Солнечный ветер

'Он заслужил это, — напомнил себе Шут. — Сколько людей из-за него пострадало... Хирги и Нар больше нет...'

Однако смотреть на униженного принца было вовсе не так приятно, как ожидалось... Когда они с Руальдом и Дени вошли в камеру, Тодрик уже не скалился и не изображал на лице брезгливое презрение. Увидев брата, он попытался схватить его за руку — вероятно, чтобы начать вымаливать прощения. Но Дени, скорее даже по привычке, чем осознанно, заслонил короля, отбросив принца выверенным холодным ударом воина. Падая, Тодрик сумел уцепиться лишь за край братнина плаща. Но вцепился он намертво, Шут видел, как побелели его пальцы, судорожно стиснутые на иссиня-черной ткани... Несколько мгновений его высочество хрипло кашлял, пытаясь наполнить воздухом отбитое нутро. Дени хмуро смотрел на перекошенное от боли лицо принца. Когда-то он точно так же защищал и этого красивого черноволосого мальчика...

Король стоял безмолвен и недвижим. Ждал.

— Забери меня отсюда! — выдохнул Тодрик, едва лишь к нему вернулась возможность говорить. Он почти рыдал, но будто и вовсе не замечал, как жалко, как недостойно выглядит... — Руальд! Забери! Пожалуйста! Пожалуйста!

Дени нахмурился еще больше. Шут незаметно отодвинулся куда-то в угол. Только лицо короля оставалось непроницаемым, и когда тот заговорил, Шут не узнал голос друга.

— Капитан, сообщите Его Высочеству, — холодные слова падали, точно камни, — что он может изложить все известные ему факты об убийстве моей жены, похищении сына и заговоре против короны. Пусть Его Высочество учтет — от честности и полноты ответов зависит его дальнейшая судьба.

Тодрик смотрел на брата с ужасом, а Руальд спокойно сел на широкий табурет, услужливо внесенный одним из гвардейцев и, не глядя более на принца, неспешно раскурил трубку.

Какое-то время Тодрик, дрожа губами, еще цеплялся за плащ короля, точно дитя за мамкину юбку, но потом, наверное, все-таки понял, как это выглядит со стороны, и разжал пальцы. Умоляюще глядя на брата, он попятился, неловко опустился на колени, хотел сказать что-то, но так и не смог. Закрыв лицо ладонями, съежился, показавшись вдруг Шуту совсем мальчишкой. Только вовсе не похожим на того избалованного инфанта, который мучил юного господина Патрика мелкими, но ужасно обидными пакостями.

'Он же враг! — снова попытался убедить себя Шут, но все равно видел перед собой обычного живого человека, который страдал и искал милосердия... Он вздохнул еле слышно и перевел взгляд на Руальда. — Каково тебе, мой король... Ведь ты любил его. Небось, учил, как меч в руках держать и утешал, если случались разбитые коленки... Почему, ну почему все вышло именно так?'

Ответов на такие вопросы едва ли дождешься. Тем более, что Тодрик и на более конкретные-то не мог ничего сказать — его било крупной дрожью, как от падучей, вместо слов из горла выходил только глухой сип.

— Подайте воды, — велел Руальд. Почти тут же возник маленький кувшин, Дени протянул его принцу, но глиняный сосуд выскользнул из пальцев Тодрика и разбился с плеском. Принц замер, с какой-то совершенно звериной тоской глядя на лужу под ногами. Как будто не воды лишился, а услышал смертный приговор без права на помилование.

Из-за двери, со стороны дальних в этом коридоре темниц, послышался железный лязг. Кто-то отворил одну из решеток, и мгновением спустя до камеры Тодрика донесся отчаянный, полный ужаса крик...

'Нет! Нет! Пустите! Ааа... Я не хочу! Не хочу... Не-е-ет!..' — рыдания несчастного стали ближе, а потом вновь отдалились, сопровождаемые негромким разговором двух стражников, которые даже не сбились с шагу, волоча за собой преступника.

Парня вели на эшафот, Шут понял это сразу. Тодрик тоже... Глаза у принца стали совсем безумными.

