Кира холодно усмехнулась, помешала ложкой в чашке с капуччино, вытащила ложку, посмотрела на прилипший к ней плотный комок нерастворившегося кофе и усмехнулась снова, бросив косой взгляд на дремлющую возле радиоприемника официантку, в пальцах которой исходила дымом сигарета с длинным столбиком пепла.
— Последний раз я видела бабу Веру, когда мне было семнадцать, и, ты знаешь, она никак не производила впечатления человека, который способен растрогаться. Знаю, что о мертвых плохо нельзя, но, если говорить откровенно, бабуля была отъявленной стервой!
— Интересно, кому она отписала свою хату? — рассеянно пробормотал Стас, но сквозь эту рассеянность проглянула деловитость. — Насколько я помню, раньше у нее была довольно большая квартира... но это было очень давно. И давно ли это у нас начали составлять завещания?
— С января этого года гражданский кодекс сильно изменился, — Кира села очень прямо и внимательно взглянула на брата. — Ты не знал?
Стас небрежно махнул рукой.
— Меня, если честно, мало занимают современные украинские законы. Я Украину вообще за государство не считаю... и то, что я в ней живу — чистой воды недоразумение, которое я рано или поздно исправлю.
— Кому бы она не завещала свою квартиру, по закону нас, обязательных наследников, не имеют права лишать законной доли!
— У-у-у! — Стас чуть прикрыл веки, и под ними блеснул живой интерес. — Вот кошечка и выпустила-таки коготки! Кира, уверяю, что я не собираюсь с тобой воевать из-за бабкиной хаты. Разумеется, мне очень нужны деньги... но не так. Ты думаешь, я исключительно из-за завещания приехал? Я к тебе приехал. Тебя увидеть.
— Стас, — голос Киры чуть смягчился, — я не имела в виду, что нам нужно воевать друг с другом. Но, возможно, придется с кем-то другим. Мы же не знаем пока содержания завещания.
— Значит, едем на войну? — Стас усмехнулся, приглаживая ладонью влажные волосы. — А для чего тебе деньги, Кира? У тебя есть определенная цель... или так?..
— Моя мастерская... — Кира мечтательно улыбнулась, глядя сквозь Стаса и сейчас не видя его. — Я бы снова наладила мастерскую керамики... оборудование я все сберегла, нужны только деньги...
— А что же случилось с прежней?
— Я прогорела... — взгляд Киры мгновенно сфокусировался на Стасе, и улыбка исчезла с ее губ. — Я... впрочем, не важно! Жаль, что отца сейчас нет в городе, он вернется не раньше конца месяца. Он бы хотел с тобой повидаться... то есть... — Кира прикусила язык, вспомнив холодок в голосе отца, когда она сообщила ему по телефону о приезде его сына. На самом деле отец отнюдь не горел желанием видеть Стаса, и ее это удивило и обидело.
— То есть, тебе бы этого хотелось, — с легкой усмешкой докончил за нее Стас, и руки Киры сделали виноватый жест.
— Прости.
— Брось, не извиняйся. Честно говоря, я этого ждал. Странная у нас была семья — с самого начала. Как-то сразу нас родители поделили... и так вели себя, будто другого ребенка для них не существует! — зло сказал Стас, допивая свой кофе. — Вот это была дурость, самая настоящая человеческая дурость! Нет, не понять мне этого. Сами расплевались — ну и на здоровье, но мы-то тут при чем?! Столько лет я думал, что остался совсем один!..
— Но это больше не так, — пальцы Киры произвели некий расцветающий жест фокусника, приглашающего полюбоваться маленьким чудом. Серебряные кольца и перстень сверкнули под тусклым электрическим светом, и серебристый отблеск отразился в потеплевших глазах сидящего перед ней человека.
— Да... Кир, послушай, даже если нам не обломится эта квартира...
— Не обломится — возьмем!.. Стас, Стас, как хорошо, что ты приехал... как хорошо, что ты существуешь!
— Несмотря на то, что я потенциальный претендент на имущество?
Кира склонила голову набок, словно в таком ракурсе Стас был ей более понятен, и прищурилась.
— Ты очень глупый потенциальный претендент!
