Небо шамана. 2 часть

Но против таких расчётов и мне есть, что в пику добавить. Я придумал, как, не привлекая к себе особого внимания использовать при штурмовке не только пулемёты, но и пушки с усиленными снарядами. Во-первых, в существующих условиях жаркого засушливого лета, что и как в облаках пыли и дыма взрывается, не особенно разберёшь. Во-вторых, я могу вести огонь издалека, что по таким целям как самолёт или отдельный танк не имеет смысла, но по автомобильной колонне разброс даже в десяток метров не страшен, а фугасное действие моих снарядов при удачном попадании даже для танка опасно. Броню такой взрыв не пробьёт, но при попадании в моторный отсек, закреплённое на броне топливо и масло или распахнутый по случаю жары люк почти гарантированное уничтожение бронеединицы. В-третьих, этот же приём — стрельба издали я стал использовать при штурмовке, когда мы работаем на переднем крае, тогда рассеивание моих снарядов по зелёгшей пехоте ей очень сильно не нравится. Ведь взрывы мощнее, чем от трёхдюймовки, а количество взрывов очень большое, поэтому удаётся качественно перепахивать передний край немцев. Ещё почти каждая колонна впереди себя пускает дозор или разведку на мотоциклах в сопровождении грузовика с солдатами или бронетранспортёра. Вот уж этим мы шанса не оставляем никакого, после бомбардировки колонны штурмовать из пушек облако пыли и дыма не имеет особого смысла. Кроме меня в пыли никто не ориентируется, поэтому я спокойно занимаюсь с точки зрения остальных глупостью, стреляю в пыль и просто перевожу боеприпасы. А остальные тем временем разносят на молекулы передовой дозор, которому в степи деваться некуда. Ну, грубо говоря, их сюда никто не звал!...

Вот такими задачами, если нам не приходили другие, мы занимались первые дни после приезда. По всем канонам — голая партизанщина, но что-то ведь нужно делать. При этом понимали, что количество боеприпасов у нас катастрофически уменьшается, а для его получения нужна команда какого-нибудь большого штаба. Кузнецов — командарм шестьдесят третьей нам со своих складов отгрузил, что мог, но это не много и надолго не хватит. Ведь у нас боеприпасы свои, а у него снабжение для наземных войск и если что-нибудь попалось, то это немного и случайно. Даже патрон для ШКАСа только внешне похож на винтовочный патрон, но если в наш пулемёт зарядить патроны от винтовки, то стрелять не получится, а пулемёты выйдут из строя. Поэтому на наших патронах на донце гильзы буква "Ш" выбита и второй желобок дополнительного обжима пули в гильзе. Двадцатимиллиметровых снарядов у наземных войск вообще нет, так, что вопрос не решён, а только отложен на несколько дней. Наконец, двадцатого на нас вышли из штаба генерала Руденко, которого назначили командующим шестнадцатой воздушной армии Сталинградского фронта. Его штаб в Сталинграде, а мы, как оказалось, его подчинённые. Про создание воздушных армий мы уже знали из приказа Ставки, тем более, что совсем рядом уже была и воевала недавно созданная восьмая воздушная армия Юго-Западного фронта под командованием генерала Хрюкина, который нами недавно командовал в Карелии и скорее всего поэтому нас вытащил вслед за собой. Хоть мы не попали под его командование из-за неразберихи, но он вытащил бездействующий полк туда, где он был очень нужен.

Командир с комиссаром взяли бумажки, прыгнули в связной самолёт и полетели на Гумрак, чтобы предстать пред грозные очи нашего найденного начальства. Но какое бы оно не было, было очень хорошо, что период наших полупартизанских действий закончился. И закончился вполне успешно, ведь за прошедшие две недели мы потеряли только один самолёт, при этом лётчик остался жив, это Витя Осинкин — старший пилот второй эскадрильи не дотянул до аэродрома километров двадцать и плюхнулся в песках на левом берегу Дона в расположении наших частей. Витя в госпитале, машина восстановлению не подлежит, но её всё равно притащили. Техники в обломках чего-нибудь интересное обязательно найдут. В том вылете вторая эскадрилья при возвращении нарвалась на два звена немецких истребителей. Их пощипали, но отвадил, и не дал добить два сильно повреждённых самолёта решительный отпор, который дали наши штурмовики, вместо правильного в понимании немцев убегания. Штурмовики встали в круг на небольшой высоте и превратились в очень кусачую цель. А может у немцев уже заканчивался бензин, и им нужно было возвращаться на базу. Со второй обычно в прикрытии как мы с Цыгановым летает Морозов, а в этот раз с ними был ещё и командир, так, что огрызнутся они смогли очень достойно. Два немца из-за повреждений вышли из боя сразу, а ещё один со снижением и дымом в конце потянул к своим. Два наших самолёта сейчас ремонтируют и они пока не боеготовы.