— Ладно... — вздохнул король, едва только стенания и крики затихли. — Капитан, сопроводите Его Высочество в камеру для знатных, пусть ему принесут чистую одежду и позволят вымыться. Я вернусь ровно через два часа. Позаботьтесь, чтобы к этому времени принц был способен связно говорить.

Дени коротко кивнул, но Руальд уже выходил из темницы и даже не заметил этого. Шут же помедлил следовать за ним: он все смотрел на Тодрика, намеренно вытаскивая из памяти самые ужасные события, причиной которых стал брат короля. Ему хотелось снова ощутить тот гнев, ту ненависть, которые давали право судить... Но в голове почему-то настойчиво звучали лишь слова наставницы о том, что порой человек — лишь орудие богов. А в следующий миг Тодрик поднял голову и встретился с Шутом глазами.

Ох, сколько же обиды, сколько безграничной, невыразимой никакими словами обиды было в этом взгляде! Она сочилась даже сквозь страх...

Шут не выдержал и вышел вон. Он лишь усмехнулся бы, погляди на него Тодрик с ненавистью, вызовом или презрением, как это бывало обычно... но чужую боль Шут не выносил. Догоняя Руальда, он подумал, что навряд ли захочет снова увидеть принца в ближайшее время... Пусть уж король один брата допрашивает. Или, вот, с Дени хотя бы.

'Не хочу, — твердил он, яростно печатая шаги по гулкому тюремному коридору. — Не хочу!' — а сам ненавидел себя в этот момент за слабость, за желание убежать... потому что после тех слов Руальда про 'умного собеседника' было бы верхом безразличия и даже неблагодарности отходить в сторонку. Особенно если вспомнить еще и про упомянутый титул.

Дворянство...

В мальчишеские годы Шут даже, бывало, мечтал, что неплохо бы стать знатным, но чем дольше жил среди господ, тем большим равнодушием проникался к этой фантазии. Ему претила идея превосходства, которая пронизывала весь образ жизни титулованных особ. И была противна одна только мысль о том, чтобы стать одним из тех, кто больше всего увлечен своим внешним видом, размахом владений по сравнению с соседскими, да попытками подобраться поближе к королю... Последнее было особенно противно. Может быть, именно поэтому Шут никогда не пытался выглядеть лучше, чем был на самом деле, и говорил по большей части то, что действительно думал, а не заливал сиропом уши окружающих. Со временем он настолько привык отличаться от вельможных господ, что уже едва ли сумел бы вообразить титул перед собственным именем.

Разве мог он тогда даже в самых безумных фантазиях представить, что детская мечта вновь завладеет его умом? Да по такой причине... Шуту и теперь было бы безразлично, как его величают, кабы не Элея, рядом с которой господин Патрик осознавал всю неприглядность своего безродного положения. Ради нее Шут без колебаний принял бы эти безумные правила этикета, эту столь чуждую ему необходимость любезничать. Мысленно он уже давно снял с себя бубенцы и отказался от восторженных возгласов изумленной публики, которая (чего уж там скромничать) все-таки любила выступления господина Патрика... Только бы не видеть насмешек в глазах других людей. Насмешек, обращенных не к дураку в пестром наряде, а к той, кого еще недавно величали королевой.

Мрачные коридоры Лагона были путаны и наводили на Шута непреодолимую тоску. Как назло, он в какой-то момент умудрился свернуть не туда и очень скоро понял, что самостоятельно не выберется на верхние уровни. Лабиринт городской тюрьмы ветвился, путался, и вскоре Шуту стало казаться, будто он попал в чей-то дурной сон, бредовый кошмар... Крепко держа в руке небольшой факел, он шел все быстрее и молился о том, чтобы встретить хоть кого-нибудь — любого стражника — но все они как вымерли, а коридоры становились чем дальше, тем заброшенней. Лишь мрачные двери темниц безмолвно скалились своими зарешеченными оконцами, да свисала из углов паутина.

В конце концов, Шут понял, что начинает впадать в панику. Он резко остановился и заставил себя вдохнуть поглубже. А потом на выдохе медленно открыл глаза по-другому.

Ох, лучше б он этого не делал...

