Кто соблазнит малых сих...

Вам больше не надо умирать каждую ночь.

Перейдите по ссылке, чтобы узнать больше"

— И люди в это верят?

Я кивнул.

— Это выжимка, но, в целом, да, верят. И что самое забавное — это невозможно проверить. Вот сам подумай, ты сможешь сказать, наутро просыпаешься ты, или точная копия тебя, наделённая всей твоей памятью?

— Ты знаешь, мне вот как-то пофигу, — пожал плечами Дим-Димыч.

— Это тебе пофигу. А люди боятся сомкнуть глаза пока им не придёт подтверждение платежа.

— Кстати, о платежах, — встрепенулся мой товарищ, — ты же в курсе, что Эквиска сколотила целое состояние?

— Вадим говорил, что их всё равно не удастся добыть. Там какая-то отдельная ветка мутаций.

Дим-Димыч презрительно усмехнулся.

— Вадим занимался "девопсами". Следил за тем, чтобы всё что мы написали, разворачивалось на серверах и работало там. Он не в курсе деталей. Ну то есть, как... он в курсе тех деталей, которые мы сообщали заказчику. Но на самом деле мы немного срезали углы.

— В смысле?

— В смысле, мы не делали изолированную ветку для платёжных систем. Тупо не успели. Они используют производные от основного мастер-пароля.

— И ты знал это с самого начала?

Дим-Димыч хмыкнул.

— А зачем ещё мне было в это лезть? Это ж ты у нас бросаешься на все амбразуры. А мне ещё дом достраивать.

Не то, чтобы я удивился. А Дим-Димыч продолжал:

— Ты всё равно хочешь её остановить. Ради бога, пожалуйста... А мне с чего-то жить надо. Я ж понимаю, что я при всех раскладах — чёрная кость, я барыжить не умею. Что с барского стола перепадёт — тому и рад. А тут просто клад зарыт. Он же всё равно по ветру пойдёт, если мы вырубим Эквиску. Так почему не разделить деньги? Ты свою половину честно заработал. Дело за мной.

— Ты поэтому карты раскладывал?

— Может быть... какое твоё дело?

— Да никакого, в общем. Но ты сам знаешь, что это деньги на чужом горе.

— Все деньги на чьём-то горе. Ты про танталовые рудники что-нибудь знаешь?

— Нет... а должен?

— Ну телефон у тебя есть, компьютер есть... мог бы поинтересоваться, откуда такие щедроты прут. Но тебе же плевать, что где-то в Африке парамилитари детям руки рубят за невыполненный план, правильно?

Я промолчал.

— И мальчикам-девочкам, которые телефоны продают тоже до этого нет дела. И большим серьёзным дядям, которые заправляют региональными представительствами тоже... Да, блин, даже наёмникам, которые руки рубят, на это всё посрать. Проблема, как говорится, на стороне конченого пользователя. Или конечного. Я думаю, что когда тебе руку отрубают — как-то не до грамматики. Так вот. Эквиска причинила вред. Это всё ужасно-страшно, но мы с этим реально не можем сделать ничего. От слова "совсем". Я тебе даже больше скажу. Эквиска вообще ничего не сделала такого, чего люди не могли сами сделать друг с другом. Ты же сам знаешь.

— Знаю. И что с того? Ты сам-то своими глазами хоть кого-то видел из тех, кто подсел на её креатуры?

— Нет. Сразу и честно тебе скажу — не видел. Ты видел, Вадим видел. Ольга даже если не видела, но у неё всегда была богатая фантазия. Впрочем, тут ты, наверное, лучше меня знаешь.

— Вы сговорились все?

— Да ладно, можно подумать, что никто не знал, что между вами было.

— Я теперь думаю, что все знали, но почему-то тогда вы молчали. Ты тоже молча в углу сидел и ревновал потными ладошками? — вспылил я.

— Да, нет, может быть... какая разница? — Дим-Димыч смахнул карты на пол, — Мы сейчас не об этом говорим. Оно было и кончилось. Всё. Наш проект, твой роман, наша ответственность. Но мы можем что-то с этого поиметь. Я, в общем-то, всё подготовил. Нам надо только ввести мастер-пароль и два счёта. Свою половину флота ты можешь потопить.

