Зеркало Деметры

Он вылез из кабины, прикрыл дверцу и с удовольствием вдохнул прозрачный воздух.

Пахло морем.

Потом в основании Цитадели открылась малоприметная дверь, и вышел человек. Очень знакомый.

Борислав пошел навстречу, чувствуя, как ветер треплет его волосы.

— Ты прилетел, — сказал Джеймс Стюарт.

Борислав кивнул.

Джеймс засмеялся.

— Я так и думал, что ты не станешь пользоваться нуль-Т, как я посоветовал, а возьмешь что-нибудь летающее. Твоя всегдашняя независимость... Такой человек нам сейчас и нужен.

— Кому это — нам?

Джеймс стал серьезным.

— На самом деле — нам всем. Впрочем, ты можешь и не согласиться... Ладно. Я подозреваю, что у тебя есть вопросы, иначе бы ты не полетел сюда. Ну а у меня, соответственно, есть некоторое количество ответов. Пойдем.

5 июня 97 года

Дело "Линкор смерти"

Комната совещаний в Институте времени имела самый обычный вид. Прозрачный стол, удобные кресла, окошко Линии доставки, кофейный прибор. И, конечно, терминал, моргающий дежурными огоньками. Ничего лишнего.

Сделав приглашающий жест, Джеймс прошел в комнату вслед за гостем и задраил дверь (Борислав мысленно употребил именно это слово — там даже штурвальчик какой-то пришлось повернуть). После чего улыбнулся остальным присутствующим.

Таковых, собственно, было всего двое: сам Борислав и человек за столом, одетый в легкую однобортную куртку. Кажется, такие когда-то называли "френчами". Человек учтиво кивнул вошедшим. Кто это — Джеймс сообщил еще в лифте. Зигмунд Ковальский, довольно известный физик-пространственник, а в последнее время, оказывается, еще и президент сектора "Европа" КОМКОНа-2 (со штаб-квартирой в Брюгге). Бориславу он напомнил то ли Пьера Кюри, то ли видавшего виды земского врача с прокуренной бородкой, описанного когда-то Михаилом Афанасьевичем.

— Джеймс, предложите нашему другу кофе, — попросил Ковальский. — И просветите меня: насколько он в курсе дела?

Джеймс виновато развел руками.

— Ну, кофе сейчас будет... А что касается дела — боюсь, что нинасколько. Мое письмо было очень кратким.

Ковальский кивнул.

— Ну что же, так даже лучше. Кто начнет?

— Я, — сказал Джеймс. — Вы дополните. Моя инициатива, мне и...

Ковальский кивнул и устранился. Борислав, оглядевшись, сел в ближайшее кресло.

Джеймс расположился напротив.

— А вот и кофе, — сказал он. — Прошу... Значит, так. Дело, по которому мы тебя вызвали, касается планеты Радуга. Ты наверняка знаешь, что после известной трагедии... ну, там же погибло несколько человек, и только чудом не погибло вообще все население. А с другой стороны, именно с работ на Радуге началась нуль-Т... Ладно, это все знают. Так вот, после той катастрофы проведение нуль-экспериментов на землеподобных планетах было строжайше запрещено. И полигон на Радуге, разумеется, закрыли. Сейчас нуль-физики работают только в необитаемых местах, чаще всего даже и не на планетах вовсе. Ну, а зачем, собственно, нужна Радуга, если на ней нет полигона? Размещать в такой дали обычные институты — глупость. Да и к тому же тяжелые воспоминания... это ведь тоже можно понять. Еще как. В общем, постепенно почти все физические учреждения, одна лаборатория за другой, были с Радуги выведены. Там осталось очень немногое. В частности... — Джеймс замялся и посмотрел на Ковальского, словно ища поддержки.

— Комплекс "Янус", — сказал Ковальский.

Джеймс кивнул.