Из другого мира Лагон виделся еще ужасней, чем наяву. Вся та скорбь, что таились в его стенах, немедленно обрушились на Шута липкой багровой сетью чужих страданий. От неожиданности он даже дышать перестал, но потом все-таки собрался с силами и заставил себя оглядеться, нащупывая путь наверх, прочь из этого кошмара. Кое-как Шут запомнил дорогу и поспешил вырваться назад в привычную реальность, где тошнотворное дыхание тюрьмы было менее ощутимо. Обратно он бежал, почти не глядя по сторонам, желая лишь одного — увидеть свет... яркий солнечный свет... Вдохнуть полной грудью свежий весенний воздух, напоенный ароматами пробуждающейся жизни.

Когда Шут выскочил прямо перед караульным, стерегущим дверь на лестницу, тот изумленно поднял бровь.

— Э, господин, что это с вами? На вас прям-таки лица нет... Да как вы вообще забрались в этот переход? Им никто не пользуется уж лет десять! — Шут понял, что ему и в самом деле повезло по-настоящему заблудиться. И кабы не чудесный дар, возможно, Руальд так и не нашел бы даже косточек своего друга в бесконечных переходах Лагонской утробы.

Отвечать стражнику Шут ничего не стал. С трудом изобразил улыбку и ринулся наверх, благо дверь не была заперта. Караульный что-то сказал ему вслед, но слова эти до Шутовых ушей уже не долетели. С трудом дыша, Шут вывалился на тюремный двор и в изнеможении опустился наземь под первой попавшейся стеной. У него даже не осталось сил задуматься, отчего никому и в голову не пришло останавливать его, спрашивать, кто он таков и уточнять, не преступник ли.

— Светлые боги... — пробормотал Шут, проводя рукой по лицу и пытаясь стряхнуть налипшую хмарь. Но богатое воображение продолжало рисовать страшные картины существования в стенах Лагона... Пытки, невыносимое ожидание казни, тоскливую бесконечность одинаковых дней в заточении...

А потом вдруг вспомнилась та ночь, которую он сам провел в темнице.

Запах нечистот, крысы, холод, страх...

К счастью, спустя пару минут, к Шуту подошел один из гвардейцев и вывел из этого полубреда-полуобморока.

— Господин Патрик! Вас там король обыскался. Не изволите ли пройти? — гвардеец смотрел на Шута с недоумением, оно и понятно — не каждый день приближенные к Его Величеству люди подпирают спиной тюремные стены. Да еще и с таким видом, точно сейчас без памяти свалятся. — Может, вам водицы подать? — спросил он обеспокоенно и переступил с ноги на ногу.

— Не надо... — Шут отмахнулся как мог небрежно и поднялся с холодных каменных плит, делая вид, что с ним все хорошо. — Ведите лучше к королю.

Шагая следом за гвардейцем в кабинет начальника тюрьмы, он и сам удивлялся — с каких это пор стал так чувствителен? Мало ли неприятного, даже отвратительного было в жизни? Но чтоб вот так... совсем потерять над собой контроль... поддаться страху и тоске...

Все это было странно.

И Шут не хотел, да волей-неволей возвращался мыслями к вчерашнему происшествию. Он даже пощупал плечо сквозь рукав, хотя оно больше не болело. И все же, мысли о том, что враги снова попытались добраться до него, не оставляли Шута до тех пор, пока он не оказался в большом, но весьма неуютном кабинете, где Руальд уже успел выкурить несколько трубок, поджидая своего друга.

— Пат... — король, хмурясь, посмотрел на Шута, — что с тобой опять, а? Бледный, как мертвец.

Шут поморщился, рассказывать о своей слабости ему не хотелось, даже если она была не порождением его ума, а делом рук недругов.

— Заблудился, — коротко сказал он и упал в соседнее кресло, потянувшись оттуда к пузатому кувшину, стоявшему перед Руальдом. В том, что посудина содержит отличное вино, Шут даже на миг не усомнился.

Король посмотрел на него с сомнением и некоторой тревогой.

— Ладно, — решил он, когда Шут оторвался от кувшина и, утерев губы рукавом, вернул сосуд обратно на стол, — поедем в Чертог. Мне здесь не очень-то нравится... — он встал и окинул комнату цепким взглядом, но, судя по всему, ничего подозрительного не разглядел. — Идем, Пат.