— Вот так просто?

— Разумеется, — он запустил терминал на своей машине.

В окне всплыл запрос ввода.

Я колебался. Когда я шёл к Дим-Димычу, я готовился к разговору, к обсуждению, к решениям, которые нам предстоит принять, но не к тому, что всё будет готово. Где-то там, многоголовая гидра оставалась верной своему нехитрому ремеслу. Передо мной, конгломератом пикселей вспыхивала её ахиллесова пята.

Мне не оставалось ничего. Я мог бы тянуть время и торговаться, но внутри себя я понимал, что время торга прошло.

Я сел за клавиатуру и вбил с бумажки пароль. Чёрное безмолвие промедлило добрую минуту и вывело две зелёных буквы:

"ОК"

И в этот же момент что-то твёрдое и острое впилось мне в шею, прижало голову к спинке кресла, виски взорвались предсмертной синкопой.

"Дим-Димыч меня убивает", — мелькнула мысль и, почему-то, следом пришла вторая: пятнадцать секунд, у меня есть пятнадцать секунд. Мне было страшно и страх отнял у меня первые две секунды. Неожиданность откусила ещё секунду-две. Потом я оставил позади страх и рефлекторные позывы погибающего тела. Я чувствовал, что Дим-Димыч всем своим весом повис на спинке кресла и что мне не хватит сил отжать удавку. Я дал себе ещё несколько секунд на то, чтобы осознать происходящее и, наконец, решение пришло ко мне.

Вместо того, чтобы тянуться вверх и сражаться с моим убийцей, я опустил руки вниз. Туда, где у дорогого компьютерного кресла должны находиться рычаги управления пневматикой.

Я нажал на всё, на что смог нажать. Под весом Дим-Димыча, сиденье качнулось назад, и он ударился об пол, ослабляя хватку. Я, упёршись ногой в столешницу, повалил кресло, окончательно освобождаясь.

Дим-Димыч лежал на полу, закрывая лицо от моего удара. Я ударил ниже и потом, когда он убрал руки от головы, обрушил на него настольную лампу. Он затих, всё ещё живой. Повинуясь первому порыву, я положил пальцы на его шею и сжал хватку. Пульсирующая жилка билась под моими руками.

Время остановилось.

Мне полагалось быть в ярости, я должен был ответить по закону талиона и я чувствовал, как капля по капле жизнь покидает Дим-Димыча. Прописанный сценарий разрешался здесь и сейчас, на давно не знавшем уборки ковровом покрытии. Возможно, эта пошлая банальность и вышибла из меня остатки смертоносной решимости.

Я отпрянул, в ужасе от того, что я только-что собирался сделать. На глаза мне попался моток изоленты.

Мой недавний товарищ всё продумал. Я должен был ввести пароль. Он должен был задушить меня сетевым шнуром. Моя импровизация нарушила мизансцену. Теперь он лежал, перемотанный по рукам и ногам, а я пытался понять, куда же его скрипт отправил сбережения Эквиски.

Скрипт раскрылся перед моими глазами. Понятный и непонятный одновременно. Я мог разобрать основные синтаксические конструкции, но суть оставалась для меня скрытой.

Где-то там, в другой реальности виртуальных серверов от острова к острову по трепетным мосткам распространялся смертельный яд. Код Дим-Димыча галиванизировал устаревшие версии Эксвиски, впрыскивал в них заразу и заставлял их искать следующую цель, и следующую, и следующую, добираясь до тех версий, которые ещё не утратили актуальности. И там, где это было возможно, он лишал их крови — крохотных цепочек виртуальной валюты, в пользу одного единственного счёта.

Первым моим позывом было переписать этот счёт. А потом мне просто стало тошно. Просто и буквально — меня вывернуло наизнанку, прямо на моего обездвиженного врага. Во мне осталось только холодное безразличие.

Эквиска умирала. В реальном времени. Я не видел этого — не мог видеть, но ощущал всем своим нутром.