— Да. Комплекс "Янус". На самом деле он находится не на Радуге, а на спутнике одной из больших планет той же системы. Сама большая планета, естественно, необитаема. Это газовый гигант. Спутник же похож на наш Титан: размером с Меркурий, достаточно холодный, с углеводородными морями на поверхности. Так вот, лет пятнадцать назад на этом спутнике построили стационар, принадлежащий Институту физики пространства... Принадлежавший... — он поморщился. — Там, видишь ли, вышла некая административная невнятица, которую мы пропустили. А когда заинтересовались — выяснилось, что нынешнее руководство ИФП почему-то не имеет к лаборатории на Лангмюре никакого отношения...

— Лангмюр — это спутник?

— Да. Планета-гигант называется Иверна, а ее спутники — Кольрауш и Лангмюр. Продолжаю... В "Янусе" работают достаточно крупные физики: Робийяр, например. И Сумароков. Они там ведут какие-то эксперименты — ведут в безлюдных зонах, по всем правилам, и, в общем, это не стоило бы нашего внимания. Но несколько месяцев назад, занимаясь совершенно другим делом, КОМКОН-2, а точнее, сектор "Европа", случайно обнаружил, что получить информацию о работах на Лангмюре почему-то очень трудно. Грубо говоря, там кем-то поставлен фильтр. Такой, что отчеты об экспериментах за пределы лаборатории не выходят. Конечно, мы все знаем, что в административной системе нашей науки бывают вещи самые причудливые, но ведь всему же есть предел. Так что КОМКОН-2 начал проверку, и начал ее с простого вопроса: кому база на Лангмюре фактически подчиняется? И, если я правильно все понял... — тут Джеймс опять замялся.

— Ниточки сразу потянулись в большой КОМКОН, — сказал Ковальский. — И там затерялись. Только не удивляйтесь, хорошо? КОМКОН-1 — организация гигантская. Ее разные сектора могут вообще ничего не знать о действиях друг друга, так очень часто бывает. Связи "Януса" уходят в Транспортный сектор, который возглавляет Константин Астафьев — это довольно известный пространственник-прикладник, мы немного знакомы. Конечно, проще всего было бы послать ему запрос. Но формального повода не было, оснований для срочности тоже, и я решил повременить. Ошибочно решил, как теперь понимаю... Джеймс, простите, я вас перебил. Продолжайте, пожалуйста.

Джеймс встряхнулся.

— Я-то вообще узнал обо всем неделю назад, — сказал он. — Как у вас в России говорят: пока жареный петух не клюнет... В прошлом месяце "Янус" запросил для своих целей звездолет. Технические требования были в заявке указаны, и в результате им достался тот самый "Нейтрон". Это заурядный, стандартный рейсовый ЗПЛ, правда, рассчитанный на довольно большую дальность — до ста световых лет. Ну, запросили и запросили, мало ли, зачем физикам понадобился корабль... Какое-то время он у них более или менее благополучно летал. А двадцать шестого мая пришло сообщение, что "Нейтрон" погиб со всем экипажем. Такие дела... Естественно, Земля потребовала всех подробностей. И в результате Совет звездоплавания получил так называемый "отчет Астафьева", копия которого сразу пошла к нам. Там сказано, что "Нейтрон", двигаясь в окрестностях системы Радуги, столкнулся с локальной флюктуацией мерности пространства. Это — простая и печальная физика. При вхождении звездолета в область, где мерность пространства становится дробной, деритринитационный двигатель идет вразнос и корабль может мгновенно аннигилировать. Бороться с этим мы пока не умеем, предсказывать такие флюктуации — тоже. На самом деле, об этом нечасто пишут, но похоже, что среди причин необъясненной гибели звездолетов эта — на первом месте... Так что звучит-то оно правдоподобно. Если бы не было сопутствующих фактов, вопрос о "Нейтроне" можно было бы закрыть. Но... Зигмунд, вот дальше — давайте вы. Это ваша область.

— Хорошо, — сказал Ковальский и встал. Бориславу показалось, что он хочет подойти к окну, но эта комната была без окон. Ровные кремовые стены. Ну и секретность...