У нас в эскадрилье пока только пробоины, которые техники заделывают походя. Как говорит комэск, немцам пока сильно везет, не встречаемся в небе, то есть, видим мы их часто, но вдали и к нам они не приближаются. Ну, а мы не истребители, чтобы гоняться за ними по всему небу. Но одно звено охотников мы прижучили, только в этот раз будто я поменялся местами с комэском. Цыганов выкрутил боевым разворотом навстречу, и засадил почти в упор, а я сыграл на скольжении и резком сбрасывании скорости, что вывело мне одного как на блюдечке. Второй успел уйти в сторону, а четвёртый вообще отвернул не завершив атаку. Двое оставшихся почему-то мстить за своих не стали, а смылись на полной скорости. У полка здесь за две недели счёт уже девять сбитых, это ещё одного приголубил командир, когда вылетал со второй. Рассказали, что сунувшемуся неизвестно с какого перепуга лаптёжнику из пролетавшей в стороне группы командир с разворота всадил очередь, от которой Юнкерс просто разорвало в клочья, видимо попал в бомбу и сработал детонатор. Вообще, всё произошло так быстро, что ни наша, ни немецкая группы даже не успели отреагировать или изменить курс. А после взрыва вроде и смысла уже не стало, тем более, что командир спокойно вернулся в строй и полетел дальше. На наших молодых из второй эскадрильи этот эпизод произвел очень сильное впечатление. До этого наши с Цыгановым разговоры о сбитых они видимо всерьёз не принимали.

Теперь к числу целей нам добавили переправы через Дон, которые с трудолюбием муравьёв наводят немецкие сапёры напротив захваченных на левом берегу плацдармов. Собственно захватывать и удерживать плацдармы на левом берегу не трудно, ведь почти весь правый берег Дона высокий и обрывистый, то есть установленная на нём артиллерия качественно и далеко контролирует через реку низкий левый берег

* * *

, то есть, способны эффективно поддержать высадившийся на левом берегу десант. Вот этой переправе войск от нас требовали помешать. Переправа идёт уже несколько дней, наши войска почти полностью выбили с правого берега Дона и на левый берег немцы успели переправить даже несколько танковых подразделений. Бои идут уже на внешнем обводе системы обороны Сталинграда. Самое неприятное, что немцы активно используют действующий мост в районе Калача, то ли его не успели взорвать, то ли немцы его восстановили. А часть немецких войск двигается с юга со стороны Калмыцких степей и угрожает городу с юго-запада.

Поучавствовать в налёте на аэродром Обливская, который двенадцатого августа штурмовали лётчики шестьсот восемьдесят восьмого ШАП нам не пришлось, но нашему полку поручили провести аналогичную операцию против аэродрома в Морозовской. Старичкам очень хорошо был памятен наш первый налёт седьмого ноября на немецкий аэродром под Москвой. Поэтому никто не стал спешить с шашками наголо, тем более, что здесь голая степь, над которой самолёты будут видны задолго до подхода, и встречу нам организуют полноценную. Неизвестно, с какими потерями и результатами вернулся шестьсот восемьдесят восьмой полк, связываться с ним не стали, сложно, он из восьмой армии. Вариант использовать для налёта сумерки на подходе или отходе не играет, к полётам в темноте из полка готовы меньше половины. А на отходе ещё и от истребителей немецких отбиваться придётся. Немцы сюда пригнали свои сто десятые двухмоторные мессеры и, говорят, появились какие-то сто девяностые фоке-вульфы, у которых просто страшный по мощности залп, а летают быстрее "худых". Капитану Демьянову — нашему начальнику штаба, он хоть и не может летать, но бывший бомбардировщик и в наших делах разбирается, поручено разработать налёт на Морозовский аэродром. Наши полковые острословы тут же связали это задание с нашими Морозовыми — штурманом и фельдшером. Притом, что все понимают, что из такого вылета многие не вернутся, но шутят и пытаются не показать свой страх или неуверенность.

