| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Сгоношил я короче, семью Музыченко от мала до велика. Всем дело нашёл. Мы с Мишкой таскали доски на островок, передавали его отцу. Он, по колено в воде, переносил их на свой берег. А там и калитка недалеко, Овцы вдвоём управлялись. Чем занималась тётя Оксана, из-за кустов не видно, но над забором всё время маячил её платок.
Дед, кстати, по поводу досок не возражал. Только переспросил:
— Что, на сарай? Ну, на сарайчик пойдёт...
Для него это не материал, а так. Временно дырку закрыть, или на дрова... Лес, оказывается, нужно валить в строго определённый период, "когда дерево засыпает". Иначе, как он говорит, "добро на говно"...
За ужиним я порывался вставить своё слово и рассказать, какой уникальный гол мне сегодня довелось положить. Пеле бы, наверно, тоже забил, если б играл в таких же широких сатиновых шароварах, но этого сборной Бразилии не дано.
Сатин, как известно, такой материал, что как его ни закатывай, он всё норовит распуститься и принять форму штанов. В общем, в один из моментов, атаман сыграл на отбой, Мишка подставил ногу и мяч с двойным ускорением отрикошетил ко мне. Пас получился далеко за спину. Я отступил на шаг и ни на что не надеясь, сделал попытку достать его левой ногой. Чуть ли ни на ласточку встал. И своенравный мяч, вместо того, чтоб удариться об лодыжку да куда-нибудь отскочить, зарылся, застрял в складках. Я прям физически ощутил, как он закрутился над кожей, поджимая её штаниной и не дав его силам иссякнуть, выбросил ногу вперед...
Финт вышел на славу, захочешь — не повторишь. Но я больше удивился тому, что никто его не оценил.
Мячик выскользнул из штанины, подпрыгнул и что называется, "лёг под правую ногу". "Бей!", — закричал Валерка, и я ударил. С подрезкой, подъёмом. У музыкальных ворот не было шансов...
Я б, может, за ужином про футбол и не вспомнил, да Мишка со мной прощался довольно загадочно. Дословно не повторю, но что-то типа того: "Я сегодня точно не проиграл". Стиснул мою ладонь, и за отцом вброд. Может, не "сегодня", а "в целом"? Шумно было, я не расслышал.
Вот тебе, думаю, раз! Если "в целом", тогда понятно, надеется на реванш. А если "сегодня"? Как человек, повёрнутый на футболе, может поставить его ниже десятка досок?! Так, мысль за мыслью, оно и нахлынуло.
Сижу за столом, слова пережёвываю, а высказаться никак, все обстоятельства против. Паузы были, но я не успевал их заполнить. Только дед перед мамкою отчитался в проделанном объёме работ, на тебе! Напарник его, Кобылянский, внука прислал: приболел мол, прошу подменить.
Не ужин, а день открытых дверей. Сам виноват, ведь это из-за меня припозднились садиться за стол. Мог бы в другой день Быша уважить, или часок спустя. До Генки — внучка Кобылянского, ещё дядя Петя заглядывал, тот самый, что со смолы. Справлялся у деда насчёт тротуарной плитки: сколько, когда привезти. Сказал заодно, что переезжает в Натырбово: "Хату продам и туда". Кто-то ещё... так, баба Паша не в счёт... а! Хмырило какой-то припёрся из нашей школы, двойку по истории пересдать (бывшая историчка в декрете, потому к нам). Мамка с ним у калитки двадцать минут разбиралась. Поставила три.
Так, собственно, во мне и свернулось рвущееся из груди слово. Кому оно интересно? Дед собирается на дежурство. Бабушка жарит семечки, готовит ему "тормозок". Мамка ищет газеты "Правда" за последние несколько дней. В школьной партийной организации ей поручили подготовить доклад по материалам минувшего Пленума. Бабушку напрягает:
— Не видела?
— Посмотри на бухвете. А те, что я утром достала из ящика, у деда на койке.
Вот тут я затосковал. Если мамка берёт пару тетрадей, газету и авторучку, то это надолго. Бывало что и до утра. Все окружающие нишкни! Сначала она просто читает, потом начинает подчёркивать наиболее значимые цитаты и фразы. То бишь, всё то, что в науке и философии называется тезисами. Они-то в итоге и станут основой её доклада, записанного в тетрадь быстрым округлым почерком.