— А как же...

— Я отдам Дени нужные распоряжения. Побеседуем с нашим лордом Локом в другом месте.

Шут обрадовался. Каждая минута в Лагоне была для него теперь почти пыткой, хоть он и успокоился значительно с того момента, как вырвался из подземелья. Словом, говорить дважды не пришлось — он быстро вскочил и сообщил Руальду, что готов следовать за ним в любое место, лишь бы подальше от темниц.

— Да уж, — согласился король, — мне тоже этого удовольствия хватило, — и замолчал, нахмурившись, задумался надолго. Не и иначе, как пытался представить, что чувствовал его брат, брошенный в застенки на несколько бесконечных дней...

Лошади ждали их у входа.

— Где ты хочешь допрашивать его? — спросил Шут, ловя ногой стремя.

— В кабинете у Дени.

— А там...

— Да, безопасно. Капитан голову дает на отсечение, что без его ведома рядом и мышь не проскользнет. Я верю ему.

— Угу... — кивнул Шут. А сам подумал, что с той поры, как Руальд перестал доверять своим же людям, жизнь его стала значительно сложней. Это так глупо, когда нужно прятаться от тех, кто должен помогать... Тем не менее, выбор короля казался ему верным. Единственно верным. Ведь и в самом деле, у Руальда тоже есть интуиция. И коль уж она так отчаянно кричит об опасности, значит нужно прислушиваться. Только вот...

— Знаешь, Руальд, — осторожно начал Шут, — мне кажется, нам все равно не удастся надолго удержать в тайне, что твой брат жив. Что он готовил тебе ловушку, и что сейчас находится под стражей...

— Пат... я не глупей тебя... все понимаю. Возможно, этот коршун Торья и сейчас уже все знает, только виду не подает. Он умен, как старая крыса. И столь же изворотлив... Но ты не переживай, Дени уже начал кое-что копать под него... думаю скоро нам будет, чем прижать господина министра.

Шут снова кивнул. А потом не выдержал и спросил:

— Послушай... Объясни мне все-таки, что между вами произошло? Ведь он всегда был таким... скользким, себе на уме, но ты прежде даже и не думал о подобных... переменах.

— Да как тебе сказать, дружище... — Руальд причмокнул, чтобы конь шел чуть быстрей. Он бы и вскачь его пустил, но тогда Шут не расслышал бы слова своего короля. — На самом деле думал. И достаточно много. Но... видишь ли... в то время, когда Элея еще была моей женой, работа Торьи и его статус меня устраивали. Мне тогда казалось, он незаменим на своем месте. К тому же отец очень уважал этого человека. Не знаю почему. Как-то не рассказывал он мне много про нашего министра безопасности. А жаль...

'Жаль', — согласился про себя Шут, но вслух ничего не произнес.

— Ну вот... — продолжал между тем король. — А потом-то мне не до него стало. И ни до чего. Ты же и сам помнишь, каким я был... — он замолчал, потемнев лицом. Но постепенно выражение гнева уступило место печали Шут отвел глаза. Нар, и при жизни такая противоречивая, даже после смерти своей вызывала у него самые разнообразные чувства — от глубокой благодарности до полного отрицания многих ее поступков... Что уж говорить про Руальда. Но король и так слишком долго предавался унынию, поэтому он лишь тряхнул головой и довершил начатую мысль. — По сути, я действительно существовал в другой реальности. Но, понимаешь, в чем дело... я ведь не стал слепым. Просто смотрел на все... отстраненно. И все видел. Видел каждую уловку, каждую паутинку... Торья, к счастью, этого не учел. Думал, будто я совсем потерял ум. И делал, что хотел. Словом... я в какой-то мере даже благодарен богам за все эти тяжелые дни... Так или иначе, а теперь мне гораздо лучше известно, о чем говорят у меня за спиной, кто мне по-настоящему верен, и кого я должен опасаться, — а потом безо всякого перехода король спросил вдруг совсем о другом: — Ну, и что все-таки с тобой случилось сегодня? Ты до сих пор еще бледный.