А первым приказом нашего нового командарма стала понтонная переправа у хутора Трёх-Островянский. Правда от хутора даже обгорелых кирпичей не осталось. Думаю, не нужно объяснять, что переправы немцы прикрывают очень надёжно и не только зенитками, которых здесь больше даже, чем положено по штату на аэродроме, но обязательно ещё и с воздуха. А с развитой системой наблюдения за воздушным пространством, пока долетим, нас будут встречать со всем радушием. Не было в полку человека, который бы открыто трусил, но вопрос в том, чтобы выполнить приказ и не погибнуть, чтобы дальше бить фашистов. Нам приказали разрушить переправу до завтра, поэтому сегодня вечером командир решил перед самой темнотой послать меня и Лёшку Гордеева на разведку, чтобы слетали и аккуратно посмотрели, что из себя представляет переправа и её оборона. По времени рассчитали, что мы вполне успеем подлететь к переправе ещё при свете дня, а вот возвращаться будем уже в темноте. Договорились, что при возвращении попросим подсветить нам полосу. Цыганов расстроился, что послали не его, но его самолёт сейчас в ремонте, во время крайнего вылета ему прострелили баллон шасси, он едва не перевернулся при посадке, и сейчас сверкал измазанным йодом, перекошенным опухшим лицом. А Гордеев имеет довольно большой налёт в сложных условиях и ещё довоенный допуск к ночным полётам, да и опыта боевого успел набрать. Моя кандидатура как-то не обсуждалась даже, за мной и Цыгановым уже закрепилась достойная репутация...

Когда готовились к вылету, и я только залез в кабину, вдруг пришло в голову, что сижу в ней, как пехотинец в своей стрелковой ячейке и только голова наружу. А то, что я внутри бронекапсулы только увеличивает эту аналогию. Вместо каски у меня толстый шлемофон. Пока летали без радио шлем был гораздо меньше и удобнее, а теперь на ушах утолщения и ларингофоны первое время очень сильно мешали, буквально душили и шею натирали. Сейчас привыкли, но всё равно не слишком удобно...

Взлетели, отошли в сторону от аэродрома и легли на курс. Лёха идёт сзади, а на подходе понял, что мы просчитались по времени заката, то есть мы опоздали буквально минут на пять, может немного больше. Из-за высокого западного берега Дон и часть левого берега уже утонули в темноте, хоть вокруг ещё достаточно светло, а ещё минут через пять стемнеет окончательно, здесь ночи южные и темнота падает стремительно. Вообще, мне это проблем не доставило, а вот объяснять, что в такой темноте я сумел разглядеть всю схему обороны и подходы к переправе будет сложно. Пока раздумывал, мы уже вышли к самой переправе:

— Двенадцатый! Набирай высоту! Я подсвечу, клади туда все свои бомбы разом с высоты, чтобы не подставиться, как понял?