Тут Ковальский повернулся.

— Ладно, — сказал он. — Астафьев, или кто там писал этот отчет, не учел вот чего. Из системы Радуги, конечно, выведена большая часть физических лабораторий, но уж станции дальнего контроля там остались точно. А флюктуации мерности, способные уничтожить звездолет, обязательно оставляют в пространстве след еще на несколько суток. Хотя бы одна из полярных станций Радуги такое бы заметила. Ну а поскольку ничего подобного не было, значит, "отчет Астафьева" — фальшивка. Не ошибка, а именно сознательная попытка ввести в заблуждение всех землян. Включая нас.

— Подождите, — сказал Борислав. — Астафьев же не мог не знать, что на Радуге есть станции дальнего контроля. Он же физик. На что он рассчитывал?

Ковальский вздохнул.

— О том, что на Радуге есть станции, он, конечно, знал. Он не знал о нашем интересе к этой системе. В нормальной ситуации перепроверять такой отчет никто не стал бы.

— Понимаю. Но тогда почему вы считаете неправильным, что не послали ему запрос?

Ковальский и Джеймс переглянулись.

— Прогрессор, — сказал Джеймс со странной улыбкой. — Все правильно, мы тебя потому и пригласили... Зигмунд имеет в виду, что прямой запрос насторожил бы Астафьева и, скорее всего, заставил бы физиков на "Янусе" прервать работу с кораблем, в чем бы она ни состояла. И экипаж остался бы жив.

Борислав посидел несколько секунд, унимая вдруг поднявшееся сердцебиение.

— Да, действительно. Дайте мне еще кофе, — попросил он. — И доскажите.

— Досказывать уже почти нечего, — сказал Джеймс. — Сразу после отчета Астафьева... точнее, сразу после того, как Зигмунд в нем разобрался, было заведено дело под названием "Линкор смерти". Предмет — гибель "Нейтрона". Пока только она. И вот тут я вспомнил о тебе.

— Почему — обо мне? — спросил Борислав.

Ковальский поставил перед ним чашку с кофе, мягко проследовал и сел.

— Нас намеренно дезинформируют, — сказал он. — Борислав, поймите: это уже не просто самодеятельность обычных исследователей, которые слишком увлеклись. Это — активное противодействие. Мы столкнулись с людьми, которые знают, что делают нечто или запрещенное, или слишком опасное, и готовы на многое, чтобы продолжать это делать. Уверяю вас, что даже КОМКОН-2 редко имеет дело с таким поведением... Соответственно, любые прямые запросы сейчас бессмысленны: они только спровоцируют наших оппонентов на новые шалости. Значит, нам нужен оперативник.

— И вы хотите это предложить мне? — Борислав отпил кофе. — Почему? У КОМКОНа-2 полно штатных сотрудников.

Джеймс встал, прошелся по комнате и опустился на соседнее с Бориславом кресло.

— Штатного сотрудника придется посылать под легендой, — сказал он. — А при таком уровне противодействия его могут и раскрыть. Комконовцы — все-таки не Прогрессоры, знаешь ли. Если я верно понимаю, Зигмунд считает, что здесь нужны прогрессорские методики, потому что больно велика ставка.

— И насколько же она велика?