— Ну, — Стас развел руками и поклонился, чуть не сунувшись лицом в чашку с недопитым кофе, — уж какой есть. Но я хороший. Правда.
— Верю, — просто сказала она. — По-моему, ты замечательный!
Смешливость вдруг исчезла из глаз Стаса, и он взглянул на нее со странной серьезностью, сразу же став старше и отстраненней, и Кире отчего-то показалось, что стол между ними стал шире, отодвинув их очень далеко друг от друга. Что-то задрожало в глубине его зрачков — то ли растерянность, то ли недоверие.
— Действительно? Но ведь ты совсем не знаешь меня. Двадцать лет — это двадцать лет... и ты ведь не знаешь, каким я был все эти двадцать лет. Не знаешь, что я за человек.
— Иногда знать не обязательно, — возразила Кира, взяла его за руку и постучала его ладонью по столу, подчеркивая этим стуком каждый слог выговариваемого слова. — Ты мой брат.
— Этого мало.
— Мне достаточно. Я слишком долго хотела тебя увидеть.
Стас сжал ее пальцы и глухо спросил:
— Почему же ты не стала... не пыталась даже звонить... искать?..
Кира, покраснев, отвела глаза. Ответить на это было нечего, но инстинктивно она почувствовала, что Стас и не ждет ответа, слова вырвались против его воли, а ему достаточно и того, что он держит ее пальцы, и она не пытается их отнять, и в ее взгляде, жестах, голосе нет отчуждения и неприязни.
Она действительно ему верила.
И надеялась, что так теперь будет всегда.
* * *
Сколько Кира помнила свою тетку, та всегда питала нежную страсть к солнечному улыбчивому янтарю, украшая им себя в совершенно невообразимых количествах. Вот и сейчас она, облаченная в строгое синее платье и сидящая на стуле очень прямо, сложив ладони на коленях, была похожа на состарившуюся и лишенную вкуса фрейлину морской королевы Юраты из прибалтийской легенды, жившей в янтарном дворце. С мочек ушей свисали роскошные серьги-подвески из темно-желтого камня, почти касавшиеся плеч. На шее — толстое янтарное ожерелье, кажущееся очень колючим. Пальцы сверкали серебром, обнимавшим янтарные кабошоны разных оттенков. На одном запястье — тонкие янтарные нити, на другом полированные светлые камешки поблескивали в браслете часов. И в довершение — две заколки с янтарными пластинками, скреплявшие с двух сторон аккуратно уложенные седеющие волосы.
Но сейчас Кире было не до янтарной тети Ани. Сдвинув тонкие брови и ухватившись двумя пальцами за подбородок, она во всеобщем выжидающем молчании усиленно пыталась осмыслить только что услышанное, изредка почти жалобно косясь на Стаса, сидевшего с комичным видом воришки, которому вдруг подарили кошелек с деньгами в тот момент, когда он собрался его стащить. В кабинете слышалось только легкое постукивание о столешницу ручки нотариуса, да простуженное сопение мужа "янтарной фрейлины" дяди Вани, которое тот издавал своим, испещренным тоненькими прожилками сосудов носом. Нос был замечательно велик, а сам дядя Ваня — тонок и хрупок, и казалось странным, что этот выдающийся по своим размерам орган обоняния до сих пор не перевесил и, согласно закону гравитации, не притянул голову своего обладателя к красивому узорчатому полу.
Нотариус, молодой, но уже изрядно плешивый человек в изящных очках с золотистой оправой, отложил ручку и переплел пальцы, давая понять, что наследники уже могут реагировать. И они отреагировали — недоуменным голосом Стаса.
— Что это за бред?!
— Станислав! — резко одернула его тетя Аня, шелестнув серьгами. — Веди себя прилично.
Сидевшая на одном из стульев женщина средних лет с кислым выражением лица и глубокими складками возле густо накрашенных губ пресно усмехнулась и презрительно возвела глаза к потолку. Нотариус тоже усмехнулся, но его усмешка была тонкой.
— Вы хотите, чтобы я зачитал еще...
— Не стоит! — отрезал Стас, раздраженно изучая свои ногти. — Я понял все — и ничего! Простите за возглас — я адресовал его не вам.