А мне хоть из дома беги! Время свободное есть, почти два часа до отбоя, вот только, куда его деть?
Мать как обычно прочувствовала, что я скоро начну дурковать, и тихо произнесла, не отрывая глаз от газеты, продолжая в ней что-то подчёркивать и читать:
— Сходи к своему Григорьеву, извёлся поди.
Если она про него, то не то слово извёлся — на говно изошёл. Витька же без меня как без рук. А я вот, к стыду своему забыл и о нашей с ним ссоре, и о Валеркином сракаче. Даже о том, что мамка пообещала принести для него пусть чуточку грязный, истоптанный, но именной экземпляр "Комсомольца Кубани".
— Найдёшь там, в своём ящике, — подсказала она, увидев, что я просиял, — ты ж у меня американский шпион? Только прошу, не мешай. У меня ещё много работы.
А как ей не помешать, если я вытащил из комода... целую кипу газет? Нетоптанных, некоцаных дыроколом, как будто бы только из типографии? И запах не улетучился!
Я думал, что мамка рассердится. Наоборот, рассмеялась.
— Родительница у нас служит в "Союзпечати", — сказала она, обернувшись на мой изумлённый вопль. — Девчонки её попросили, им принесли. Григорьев же наш ученик? Как тут не позвонить?
Если это вопрос, на него следует отвечать. Поэтому я сказал:
— Мы вместе учились с третьего класса. Но первого сентября Витёк переходит в другую школу, и нисколечко о том не жалеет.
— Всё равно, — отпарировала она. — Ту совокупность знаний, благодаря которой он выглядел на семинаре достойно, твой друг получил у нас.
Ох, чувствую, за Казию скоро две школы драться начнут. Быть ему экспонатом в обоих музеях!
* * *
Газет было много. Пока добирался до Витькиной кладки, два раза пытался пересчитать. Сперва меня сбили на третьем десятке, потом на втором. Всем интересно: "Зачем тебе столько? Клеить обои?" (Вот надо оно кому?)
— Нет, — отвечаю, — на самокрутки.
— Ты же не куришь?
— Я ж не себе...
Витька торчал во времянке. Что-то там мастерил и, наверное, следил за калиткой. Не успел я как следует громыхнуть, он рожу в окно, и подбородком взмахнул: что, типа, тебе? Я, в свою очередь, ладошкой себя по горлу: мол, позарез!
Выкатился, несчастный. Хромает: шкандыль, шкандыль... три раза шагнул, поднял страдающие глаза:
— Калитка не заперта, заходи, — спиной повернулся и снова: шкандыль, шкандыль...
Собачка меня знала, как, выпрочем, и вся семья. Поэтому я без опаски: мимо неё — и к Витьку. Там, как в любой времянке, печка, обеденный стол, да несколько стульев. Григорьев как раз, стоял у стола, мешал уполовником содержимое огромной кастрюли:
— Тут мамка рассольника наварила. Будешь рассольник, не?
Услышав что "не", сказал, мурыжа в руках коробку с надписью "Сода":
— Я тоже не буду — жога.
Он вытряхнул на ладонь примерно щепоть, лихо закинул в рот, запил из ведра. Ну, как обычно, подражает кому-то из взрослых. И этими разговорами ни о чём, даёт мне понять, что я виноват, ещё не прощён, и вряд ли скоро это прощение заслужу. Во всяком случае, точно не в этот раз. Крепко же я его зацепил насчёт индевенчества! За всё время ни разу не обернулся. А извиняться — не по пацански, это значит, дать слабину.
Окликнул его пару раз. Молчит, делает вид, что не слышит. И ладно. Так — значит, так. Он думает, что мне от него что-то надо? Саданул я с размаху газеты на край стола, развернулся — и вон за калитку! Вот и делай людям добро. Пош-шёл ты...
Я вообще-то быстро хожу. Особенно, когда зол. Но Витька себя превозошёл и догнал меня около кладки. Даже хромать перестал. И первый вопрос:
— Где взял?
Так, сразу, без объяснений причин своего жлобства.
Я на ходу опус Толстого подсократил и немножко переиначил:
— Нашёл, — говорю. — Дай, думаю, найду. Взял и нашёл.
