Увидеть лицо ч.1

Алексей взглянул на часы, потом опустил поддернувшийся рукав своего легкого черного пальто. Вот-вот должны были приехать, тогда какого черта за окном до сих пор такая глушь?!

Вся эта поездка была совершенно некстати. "Модильон" завален аппетит-ными заказами, которые конкуренты так и норовят вырвать прямо из зубов, — несколько роскошных особняков, бильярд-кафе, еще одно кафе, потребовав-шее стиль "романтизм", полное переоформление двухэтажного кинотеатра в стиле "ТехноАрт" и абсолютная перестройка типовой гостиницы в стиль "классицизм". Кроме того, один кадр потребовал себе особняк с огромным зимним садом, а владелец фирмы ландшафтного дизайна и озеленения, рабо-тавшей с ними сообща, в последнее время начал выкобениваться. А тут еще, как назло, мамаша на старости лет связалась то ли со свидетелями, то ли с адвентистами, то ли еще с какими-то крестоносцами и теперь собиралась пе-реписать на них свою двухкомнатную квартиру, чтобы в ней устроили мо-лельный дом. Молельный дом, как же! Спасибо, соседка сообщила, а то ма-маня в следующий раз звонила бы из приюта для престарелых! Ничего, сей-час он приедет и устроит этим свидетелям такое свидетельство — до конца жизни будут иметь дело только с пюре, клизмами и судном. Алексей купил матери квартиру на свои деньги и не позволит, чтобы какие-то кадры в рясах ее прибрали. Конечно, если он захочет, он может купить сто таких квартир, но дело было в принципе. Плохо то, что башню матери подкосили охрени-тельно не вовремя! Не то, что недели — дни расписаны по минутам! Алексей старался быть пунктуальным и рациональным — и работа, и спорт, и отдых с друзьями — строго в свое, определенное время. И везде выкладывался без ос-татка: работал в поте лица, ведя изощренную и упорную борьбу за клиентов; доводил себя до изнеможения в тренажерном зале, до онемения отмахивал руку в боулинг, а отдых с приятелями, будь то ресторан, сауна или его собст-венная квартира, редко обходился без грандиозной попойки и скандала. Не-которые из приятелей утверждали, что ему нельзя много пить — якобы, пере-пивая, он иногда звереет так, что унять его нет никакой возможности. Евсиг-неев таких случаев не припоминал и считал враньем, кроме того, все прияте-ли тоже перепивались так, что даже ширинку сами не могли расстегнуть, — уж откуда им-то помнить?!

Он еще раз взглянул в окно — на этот раз с отвращением, потом достал со-товый телефон и начал нажимать на кнопки. Перед ним, в неширокой щели между креслами, мелькнула рыжеволосая девичья голова в черном берете — девушка, склонившись, что-то искала в своей сумке. Алексей оценивающе прищурился. Симпатичная. Хорошо бы, блядь. С такими проще — долго не выкобениваются. Если ее не встречает какой-нибудь хахаль, можно попробо-вать состыковаться с ней по приезде. Вряд ли она будет против — бабы нико-гда не были против него — и внешность, и деньги на его стороне. Только бы не оказалась себе на уме. Мозги у женщины должны быть покороче, а ноги подлиннее. И вообще он предпочитал проституток — все делают на высшем уровне, и хочешь — слушаешь их трепотню, а хочешь — прикажешь заткнуть-ся, и они заткнутся, потому что им за это платят.

— Ваш абонент временно недоступен, — ласково сообщила трубка.

Алексей негромко выругался и повторил вызов. Он ждал с фирмы важного звонка, но его все не было, поэтому он решил позвонить сам — и вот вам, здрассьте. Ничего удивительного — в дождь все у него идет наперекосяк.