— Я понимаю, но спросить у составителя завещания — увы, — нотариус развел руками, — никак нельзя. Я знаю, что оно выглядит довольно странно, но ваша бабушка пояснила, что это — попытка таким образом воссоединить расколотую когда-то семью... Впрочем, это ваши личные дела, а я — лишь проводник последней воли покойной.
Он снова развел руками, и на этот раз жест получился плавным и торжественным. Стас пожал плечами, потом покосился на Киру и вопросительно дернул головой — мол, чего дальше-то делать? Вопрос был хорошим, но ответа на него она пока не знала.
Да, конечно, она ожидала от бабы Веры всяческих пакостей, ожидала издевки в виде завещанного старого кресла, или лампового телевизора, или старенького чайного сервиза, но того, что бабушка сделала на самом деле, она не ожидала никак.
Согласно завещанию, небольшой дачный участок в балке, на котором имелся крошечный полуразрушенный домик и уже давно ничего, кроме старых слив и яблони, не росло, переходил в собственность тети Ани и дяди Вани. Квартира же вместе со всей обстановкой, оцененная в тридцать четыре тысячи долларов, отходила внукам Веры Леонидовны, Станиславу и Кире Сарандо. Но квартира становилась их собственностью не только после оформления всех документов и уплате пятипроцентного налога, но и лишь по прошествии полугода — срок был оговорен в завещании. Также, согласно этой оговорке, в течение этого времени квартиру нельзя было сдавать, в ней нельзя было производить ремонт, если только его отсутствие не влекло за собой порчу имущества. Запрещалось выбрасывать старую мебель и снимать обои и ковры. Не возбранялось избавляться от мелких вещей, но все остальное в течение шести месяцев должно было находиться на своих местах. И самое главное — все эти шесть месяцев наследники были обязаны проживать в данной квартире. Если в течение полугода не происходило отступление от условий завещания, квартира переходила в их собственность в равных долях, и Кира и Стас могли ее ремонтировать и продавать, если им того захочется. При нарушении условий завещания, квартира передавалась в собственность государства.
"Бред какой-то!" — подумала и Кира, но, в отличие от Стаса, вслух этого не произнесла, хотя жест ее рук проиллюстрировал эту мысль достаточно красноречиво. Ничего себе способ воссоединения семьи! Они со Стасом решили бы этот вопрос и без бабушкиных выкрутасов! За квартиру, конечно, сердечное спасибо... но таким образом?! Полгода! А как же ее работа?! Как же симферопольская жизнь, друзья, привычный уклад? Она не против пожить здесь месяц, ну от силы два... но вот так сразу, с бухты-барахты полгода?! Как это так?!
Судя по выражению лица Стаса, он думал о том же, но начал совсем с другого вопроса:
— И каков же пример необходимости ремонта?
— Хотя бы прорванная труба.
Стас испуганно замахал руками, словно разгонял демонов, не замечая вопросительного взгляда Киры.
— Упаси боже! Только не это!
— Полгода... — пробормотала Кира, постукивая друг о друга костяшками пальцев. — Да это же нереально!
Она взглянула на яркогубую женщину, в глазах которой при ее словах мелькнул некий собачий азарт, словно та учуяла след знатной добычи, и внезапно Кире пришло в голову, что незнакомка — ни кто иной, как представитель государства, которому может достаться их вожделенная квартира. Тридцать четыре тысячи! За вычетом налога — тридцать две триста. Пополам — шестнадцать сто пятьдесят. А может, и больше, если они хоть чуть-чуть ее подправят. Стоят ли полгода шестнадцать тысяч долларов?
Особенно при ее нынешней скромной зарплате?
— Я уже давно понял, что наша семейка с приветом, — пробурчал Стас, — но чтоб до такой степени!..
— Вы можете опротестовать завещание, — нотариус переплел пальцы и придал лицу выражение бесконечного терпения. — Потребовать признать его недействительным. По закону вас, обязательных наследников, наследников первой очереди не имеют права лишать обязательной доли... Да, с одной стороны, после принятия нового гражданского кодекса государство практически не участвует в наследственном процессе, но с другой, со многими завещаниями происходит путаница. Английская система для нас в новинку...