Я достал сигарету и, закурив, отвернулся к окну. Там, мерцая навигационными огнями, взбирался в небо пассажирский лайнер. Над красными отметинами высоток, над желтушным кострищем города, надо всеми нами, сплав металла и мяса всё никак не хотел признать, что он — тяжелее воздуха и что ему на роду не написано бороздить небеса. Турбины его загребали воздух, и он полз всё выше и выше, свидетельствуя свой дерзкий побег разноцветьем светотехники.

Моя сигарета отвечала ему мерцающим красным.

Эквиска нисходила в забвение без какой-либо дополнительной атрибутики.

— Ну что, давай, добей меня, — прошипел за моей спиной пришедший в сознание Дим-Димыч.

Я промолчал. Там, за окном, пассажирский борт брал небеса штурмом и мне хотелось увидеть, чем закончится его дерзновение.

— Чего молчишь? Давай! Я же сволочь! Я тварь, — Дим-Димыч сорвался на рыдание, — я ж тебя убить собирался... понимаешь? Убить!

Я затушил сигарету о подоконник. В двух ладонях от пепельницы. Я пересёк комнату, переступив через Дим-Димыча. Сел на разложенный диван.

— Понимаю, — ответил я, сглотнув колючий ком, — ... понимаю. А ещё... ты ведь сам сказал, что не видел никого, кого бы зацепила Эквиска. А я видел. Я воевал с ними, боролся, говорил какие-то слова... и всё равно, Эквиска оказалась сильнее. Все эти генетические алгоритмы и люди, которых они приводили в движение. Я ведь не мог победить, правда, не мог?

Дим-Димыч рычал и катался по полу, силясь освободиться от пут.

— Не мог... — продолжил я, — как это называется? Зафиксировать убытки? Пожалуй, это то, что я могу сейчас сделать. Ты скажи, за что ты сейчас переживаешь? Что я тебя прибью на радостях?

— Мать твою... не томи. Хочешь добить — добивай. Я ж тебя задушить хотел.

— Ты хотел... я не хочу. И не могу. Ладно, чего тут врать? Наверное, хочу. Но всё равно не могу. Не умею на тебя злиться. Я честно хочу... но мне нечем.

— Ладно тебе, — он извивается, но поливинилхлорид сжимает свою хватку и силы вскоре покидают его, — Я бы тебя задушил, ты же это знаешь.

— Знаю..., — я закуриваю вторую сигарету. Слишком рано, по моим меркам, но мне надо чем-то занять свои руки, — знаю...

Искры гаснут в воздухе, так и не долетев до ковра. Я вдруг понимаю, что случись в квартире пожар — у меня нет уверенности, вынес ли бы я Дим-Димыча, или оставил гореть заживо. Но пожара не случается.

— ... а ещё я знаю, что тебя будут искать... ну, не тебя, конечно, Эквиску. Рано или поздно. Пойдут по следам всех этих сект и учений, и платежей, и на конце будешь ты. Конечно, они найдут и Ольгу, и меня... но мы все давно отошли от дел, правда. И даже я тут ни при чём. Ты ведь подготовился... не мог не подготовиться...

Я осмотрел комнату и подошёл к лежащей на полу небольшой коробочке, ощетинившейся антеннами.

— Это ведь фемтосота, правда? Меня здесь никогда не было, потому что ты планировал меня убить.

Я вытащил аккумулятор из своего телефона.

— Меня здесь не было. Я проезжал мимо, проходил мимо — в радиусе пары километров, всякое могло случиться. А за тобой придут. Ты будешь рассказывать им всякие интересные технические хитрости, но понимаешь в чём прикол? Там будут такие же хитрые ребята, даже хитрее, и целая свора злых дяденек, которые любят и умеют общаться с умниками вроде тебя. А меня здесь не было. Ты сам, своими руками сделал так, чтобы меня здесь не было.

Дим-Димыч рычал и ронял вспененные брызги слюны на ковёр.

— Прощай, — я накинул куртку на плечи, — Хэппи-энд. Все умерли.

От ближайшего проспекта меня отделяло пять минут хода. И когда я повернул за угол, то увидел первого свидетеля падения Эквиски. Мужчина чуть за сорок, с залысиной и первыми седеющими волосами, одетый едва по погоде — в осенний плащ, завёрнутый вокруг спортивного костюма. На его ногах были коричневые кожаные тапки. В руках он держал зажжённую свечу, около которой свисала обёрнутая несколько раз бечева с ключом.