Дожидаясь ответа, Алексей скучающе посмотрел налево. Соседа у него не было, а поговорить хотелось, кроме того, в дороге часто удавалось заводить полезные знакомства. В поле его зрения попал сидевший напротив в сосед-нем ряду и тоже в одиночестве худощавый черноволосый человек с тонкими, немного женственными чертами лица, смахивавший на какого-то актера, и разглядывал пластмассовые колечки. Ювелир что ли? "Ювелир, не ювелир, но то, что еврей — это точно!" — кисло подумал Алексей и отвернулся. Его пальцы начали вытанцовывать на подлокотнике кресла, выстукивая какой-то мотив, безотчетно попадая в такт разбивавшимся о стекло дождевым каплям.

* * *

Светлану Бережную разбудил голод, и она выпрямилась, сонно оглядыва-ясь, — ладная, спортивная девушка с коротко постриженными пушистыми каштановыми волосами и такими же каштановыми глазами, в выражении ко-торых сейчас была почти такая же взъерошенность, как и в прическе.

Автобусной тряски она не почувствовала — неприхотливая и в жизни, и во сне, она была невосприимчива к таким мелочам. А вот голод — это уже по-серьезней. Ее тело постоянно настоятельно требовало еды, и ела Света много и часто, при этом, на зависть подругам, без малейшего ущерба для фигуры. Возможно, потому, что регулярно занималась танцами, а, кроме того, редко сидела на месте. С принадлежавшими ей пекарней и пиццерией было много забот, а то время, которое им не доставалось, Светлана проводила в домаш-них хлопотах. Она была очень хозяйственная — определение именно с тем округлым, не редуцированным "о", придающим слову особую уютность и в чем-то очаровательную деловитость. Ее большая квартира сияла чистотой, вещи всегда лежали на своих местах, и на всем лежал отпечаток аккуратно-сти, в чем-то даже педантичности. Единственное, в чем Светлана позволяла себе небрежность, — это готовка.

Кухня — огромная, совмещенная со столовой, была сердцем квартиры, а готовка — Светланиной страстью. Рецептам, умещавшимся в ее голове, не было числа, готовила она вкусно и умело, и наблюдать за ней на кухне было все равно, что смотреть, как художник в порыве вдохновения бросает на по-лотно мазок за мазком. Блюда были ее картинами и ее поэмами, они шли из самого сердца ее души, и она считала, что соблюдать при их приготовлении точность и аккуратность было недопустимо — все равно, что пытаться создать картину с помощью линейки. Светлана всегда все делала на глаз, руки ее порхали с небрежной быстротой и никогда не ошибались. Стол и плита были ее палитрой, а продукты красками — и нежная белизна муки и майонеза, и все оттенки красного — от ярких томатов до густого бордо очищенной свеклы, и умытая густая зелень огурцов и трав, а легкая — капусты, и желтизна сыра и яичных желтков, и янтарный мед, и оранжевая свежесть моркови. Никто не мог так быстро и ловко разделать рыбу или птицу, нарезать овощи и зелень или замесить тесто и уж точно никто не мог так изобретательно и празднично украсить даже самое простое блюдо, превратив его в маленький аппетитный шедевр — настолько прекрасный, что его даже было жаль съедать. Она нико-гда не пользовалась современными кухонными приспособлениями, облег-чавшими работу хозяек, считая, что они только уродуют ингредиенты, кото-рые, на самом деле, должны получать силу от приготовивших их рук, а не от всяких электризованных железок. С ножами Светлана управлялась не хуже, чем опытный хирург со скальпелем, из-под ложек никогда не летели брызги, ничто и ни разу не было не дожарено или пережарено. Она знала — то, что делаешь с любовью, никогда не может получаться плохо.

Почти каждый вечер в доме Бережной бывали гости, которые могли в полной мере оценить ее искусство. На все предположения друзей о том, что Света могла бы стать богом в любом элитном ресторане, она лишь презри-тельно приподнимала брови. Готовить за деньги? Никогда! Кроме того, в деньгах она не нуждалась, ей всего хватало.

