, ни мне это не нужно.
Вот. Я же говорю, что он шизик. Неуравновешенный шизик. Он даже не может себя контролировать. Все это я не замедлила объяснить Марату. Тот только хохотнул, тут же слегка поморщившись от боли, и пошел к выходу.
— И на будущее, Саша. Я не потерплю, чтобы в этом доме так выражались. Поэтому по возможности постарайся убрать из своей речи всю нецензурщину, ругань, жаргон и вечное "чеканье". Спокойной ночи.
Он закрыл дверь, повернул замок, и слышно было, как звякнула связка ключей, а потом все стихло.
Я не любила растрачиваться на эмоции. Слишком сильно чувствовать опасно, особенно на улице. На улице и так холодно, чтобы еще внутренне перегорать. Но тогда, в темной спальне, сидя на мягкой кровати, я первый раз в жизни позволила себе глухую ненависть.
Глава 3.
Человеку, росшему в культе силы, тяжело научиться уважать ум. Александра
Если у человека жизнь находится в подвешенном состоянии, то он редко когда будет строить планы на будущее. Ибо а нафиг это надо. Если посмотреть с другой стороны, то именно этим и будет заниматься человек, живущий как балансирующий на канате гимнаст, хотя бы для того, чтобы придать своей жизни стабильности и равновесия, пусть и в мыслях. Но второй вариант чаще всего перевоплощается в мечту, еще чаще — в несбыточную, и поэтому несет одни только разочарования.