— А все из-за выпендрежа с равнением на евростандарт! Мы, мол, Европа, Европа, а сами даже выборы не могут толком провести! И вообще, сначала б лучше жизнь наладили да дороги починили, а то нищие и по уши в грязи, зато Европа! Хрень! — вдруг прогудел дядя Ваня, до сих пор не проронивший ни слова. Все обернулись и посмотрели на него, а он раздраженно уставился в окно.
— Именно благодаря этому, как вы изволили выразиться, выпендрежу, государство теперь не выступает обязательным наследником третьей очереди, и будь эти молодые люди не родными, а двоюродными, хоть и единственными внуками, им при старом законе не досталось бы ничего, — кротко заметил нотариус и устремил деловой взгляд на "янтарную фрейлину", очевидно, сочтя ее самой рассудительной из наследников. — Итак, как я уже сказал, вы можете опротестовать завещание... но это отнимет у вас достаточно много времени и, к тому же...
— К тому же, государство, являющееся потенциальным наследником, будет от души вставлять нам палки в колеса! — закончила за него Кира, и серебряные кольца на ее взлетевшей руке, насмешливо блеснули. Изящные очки обратились в ее сторону, и за ними вдруг блеснуло нечто предупреждающе-заговорщическое. Казалось, сейчас нотариус совершенно детским жестом прижмет указательный палец к губам, но он лишь легонько прихлопнул ладонями бумаги на столешнице и хмыкнул.
— Ну... в общих чертах...
— Хочу вам напомнить... — тут же начала "государственная" женщина с лимонным выражением лица, но в этот момент дядя Ваня, не обнаруживший за окном ничего интересного, снова принял участие в разговоре.
— Давайте уже закруглять эту бодягу! У меня еще очень много важных дел! Разъясните детям все толком и кратко! Что это будет за надзор за состоянием квартиры? Как он будет осуществляться и кем? Кира, Стас — а вы соображайте быстрее! С одной стороны, полгода жизни в родном городе ни с того, ни с сего, с другой, квартиры на дороге не валяются!
— Иван Анатольевич! — холодно произнесла тетя Аня, резко дернув головой, так что серьги с размаху хлопнули ее по напудренным щекам. Дядя Ваня, никак не отреагировав на это, снова принялся изучать заоконный пейзаж.
— Что касается надзора, то Лилия Андреевна вам все объяснит, — нотариус сделал картинно изящный жест в сторону женщины, чье выражение лица тут же выразило крайнюю степень недовольства. — Моя роль, в принципе, на этом заканчивается, разве что осталось получить ваши автографы.
Стас пожал плечами с видом человека, исчерпавшего все свои аргументы, и пробормотал:
— В принципе, это единственное, что с нас сейчас можно взять.
* * *
Кира проводила рассеянным взглядом отъезжавший троллейбус, дребезжавший так, словно мог развалиться в любую секунду, потом, краем уха слушая разговоры дяди, тети и Стаса, снова принялась разглядывать длинную, неширокую улицу, бесчисленные витрины, золотистые купола собора, казавшегося очень надменным, свежую молоденькую листву каштанов, с которой играл прохладный ветер. Весна здесь чувствовалась как-то острее, чем в Симферополе, пыли было гораздо меньше, и даже солнце, уже низко висящее над шатровыми крышами и высоковольтными проводами, взирало на уличную суету как-то более благосклонно. Она чувствовала, что постепенно тает раздражение и ошеломление, вызванное тем фактом, что ей, скорее всего, предстоит прожить здесь целых полгода, да и само это время уже не громоздилось перед ней безысходно-мрачными гранитными глыбами, теперь больше походя на длинную полосу мокрой, смешанной с влажными водорослями прибрежной гальки, по которой и не так уж плохо прогуляться. Может из-за того, что ее не оставляло ни с чем не сравнимое теплое, этакое родное домашнее чувство, как у странника, который не был в родных местах много лет и вдруг оказался дома игривою волею случая. Кира прожила в Симферополе почти всю свою жизнь, но так и не смогла ни привыкнуть к нему, ни принять, ни полюбить. Он всегда казался чужим и отвечал ей взаимным равнодушием, но здесь все было иначе, здесь все было своим — пусть забытым, но знакомым, и люди почему-то казались другими, и даже в чужих окнах, отражавших яркий закатный огонь, чувствовалось что-то приветливое.