Она посмотрела сквозь мокрое стекло на стремительно мчащиеся деревья. Мокрые пожелтевшие листья казались неряшливыми, неприглядными, и са-ми деревья, придавленные кислым пасмурным небом, выглядели мрачновато, хотя, наверное, в хорошую погоду осенний багрянец и золото этого густого леса были очень красивы. Светлана наклонилась, почти прижавшись к стеклу лбом, и несколько раз выдохнула, смешно выпячивая губы, потом указатель-ным пальцем нарисовала на затуманившемся стекле сердечко. Оно получи-лось неровным и каким-то уж слишком одиноким. Сердитым взмахом ладони она стерла рисунок, потом расстегнула стоявшую рядом на сиденье большую сумку и достала из нее пакет чипсов. Отправляясь куда-то, Бережная всегда брала с собой много еды, а в такой дальний путь — и подавно. Еще целый час — поскорей бы уже приехать. Светлана по-кошачьи зажмурилась, предвкушая предстоящий отдых с друзьями. Кажется, она не отдыхала уже целую веч-ность.

Разорвав упаковку, она вытащила одну хрустящую пластинку, потом дру-гую, положила в рот и разжевала. Подтянула к себе лежавшую рядом книжку в мягкой обложке, на которой были изображены мужчина и женщина в ста-ринной одежде, сжимавшие друг друга в страстных объятиях, открыла ее на том месте, где лежала закладка, и через несколько секунд ее лицо стало от-решенным — под ним было пусто — его обладательница улетела в далекий и волшебный мир романтики.

* * *

Кристина Логвинова перешла из сна в реальность, как это часто бывало, почти незаметно и еще долго отрешенно осматривала автобус из-под полу-прикрытых век, прежде чем поняла, что уже не спит. Такое бывало очень часто, и ее личный психолог говорила, что у Кристины преобладает поверх-ностный сон, а глубокого почти и не бывает... она говорила и о причинах — говорила мудрено, научно — но этого Кристина уже не запомнила, впрочем, ей это и не было нужно. Главное — выполнять предписания, а в любом пред-писании, естественно, кроется и устранение причин какого-либо расстрой-ства. А причины и так ясны — переутомление, постоянные стрессы, усилен-ное внимание "желтой" прессы к ее личной жизни, а также алкоголь и, воз-можно, то, что она по старой памяти бурной молодости периодически позво-ляла себе побаловаться сигаретками с особой начинкой, хотя от травки, вроде как, никакого вреда быть не может. Ничего удивительного — жизнь известной певицы всегда полна сложностей, а постоянные выступления и богемные ту-совки отнимают много сил и здоровья.

Кристина выпрямилась и сморщила нос, потом надрывно закашлялась и испуганно схватилась за горло. Ничего удивительного, что она проснулась, — в автобусе жутко воняет, аж в глазах защипало. Пожар что ли? Она привстала и в панике огляделась — но нет, в салоне не было ни пламени, ни клубов ды-ма, пассажиры вели себя совершенно спокойно, не выражая ни малейшего стремления спешно спасаться бегством. Какая-то блондинка, неспешно рас-чесывавшая свои роскошные волосы, взглянула на нее с ленивым удивлени-ем, и Кристина поспешно опустилась на сиденье, продолжая успокаивающе массировать шею. Все понятно, просто старый автобус, но как бы с такой во-нью ей не потерять голос — в горле уже першит, а у нее послезавтра запись с Басковым, а еще через два дня она должна ехать на гастроли в Германию.

Логвинова вздохнула — вздох получился капризно-раздраженным. Только бы все было нормально, только бы никто не сглазил — мир полон завистни-ков, которым не удалось добиться того, чего добилась она. Потому и прихо-дилось значительную часть денег тратить на знающих экстрасенсов и дипло-мированных магов, которые охраняли ее от всяческого зла. В дороге же, ко-гда не было возможности даже позвонить кому-нибудь из "защитников", она полагалась на изобилие самых разнообразных талисманов. У нее были и си-не-зеленый аквамарин, оберегавший от порчи и предупреждавший об опас-ности, и гранат, который должен был приносить счастье, и довольно круп-ный изумруд в перстне (он мог давать способность предвиденья, особенно, если положить его под язык — пока, правда, у нее не получалось, но, возмож-но, лишь потому, что до сих пор предвидеть было особо нечего), и рубин, не-сущий удачу и долголетие, и хризолит, отгонявший ночные кошмары, и тиг-ровый глаз, снимавший усталость и защищавший от ненависти и коварства конкурентов, и кулон с огромной заговоренной жемчужиной — один из ее главных амулетов от бед и несчастий. На шее Кристины также висели: пра-вославный крест — на золотой цепочке, а египетский с ушком — Анх — на се-ребряной, кроме того, она носила на шее тисовые четки. В сумочке Кристина держала обсидиановую пирамидку, кроличью лапку, пузырек с заговоренной водой (в нее верила не особо, но пригодится) и травы в шелковом мешочке, собранные "особым образом". Между лопатками, вдоль позвоночника, изви-вался искусно вытатуированный когтистый и хвостатый дракон, похожий на диковинный корень, — символ счастливого случая, китайский дракон Чиао, тогда как на левой груди была вытатуирована пчела — индуистский символ реинкарнации. Зная значения обеих татуировок, Кристина все же сделала их больше ради красоты. То, что она частенько обращалась то к одной религии и культуре, то к другой, а то и к нескольким сразу, Логвинова вполне осозна-вала, но не считала это каким-то святотатством, полагая, что вера есть вера в любом случае — она едина, просто для каждого народа выражается в чем-то своем, поэтому заимствовать что-то то у одного культа и мировоззрения, то у другого вполне допустимо — так же допустимо, как и смешивать их. Пока это было еще увлечением, некой серьезной взрослой игрой, и Кристина была уверена, что в манию это не перерастет никогда — никаких там сект, мона-стырей и религиозного фанатизма.

Кристина зевнула, деликатно прикрыв рот ладошкой, хотя рядом никто не сидел, потом поправила волосы — угольно-черные, с прокрашенными в них ярко-красными прядями, постриженные в стиле "акульи зубы" — очень длин-ные со спины и совсем короткие спереди. Эту прическу с поэтическим назва-нием "пламя в ночи" она сделала совсем недавно, и очень себе с ней нрави-лась. Муж... вернее, теперь уже бывший муж, прическу не одобрил, но это его сугубо личные трудности. Все, что было с ним связано, ее уже давно не касалось. Серость, бездарность, балласт... зачем она вообще за него выходи-ла? Недолгое время замужества прошло как-то мимо нее, всплывая лишь от-дельными, ничего не значащими картинками, словно она была посторонним человеком, на минуту заглянувшим с улицы в чужую комнату и в чужую жизнь, а потом отправившимся дальше, по своим делам. Жаль, что для того, чтобы развестись, пришлось возвращаться в родной город, потому что род-ной — вовсе не обязательно любимый, да времени много потеряла.

Логвинова достала из сумки плеер, надела наушники и в ее ушах громко зазвучал ее собственный голос, певший одну из самых популярных песенок "Тень моей любви". Она откинулась на спинку кресла, рассеянно глядя на мокрые деревья за окном и слушая себя — внимательно, придирчиво и с удо-вольствием, и камни в ее бесчисленных перстнях поблескивали умиротво-ренно, похожие на подуставших и мирно дремлющих на посту стражей.

* * *

Лешка был единственным, кто толком так и не проснулся. Нельзя было назвать пробуждением то состояние, в котором он, не открывая глаз и не осознавая ни того, где находится, ни даже себя, на ощупь поменял диски в своем сиди-плеере, сунув прежний диск в стоявший рядом на сиденье пакет. Потом нажал на воспроизведение, и по его губам расползлась улыбка — от-решенная, словно и ей снились какие-то свои, особенные сны. Просыпаться он не собирался — ни тряска, ни дождь, ни голоса не могли ему помешать. Он знал, что просыпаться еще не время.