— Не знаю, — сказал Ковальский. — Но вот я попробовал прикинуть, чем эта компания на Лангмюре вообще могла бы заниматься. Более или менее осмысленных версий у меня три, и ни одна мне не нравится... Во-первых, это могут быть какие-то игры с историческим временем. Во-вторых, это может быть поиск принципиально новых средств перемещения, например межгалактического нуль-Т. И, в-третьих, это может быть работа с какой-то новой квазиразумной субстанцией, вроде, например, Зеленых Облаков. Что из этого самое неприятное, я даже не знаю. Почему запрещены опыты со временем — очевидно. Что касается новых средств связи, то это выглядит очень привлекательно, но вы вспомните катастрофу на той же Радуге и попробуйте представить, к каким последствиям может привести подобная неудача в галактическом масштабе... Но больше всего меня беспокоит третья версия. Мощности, которые сосредоточены на Лангмюре, вполне позволяют создать проход в какое-нибудь иное пространство либо антипространство. И вот когда я пытаюсь вообразить, что может полезть нам навстречу с той стороны — тут у меня встают дыбом остатки волос... Может быть, это форма жизни, основанная не на полимерах. Может, вообще не на молекулах. Что она сможет в нас понять? Что — мы в ней? Что она нам предложит? Чего захочет? Чем будет угрожать? Можно задать еще десяток таких вопросов... А тут — несанкционированный, скрытый, нелегальный контакт. Они с ума сошли?.. И хуже всего, что именно эта версия мне кажется самой вероятной. В большом КОМКОНе хватает фанатиков контакта любой ценой, Комов — просто самый из них известный... Вот так-то. Поэтому я считаю нужным действовать очень аккуратно и в то же время решительно. Жестко. Идея привлечь Прогрессора принадлежала мне. А Джеймс сразу предложил вашу кандидатуру...

— Я бы пошел сам, — сказал Джеймс. — Но я никакой не оперативник. А кроме того, я никогда не скрывал своих занятий, и моя легенда не выдержит проверки. Ну, а тебе-то легенда и не нужна...

— То есть?

— Ты полетишь на Радугу под своим именем. И со своей биографией. Просто как Борислав Дружинин, Прогрессор, потерпевший профессиональную неудачу и временно отстраненный от работы...

— Что? Я не отстранен!

— Будешь, — заверил Джеймс. — В Совете галактической безопасности уже готов приказ. Формально — по состоянию здоровья. Но одновременно будет пущен слух, что дело тут не совсем в здоровье... точнее, даже совсем не в здоровье, а в твоем слишком своевольном поведении на Гиганде. Кстати, это частично правда. Своей геройской гибелью ты сорвал какую-то важную операцию, насколько я знаю. Ну а Радуга — планета аутсайдеров, в роли отставника ты там будешь как раз к месту...

— Все это — только если вы согласитесь, — добавил Ковальский. — Если нет, ваша подготовка будет свернута, а все слухи и приказы... как это называется... похерены. И вы станете просто отдыхающим после ранения Прогрессором, к которому ни у кого нет никаких претензий.

Борислав рассмеялся.

— Невероятно соблазнительное предложение. Вы отнимаете у меня работу, распускаете обо мне темные слухи и отправляете за пару десятков световых лет, одного, разведывать то — не знаю что...

— Итак? — быстро спросил Джеймс. — Ты согласен?

— Да кто же от такого откажется!

9 июня 97 года

Радуга. Питер Кроуфорд

Над степью гулял ветер.

Небо было ясное: ровная голубизна. Ни одного облака. И ни одной птицы. Только ветер нарушал тишину. И даже простой травы в этой степи было мало: ветер не шел по ней волнами, как на Земле, а лишь слегка колыхал прозрачное марево злаков.

Борислав улыбнулся. Под ногами прошелестела ящерица. Даже этот шелест был отлично слышен.

— Четвертый день творения, — сказал Борислав вслух. — Бог создал гадов, а теплокровными тварями мир еще не населил. Как же так?..

Степь не ответила.

Борислав побрел по ней, никуда особенно не направляясь. Стоял полдень, тень была совсем короткой.

Степь, плоская как стол, тянулась отсюда на три тысячи километров. К северу ее сменяла так называемая тундра. Леса, состоящие в основном из колорадской сосны, пока встречались только в окрестностях Столицы. Живой мир Далекой Радуги восстанавливался медленно.

Борислав пригляделся. На горизонте маячила погодная станция. Вот это было то, что надо. Наблюдатели таких станций часто имеют какое-то отношение к науке, и поговорить они обычно не прочь. При том, что информации к ним за время работы стекается не так уж и мало... Отличное место.