— Прости, Катенька, прости... прости... прости, Катенька... — шептал он, прикрывая дрожащее пламя от осеннего ветра.

Следующим встречным оказался парень, старшеклассник или студент, и опять в его руках были свеча и ключ с витиеватой бороздой, оставленной промышленным лазером. Он шёл молча, только его бледные, вытянувшиеся в тонкую линию губы дрожали.

Чуть позади шагала дородная домохозяйка. Она несла декоративную витую свечу и крохотный ключик — не то от почтового ящика, не то от шкатулки. Она молилась, заверяя небеса, что ни домовой, ни пущевик не тронут её. Но в глазах её гнездился испуг и она несла свою свечу, охраняя её пухлой ладошкой, словно в трепещущем язычке пламени заключалась её жизнь.

Холодный воздух первых дней декабря проник сквозь мою одежду. Я знал, чему были посвящены эти ключи и свечи.

То была наша горькая шутка. Что-то, чего не должно было случиться никогда. Прощальное пасхальное яйцо от разработчиков.

А потом я поднял взгляд в глубину проспекта. И воздух вокруг меня остыл до отметки абсолютного нуля.

Их были сотни, выходящих из переулков и переходов, со свечами в руках, с ключами на цепочках и верёвочках, всех возрастов и полов.

Небо провисшее на крышах высоток источало снег и белые хлопья неторопливо кружили в безветрии.

Растерянные патрульные пытались добиться от раций ответа на свои вопросы, но им отвечала статика и такие же непонимающие запросы в пустоту.

Я почему-то знал, что Ольга стоит у окна, успокаивая разревевшегося младенца, шепчет навязшую на губах колыбельную, твердит, что всё будет хорошо, и сама не верит ни единому своему слову.

Вадим курит на балконе, в руках его телефон, на экране — фотография. Его собственный аналог свечи. Я не знаю, кто на этой фотографии. Я знаю, что это "она". Он обжигает пальцы и лёгкие, просит прощения и, впервые за прошедшие годы знает, что прощён.

Дим-Димыч пытается освободиться. Он планирует побег. Он обречён.

Я провожаю взглядом дрожащие огоньки и бледные лица. Я пуст внутри и прозрачен для тварного мира, ветер и снег проходят меня насквозь.

В какой-то момент я понимаю, что мир вокруг меня наполнен диковинной какофонией — звонят десятки телефонов в карманах проходящих мимо людей, но никто не берёт трубку, страшась открыть свою свечу случайному порыву ветра, не в силах проронить ни слова.

Увлечённый потоком, я следую за ними, лишённый огневого талисмана, невидимый для толпы.

Мы выходим к мосту — и вдоль перил люди стоят плечом к плечу. Цепочка расползается по закованной в бетонные блоки набережной. Они выливают в воду расплавленный воск.

Бесформенные островки плывут по чёрной воде, отражающей искажённые огни вечернего города. Объединённые общей горечью, они цепляются друг за друга, но течение разделяет их и, вращаясь они растворяются во мраке и нет мостов, способных объединить их.

Свечи гаснут, люди уходят, но на их место становятся новые и новые, и воск течёт.

Вдруг я понимаю, что это происходит в каждом городе, в каждом поселении до которого дотянулась Эквиска. Я понимаю, что это происходит в моём собственном доме, я достаю телефон, но его экран мёртв — я оставил аккумулятор в доме Дим-Димыча.

Опустевшее небо снежит.

Боги и пророки растворяются в цифровом небытии. Гальванизированные покойники навсегда возвращаются к своим пристанищам. Снег ложится на людские следы и капли воска.

Где-то там, далеко, за линией горизонта, холодный, неизбежный, неотвратимый катится по планете новый день. Он страшит меня и радует. Я свободен и пуст, впервые за долгие годы. Я иду, не разбирая дороги. Полоумная собачонка, вырвавшись из скорбной толпы, заливаясь лаем, путается в моих ногах.