Ведомый качнул крыльями и отвалил наверх, а я стал строить заход, чтобы за раз накрыть побольше целей, мне нужно было выбить как можно больше зениток на высоком берегу, тем более, что они почти все тут и стоят. А рядом в расчищенном овраге сгрудился транспорт на переправу, но светомаскировку соблюдают идеально. Немцы нас слышат, но пока молчат, затаились и не выдают своё расположение. Развернул машину и прошёл очередью из пушек следом за пуском эРэСов. Склон перед обрывом накрыло разрывами. Из-за плотных пушечных очередей вышло, словно накрытие парой гаубичных батарей. До меня дошло, что мы сегодня летали два раза, и за оба вылета мне стрелять не пришлось, и мои снаряды накопили максимум Силы. Раньше я о таком нюансе как-то не задумывался. Проскочил дальше, оставив сзади суматошную стрельбу перехитривших сами себя зенитчиков, но хорошо подсветил Алексею место для бомбометания. В развороте почти над самой землёй вывернулся резким виражом и пошёл на второй заход, чтобы зачистить другую сторону от устроенной в высоком берегу дороги к переправе. Моя вторая атака по времени случайно совпала с заходом Гордеева и разница в разрывах его бомб и залпа эРэСов, он, как и приказано, всё высыпал разом, то есть при подходе все снаряды и потом все бомбы. Если бы я не накрыл перед этим зенитки в первом заходе, а зенитчики успели на нём сосредоточить свой огонь, то его бы наверно ссадили на землю, но обошлось. При втором проходе в меня уже стреляли, но попасть, даже на фоне ещё более светлого неба в низко летящий самолёт — лотерейная удача, ведь я ещё и скорость успел набрать в пикировании, только если сам влечу в очередь зенитного автомата. Вот только я — не барашек, я — хищник и это моя охота! Залпом издалека смёл почти все зенитки с другой стороны дороги и в момент выхода внизу жахнуло! Лёша не поскупился и все шесть соток выложил разом. Успей он чуть раньше, и меня бы взрывом снизу хорошенько приложило, но боюсь, что он меня в темноте уже давно не видит. И скорее всего к взрыву Лёшкиных бомб добавился какой-нибудь грузовик со снарядами, великоват взрыв получился. Даже краем взрывная волна меня хорошенько встряхнула. Спокойно развернулся и с западной стороны пошёл в створе переправы, сообразив, что могу и в этой куче техники на берегу дел натворить, от Лёшкиных бомб стало видно почти всё. С высоты больше семи сотен метров наклонил нос и пустил оставшиеся эРэСы разом, выставленные на задержку всего три-четыре секунды они просто хлопнули над целью, а вот мои снаряды подняли дыбом всё, что там успело скучиться. Увлёкшись, я ещё и по наведённому мосту снарядами прошёлся, а на выходе выложил пару своих соток. Одна рванула, как велено, а вот вторая только когда сработал самоуничтожитель, она в воду попала, и контактный взрыватель не сработал. Но когда сработал под водой на дне под понтонами, восточный конец моста просто вырвало и он, отскочив от берега, закачался. Не завидую тем, кто оказался в машинах, три штуки встали на понтонах. Перед началом моей стрельбы помню, что на понтонах было штук шесть или семь машин. От гидравлического удара снизу моста, по нему пошла вздыбливающая волна высотой метра три, при проходе которой фигурки людей и техника разлетаются в стороны как брызги из лужи, в которую кинули кирпич. Две оставшиеся зенитки с правого и шесть целых зениток с левого берега с азартом лупят в тёмное небо, шарит в темноте единственный уцелевший прожектор. Мелькнула злорадная мысль: интересно сколько десятков сбитых самолётов они себе сегодня запишут? Нам комиссар ещё под Торжком рассказывал, как немецкие лётчики и зенитчики себе бешеные цифры побед записывают, плюс-минус десять — это даже не приписка. А тут после разрушения переправы им придётся очень много писать, чтобы перед своим командованием оправдаться. Но эти мысли ворохнулись где-то в глубине сознания. Я думал, как мне лучше использовать свои оставшиеся четыре бомбы. С понтонов чудом оставшиеся на них немцы шустро сигали в воду, наверно искупаться решили, водичка тёплая, а тёмная дуга понтонов тихонько отходит от берега. Но немцы ведь эти понтоны поймают и завтра опять сюда прицепят! Развернулся, прицелился и положил ещё две бомбы под начало моста у правого берега, перед этим послав пару очередей из пушек в основание моста, где должны бомбы взорваться. А при развороте ещё и по зениткам на левом берегу добавил. Загрохотали взрывы на низком берегу, в меня никто уже не стрелял. А вот мои сотки легли мимо, хоть и разметали штук пять машин у берега, конец моста остался на месте. Обидно и радует, что из жадности не сбросил все оставшиеся, а то бы сейчас остался голым и босым, как Гордеев говорит. Да, кстати: