Биомеханика

Он появился на пороге, едва я сел за стол. Постоял у косяка, поразглядывал меня, потом подошел и прижал мою голову к своему животу. Вот так вот взял и уткнул меня лицом в свою майку. Ненадолго совсем. Но мне хватило, чтобы свихнуться.

Наверное, он просто хотел сказать, что не злится больше или что рад меня видеть живым и здоровым, но странный же способ он для этого выбрал... В общем, когда он испарился, я понял, что не хочу есть. Я отодвинул тарелку и отправился за ним.

Кажется, мне хотелось его ударить. Точнее, избить до полусмерти. В крайнем случае — сказать ему, какая он дрянь и как я его, гребаного педика, ненавижу. Дверь в его спальню я открыл пинком. Он вздрогнул, но потом увидел меня — и улыбнулся... Понимаете, он меня не боялся. И ничего плохого не ждал. Думаю, испугайся он хоть на долю секунды, я бы очнулся и тут же ушел, но он смотрел на меня так, словно я Санта Клаус с мешком подарков, и... я отпустил тормоза.

Как ни странно, все, что происходило дальше, я хорошо запомнил. Я повалил его на кровать, за ноги развернул на живот. Он попробовал уползти, но я уцепил его за ремень, поставил на четвереньки, стал нащупывать застежку... Он пытался брыкаться и что-то возмущенно выкрикивал, но, как мне показалось, не всерьез. И не от страха или отвращения, а просто от неожиданности. Не готов он был к такому повороту. Как и я, впрочем. А потом он... не сказать чтобы расслабился, но как-то притих. И позволил стянуть штаны. И все остальное — позволил.

...Наверное, это нельзя считать изнасилованием, только я представления не имею, как бы я себя повел, если бы он стал сопротивляться по-настоящему. Мне кажется, я бы не остановился. Я бы не смог.

Тогда я об этом, конечно, не думал, до меня далеко не сразу дошло, чем все это могло закончиться. Тогда мне просто было паршиво. Настолько, что хоть с моста прыгай. Я понимал, что натворил что-то ужасное, что-то такое, чего делать было нельзя, и теперь все необратимо изменится, все будет совсем не так, как должно быть. Больше всего на свете хотелось отмотать назад, чтобы можно было вернуться на кухню, тихо съесть свой ужин и уйти спать. И я совершенно не представлял, что делать дальше. А Ральф словно добить меня решил — засмеялся и говорит: 'Ну вот, не хватало только без гитариста остаться'.

Без гитариста, понимаете? Сукин сын...

Я встал с кровати, застегнул штаны и заявил, что он может не беспокоиться — у него не будет проблем с гитаристом. И вышел.

Потом меня всю ночь трясло. А следующие несколько дней были совершенно кошмарны. Не уверен, что смогу это описать...

В общем... Понимаете, я честно пытался делать все то же самое, что делал всегда, вести себя так, словно ничего не случилось, но это же было невозможно. Чертов сукин сын был буквально повсюду. Куда бы я ни сунулся — везде натыкался его чертов смеющийся взгляд... Господи, я чуть с ума не сошел. А самое скверное, что я безумно его хотел — до дрожи, до умопомрачения. Я думал, я умру, честное слово.

Не знаю, чем бы все это кончилось. С моста я бы, конечно, прыгать не стал, но из группы, наверное, пришлось бы уйти, а это даже хуже, чем с моста. К счастью, я не успел ничего решить.

На третий, кажется, день после той ночи я торчал в студии, возился с гитарой, и тут явился Ральф, уселся рядом. Я сделал вид, что в упор его не замечаю, хотя меня от его близости вело так, словно я головой приложился. Он дотронулся до меня, этак вскользь, и спрашивает: 'Злишься?'. Да нет, что ты! Всего лишь подыхаю. Черт...