— Не, а серьёзно?
Серьёзно ему... ну, думаю, падла, держись! Отольётся тебе с процентами! Примостился на брёвнышке, спрашиваю:
— Ты меня сегодня просил в учительскую зайти?
Угукнул Витёк, типа того что да, было такое дело.
— Я и зашёл...
— Ну?
— Только пообещай: всё, что сейчас услышишь, ни брату, ни сестре, никому!
Григорьев заёрзал на заднице, пододвинулся ближе, шёпотом произнёс:
— А то чё?
Я смерил его уничижительным взглядом:
— Тебе-то ничё, но я-то там был, слышал. Проболтаешься, мне каюк — выпрут из школы.
Витька отпрянул ровно настолько, чтоб чиркнуть себя по зубам ногтем большого пальца, и заискивающе спросил:
— Хочешь, землю пожру?
— Ладно, верю. Зашёл, в общем туда. Дай, думаю, гляну, есть ли среди газет та, что тебе нужна? Все пересмотрел — нифига! И тут открывается дверь и входит Илья Григорьевич...
— Директор?! — ахнул Витёк.
— Ага! Заходит и на меня: "Кто это тут самовольничает?!" Я руки по швам, башку опустил. Вот не поверишь, пытаюсь сказать, что Юрий Иванович послал за газетами, а слов в голове нет. Руки как две ледышки...
— А я тебе что говорил! — торжестванул корефан. И уточнил. — Орал?
— Лучше бы он орал! — страдальческим тоном вымолвил я, тщательно высморкался и снова продолжил врать с нахлынувшим на меня вдохновением. — Как что-нибудь скажет — так пот у меня по спине!
Тут, судя по вибрациям тела, Григорьев хотел что-то уточнить, но почему-то не стал. Вру дальше:
— Стою, глаза опустил. Глядь: а под вешалкой на полу газета лежит. Я её даже не сразу узнал: мятая вся, истоптанная, кто-то на фотографию ботинки поставил, чтоб не испачкать. Хорошо хоть, в сральник не отнесли!
Пару минут я возмущался, но Витька прервал:
— И чё? Взял бы. Мне и такая пойдёть.
— Тю на тебя! Как бы я взял, когда над душою директор стоит?
— А так! Нагнулся да взял!
— Взял бы он... чужими руками, — резонно заметил я.
— Запросто! — взвился хозяйственный казачура. — Делов-то: чуток подождать в коридоре, пока Небуло не уйдёт, зайти втихаря и взять!
Его боевой настрой меня не устроил. Начнется сейчас: слово за слово. А я ведь сюда не драться пришёл? Дождался, когда корефан выплеснет все эмоции жлобской своей душонки и по-взрослому, в лоб:
— Ну, сделал бы я, как ты только что сказал. Тогда бы, Витёк, жизнь изменилась, а мы ничего не заметили. То же самое, да не то. Не было б у тебя тех тридцати газет, что я принёс. Не сидели бы мы на бревне выясняя, где я их взял. И много ещё разнообразных "бы", о которых нам знать не дано.
Темнело. Пирамидальный тополь, как шест в руке голубятника, елозил верхушкой по небосклону, примериваясь спугнуть жидкую стайку звёзд. Журчали сверчки, покашливала река, фонарь на смоле притягивал мухоту. Где выиграешь, где проиграешь? Жизнь это та же рулетка, пока не износится механизм.
Витька думал.
— Ладно, пойду, — буркнул я, порвав тишину и его нирвану. — Ты же знаешь, мне надо к восьми. Иначе влетит. Если б ты через слово не перебивал, изжогу свою не лечил, всё бы тебе, как на духу рассказал.
Вот это я изловчился! Как тонко его подколол!
— А сам?!
Естественно, "спящий проснулся". Витька пацан наивный, но дураком его точно не назовёшь. Вмиг сообразил, что я специально смаковал частности, чтоб утаить главное. Матюкал меня до самой смолы. Там я его и спросил:
— Слышь, вот чё тебе надо? Я газеты тебе принёс? — принёс. Какая теперь разница, кто их добыл и где?
— Как, крову мать, какая?! — в запале признался он, — Вдруг, там ещё есть? Жизнь долгая, пригодятся.
Тут-то я Витьку ещё разок подсадил:
— Директор добыл по блату. Ты чё, к нему побежишь?
Тот чуть не упал. И на тоненькой ноте:
— Чё-ё-ё?! Ну ты, Санёк, и бреха-ать!
— Не веришь? — сходи, спроси.
— Нашёл дурака! Станет тебе директор жопу свою поднимать ради какого-то троечника!
— Ну, раз ты такой умный, скажи: кто тогда, если не он, мог бы добыть столько газет?
Опачки! Завис Казия! Извилинами шуршит — выхлопа ноль. А я, как заправский садист — брёвнышо в топку. Типа того, что никто в такое бы не поверил! Что не из тайного умысла, а именно по этой причине я так обстоятельно описал сцену в учительской. Закончил словами:
— Завтра придёшь, расскажу.
Доконал я его. Взмолился:
— Санёк, ты же почти дома! Рядом калитка. Свет в хате горит. Значит, предки ещё на ногах. Кинутся — а ты уже тут. Я ж не усну, пока не расскажешь. Ну, хоть короте-енечко!
Не стал я кентяру мурыжить. Он уже своё получил. Построил в уме логическую цепочку — и от простого к сложному:
— Отличников, как собак: вагон и маленькая тележка. Любую школу возьми, в каждом классе не меньше двух. Но много ли среди них участников краевого литературного семинара, и есть ли такие, кого запечатлели на фотографии рядом с самим Львом Кассилем? Если найдутся, ты знаешь, Витёк, какой это будет для школы и для всего города плюс?! Так что, не только директор, как ты говоришь, "жопу поднял", он ещё и председателя Исполкома заставил звонить начальнику всех Лабинских киосков, чтобы остатки газет из города не увезли. Слова-то к отчёту не подошьёшь, нужны доказательства.
Сказать, что Витёк мне безоглядно поверил, это значит соврать. Он принялся задавать мне вопросы в надежде, что проколюсь. Как я: от простого к сложному:
— Ты-то откуда знаешь, куда он звонил?
— Мамка рассказывала. Я ж тогда сделал директору замечание насчёт той газеты, что валяется на полу, и в библиотеку ушёл. А он уже после обеда выстроил коллектив, как начал пистоны вставлять насчёт политической близорукости! Особенно влетело трудовику, чтоб знал в другой раз, куда ставить свои ботинки!
Пробовал Витька ещё кой о чем заикнуться... Стыдно за ним повторять...
— А этот Кисель, он кто?
Плюнул я. Хлопнул калиткой перед его носом:
— Не, корефан, так мы не договаривались. Подробности завтра, или их не будет вообще.
* * *
Бабушка спит. Разметалась на дедовой койке и носом: "фью... фью..." Маленькая она у меня. С каждым днём меньше и меньше.
Остановись, мгновение! В оранжевом свете настольной лампы по стенам гуляет долгая тень и скадывается на рёбрах печи.
— Пришёл? Мыть ноги и спать!
Мамка оторвалась от газет, прошелестела мимо меня ситцевым платьем. Наверное, в туалет.
Вода в чайнике ещё не остыла. Вернее, остыла настолько, что можно не разбавлять.
Ещё один день прошёл. И ведь, не скажешь, как дембель перед отбоем: "Прошёл, ну и хрен с ним!" Дни у меня на счету.
Пол тёплый, а простынь и одеяло холодные. Летом, зимой — всё равно. Всегда этому удивлялся: ныряешь в постель, как в речку, и долго отогреваешь разгоряченным телом.
Чтобы собраться духом, я отошёл к столу, пробежался глазами по главной странице "Правды", которую мамка уже отодвинула в сторону: "Информационное сообщение о Пленуме Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза".
Кажется, я это уже читал:
"20 июня 1967 года открылся Пленум Центрального Комитета
КПСС. В повестке дня Пленума:
1. О политике Советского Союза в связи с агрессией Израиля
на Ближнем Востоке. 2. О тезисах к 50-летию Великой Октябрьской социалистической революции"...
Не, не читал. Газета за двадцатое число, в тот день меня только что выписали из детской больницы. Так... что ж там произошло, в день открытия этого пленума? Почему сняли Андропова? Вернее, не сняли, а "освободили от должности секретаря ЦК"?
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