Не помню, что я ему ответил, что-то вроде 'с чего бы мне?'. Он встал, прошелся туда-сюда, подобрал какой-то бесхозный шнур, свернул в рулончик. Потом присел напротив меня и говорит: 'Хочешь, приходи сегодня'. Запросто так, без церемоний. Ну и... честное слово, я чуть не заплакал от злости. Он что, издевается? Мало мне было дерьма, он решил еще добавить? Только он не издевался. Но я, конечно, все равно сказал нет. Я же обещал, что проблем не будет — значит, их не будет. А что мне оставалось? На шею ему броситься? Ему еще повезло, что я гитару об него не сломал.

Он вздохнул, сказал: 'Жалко', — и убрался. А я сидел и учился дышать заново.

Как я дожил до ночи — не представляю. Кажется, я был совсем не в себе. Когда все разошлись, я еще долго торчал внизу, не хотел подниматься, боялся до обморока. Потому что там был Ральф, и он был не против меня видеть...

Понимаете, он сам виноват. Ему понравилось, он хотел еще. А я мог дать ему то, что он хотел... В общем, я не сумел пройти мимо его спальни. Вошел без стука. Закрыл за собой дверь. И встал, не представляя что делать дальше.

Он отложил ноутбук, слез с кровати, подошел очень близко, сказал: 'Ты передумал?'. Вместо ответа я засунул пальцы ему в рот. Что было дальше, я... нет, я не стану рассказывать.

...После всего я, конечно, отключился. Впервые за несколько дней спал как убитый и проснулся только после обеда — прямо там, в его постели, на той же половине кровати, которую занимал Томас. Ральфа, разумеется, уже не было, он ранняя пташка, наверняка поднялся часов в семь. Трогательно, что он не стал меня будить.

Что я чувствовал? Трудно объяснить. Все это свалилось на меня как-то сразу и вдруг. Тут и совершенно безумный секс после долгого воздержания, и стыд, и отвращение к самому себе... Я подсел на Ральфа, как на хороший наркотик, с первого же раза. И соскочить уже не смог, стал приходить каждую ночь — благо, он не возражал. А я все надеялся, что это пройдет, что появится в один прекрасный момент некая идеальная женщина — и дурь из моей головы выветрится, я снова стану прежним, нормальным и здоровым. Но проходили месяцы, а она так и не появилась, хотя выбор был велик и разнообразен. А жена... О ней я старался не думать — о том, как буду смотреть ей в глаза. Я был очень перед ней виноват. Ральф — это ведь не развлечение на одну ночь, которое можно понять и простить. Вы же понимаете, я работал с ним, проводил с ним уйму времени, да еще и трахал его плюс ко всему...

Знаете, я все пытался отделить одно от другого. Ральф — это мой друг, музыкант, лидер группы. А та горячая штучка, к которой я приходил по ночам — это не он, это какая-то похотливая шлюха, которая хотела много секса. Я просто давал ей то, что она хотела, и она платила мне тем же сексом, только и всего. И уж конечно я не собирался афишировать наши отношения. Каждое утро я выбрасывал из головы свои ночные похождения и становился как бы самим собой. Ни единого взгляда в его сторону, ни одного прикосновения без крайней необходимости... Вряд ли это кого-то обманывало, кроме меня самого.

Как к этому относился Ральф — я не знаю. Я уже говорил, что никогда его не понимал, поэтому просто не знаю. Но он мудрей меня, и я думаю, что он, наверное, сознательно давал мне возможность оправдывать себя сколько угодно и не пытался вразумлять. Должно быть, понимал, что ничего из этого не выйдет, пока я сам для себя что-то не решу. А я решать не торопился, мне и так было неплохо. Я говорил себе — зачем что-то менять? Все равно, пока мы откатываем турне, не получится вернуться к жене. Или завести подружку. И какой смысл трепыхаться? Тем более что Ральфу нужен секс, ему будет тяжело, если я перестану его навещать. А после турне намечались какие-то другие мероприятия: прямой эфир на радио, к которому следовало спокойно подготовиться, или интервью для очередного пафосного издания, а потом еще и еще что-то, и так до бесконечности...

Насчет Ральфа и его потребности в сексе я, кстати, нисколько не преувеличиваю. Знаете, каким бы повернутым на сексе ни был я сам, мне до Ральфа далеко. Я не понимаю, как он мог подолгу обходиться без партнера — с его-то темпераментом... А еще я не понимаю, почему Томас так легко от него отказался. Заполучить такого любовника и тратить время на каких-то случайных мальчиков-девочек — подобное плохо укладывается у меня в голове. Впрочем, это проблемы Томаса. Когда он понял, чего лишился, было уже поздно. Если, конечно, понял, в чем лично я не уверен.

Само собой, он не исчез из нашей жизни после ухода, кое-какие сведения о нем до нас долетали. Он вроде бы пытался собрать группу, но проект провалился, и после этого он, кажется, совсем завязал с музыкой и подался в бизнес. А Роберт играет до сих пор и даже неплохо устроился. Впрочем, неважно. После их ухода я довольно быстро выбросил их из головы. А уж когда Ральф оказался в моей постели...

Хотя вообще-то это я в его постели оказался. Сам он ко мне никогда не приходил, кроме того случая, когда прибежал греться. Это было во время турне, в каком-то дерьмовом отеле на краю света. Сукины дети экономили на всем, включая отопление, и по номерам гуляли такие сквозняки, что с кровати сдувало. Очень было неуютно ложиться в постель в одиночестве, но к Ральфу я не пошел, он в тот вечер так вымотался, что еле на ногах стоял и вряд ли на что-то годился. В общем, я уже засыпал, когда он явился: завернутый в одеяло и в ботинках на босу ногу. Одеяло он бросил поверх моего, совершенно бесцеремонно забрался в постель, сказал: 'Холодно, твою мать', — и уснул. Быстрее, чем я успел опомниться.

Знаете, я замечательно выспался той ночью, только утром странно было обнаружить у себя под боком не блондинку с розовыми сосками, а парня с бородой и волосатой грудью...

Да, я трахал его уже месяца два, а то и больше, но ни разу не засыпал с ним в одной постели, всегда уходил к себе. А тут вдруг оказалось, что просто спать с ним — это приятно. Да и утром нам, как вы понимаете, было чем заняться. Правда, никаких изменений в наших отношениях после этого не произошло, отношений ведь как бы не было. Все осталось по-старому: по ночам я приходил трахать Ральфа, а потом умирал со стыда и обещал себе прекратить все это. И однажды мне даже выдался шанс, только я им не воспользовался.

Это было где-то в конце весны. У нас образовалось окно в графике — дней десять или даже чуть больше — и Ральф предложил устроить что-то вроде каникул. Возражать, конечно, никто не стал, и ребята начали планировать отдых. Стив все никак не мог придумать, куда свозить новую подружку, Джон готовил доску для серфа, ну а мне полагалось повидаться с семьей, и... знаете, я обрадовался. Я подумал — вот он, шанс остановить это безумие и вернуться к нормальной жизни. Денег у меня на тот момент было вполне достаточно, чтобы найти отдельное жилье и привезти туда жену и ребенка, поселиться с ними, воссоединить семью... В общем, я начал присматривать квартиру, почти договорился о съеме. Но в последний момент все отменил.

Понимаете, я всерьез собирался сделать это. И все уже было улажено, и заказаны билеты на самолет, но чем ближе был день вылета, тем страшней мне становилось. Я говорил себе: я встречусь с Леной, обниму ее — и все станет как раньше. Мы заживем нормально и счастливо, а моя болезнь бесследно исчезнет... Вот это-то и пугало меня больше всего. А вдруг и правда исчезнет? Я перестану навещать Ральфа, он больше никогда не скажет мне 'трахни меня', и я забуду, каким он бывает во время секса... От этого хотелось удавиться.

Я уговаривал себя до последнего. В день отъезда я встал пораньше, сложил вещи, позавтракал, заказал такси. А через пять минут снова снял трубку и отменил заказ. Вы представить не можете, какое облегчение я испытал. И не потому даже, что наплевал на 'нормальную жизнь' — было же еще одно обстоятельство, из-за которого те каникулы встали мне поперек горла: Ральф же не собирался никуда уезжать, его семья, по понятным причинам, была ему не рада. И он намеревался, как он сказал, побыть в одиночестве. Не то чтобы я его жалел или сочувствовал ему — вовсе нет. Но его предполагаемое одиночество меня сильно смущало. В смысле, я не очень-то в него верил.

Должно быть, это было глупо — подозревать, что в мое отсутствие он устроит в доме бордель или, скажем, разыщет Томаса, но отделаться от этой мысли я не мог, как ни старался. И, в то же время, проклинал себя последними словами, когда думал, что, возможно, лишаю его развлечений. Кто я, черт возьми, такой, чтобы поступать с ним подобным образом? Не партнер, не любовник и уже даже не друг. Днем гитарист, ночью — машина для секса. У меня не было на него никаких прав. И это особенно бесило.

Как бы там ни было, я остался. Разобрал сумку с вещами и засел в студии с гитарой. Ральф в это время еще спал и проснуться должен был в пустом доме — ребята разъехались накануне вечером, да и мне следовало уже убраться, — так что он, наверное, удивился, увидев меня. Остановился на пороге, спросил: 'Ты чего?'. Я ответил, что хочу побыть с ним. Он кивнул и пошел дальше: помятый, сонный. В вытянутой майке и бесформенных штанах. Лучшее что случилось со мной в жизни.

...После завтрака он вернулся в студию, сказал, что хочет разобрать завал в гостиной, спросил, нет ли у меня желания помочь. У меня было огромное желание, и не только помочь. Я оставил в покое инструмент и пошел разбирать завал. Знаете, мы долгое время сваливали в эту кучу разный ненужный хлам, запчасти, всякую недоломанную аппаратуру, и... Господи, чего там только не было! Я нашел там собственную куртку, чьи-то новенькие джинсы, три пары темных очков, камеру, которую мы однажды искали по всему дому, и — не поверите — дамский бюстгальтер. Приличного такого размера. Ральф, разумеется, тут же бросился его примерять, натолкав в чашечки мятой бумаги, и так потом и ходил полдня в этом безобразии, надетом поверх футболки, — пока я не снял. А потом мы занимались сексом. Прямо там, на полу, среди коробок с барахлом. Я поставил Ральфа на четвереньки, стянул с него штаны и оттрахал, глядя, как он царапает ногтями пол. От него пахло пылью, представляете?..

Завал мы, кстати, так и не разобрали. Ну, то есть разобрали, но не до конца — нам как-то вдруг оказалось некогда. У нас в тот день была очень насыщенная программа: я домогался до Ральфа в душе, потом кормил его макаронами с сыром, после чего мы пошли в постель и провалялись там до вечера, а вечером решили надраться — для полноты ощущений, так сказать. Я был совершенно неприлично счастлив. И даже разговор с женой мне этого счастья не испортил.

Она, как вы понимаете, ругалась. Называла меня мерзавцем, безответственной скотиной и много еще кем. Я ей что-то врал, оправдывался, а Ральф в это время сидел рядом и рисовал обезьянок на моем плече. Зеленым маркером. Который я потом три дня отмыть не мог. А когда я положил трубку, он вдруг сказал: 'Ты ее потеряешь. Ее и сына. Ты это понимаешь?'. Я обозвал его пифией и отобрал у него маркер. И нарисовал крылышки у него на спине. Мне нечего было ему ответить. Фактически я потерял их в тот момент, когда отменил поездку. Наверное, мне должно было быть стыдно, но вместо этого я радовался. Знаете чему? Тому, что Ральфу вдруг оказалось не наплевать.

Думаю, ему действительно было не все равно. Однажды он зашел за чем-то в мою комнату и вернулся оттуда какой-то хмурый. Посмотрел исподлобья и сказал: 'Там, у тебя, возле телефона...'. Я кивнул. Возле телефона у меня лежала стопка рекламных проспектов. Ральф спросил: 'Ты хочешь съехать?'. Я объяснил ему, чего я хотел. И добавил, что передумал. Он сказал: 'ОК, отлично. Закажем пиццу?'.