Гонщик

Я охлопал себя по карманам — ничего. Проверил карманы висящих на стене вещей — нашел только тощий кошелек, в котором была трехрублевая ассигнация непривычного вида и еще полтора рубля разнокалиберными монетами. Негусто, надо сказать. Хотя... может, все деньги лежат в банке, а здесь только так, на мелкие повседневные расходы? Но тогда должен быть инструмент доступа к этому счету. Чековая книжка, или договор вклада... Я прошелся по комнате и остановился у секретера. В крышке была замочная скважина, но сейчас замок не был заперт. Да и взломать его при нужде можно было бы очень просто. Внутри, как я и предположил изначально, по большей части стояли разнокалиберные бутылки. Но в отдельной секции обнаружилась нетолстая кожаная папка. Я уселся с ней за стол и открыл застежку.

В папке обнаружились немногочисленные документы, своеобразными вехами обозначающие жизненный путь моего двойника:

— Метрика, свидетельствующая о том, что некий мещанин Стриженов Владимир Антонович родился в селе Константиновка Моршанского уезда Тамбовской волости.

— Свидетельство о завершении обучения в церковно-приходской школе при Константиновской церкви все того же села Константиновка.

— Аттестат об окончании реального училища в городе Моршанске. Так себе аттестат, надо сказать. Четверки и пара троек. Неудивительно, что в технический университет моего предшественника не взяли, о чем была отдельная бумага: мол, имярек не выдержал вступительные испытания в Московское высшее техническое училище.

Надо сказать, совпало почти все. И место рождения, и город, и баллы в аттестате. Разница была только в том, что я все же закончил, и вполне прилично, тамбовский автодорожный техникум. Что называется, за ум взялся. Ну и машины мне всегда нравились. В техникуме я как раз и увлекся автоспортом, да так, что сразу после окончания был взят в не слишком известную тогда заводскую раллийную команду. И уже там вырос до серьезного профессионального спортсмена.

И еще одна небольшая деталь отличала меня от двойника: даты. В метрике, в графе "дата рождения" аккуратным почерком со старомодными завитушками, ятями и ерами было выведено: восемнадцатое января одна тысяча восемьсот девяносто второго года. Ровно на сто лет раньше дня моего взаправдашнего рождения. Соответственно, и все прочие документы отставали от моей реальности на сотню лет.

Следующими бумагами были выписки из метрических книг о кончине мещанина Стриженова Антона Егоровича и мещанки Стриженовой, в девичестве Травиной, Елизаветы Васильевны от морового поветрия, произошедшего в Моршанском уезде все той же Тамбовской губернии. Рука у меня невольно дрогнула. Мои родители тоже умерли пусть не в один день, но от одной о той же болячки, спалившей обоих в считаные дни. Но это тогда, когда медицина была намного более продвинутой. А здесь и сейчас от врачей многого ждать не приходилось. И хотя, помнится, в начале двадцатого века уже существовала прививка от оспы, а вот поди ж ты...

Я вздохнул, и взял в руки очередную бумагу. Это был тот самый контракт, который некий В. А. Стриженов заключил с неким Т. Ф. Маннером, управляющим паевого товарищества "Успех". Согласно контракта, Стриженов запродавал себя Маннеру едва ли не в рабство за сто двадцать рублей в месяц. Много это или мало, мне было пока что непонятно. Но вот расторгнуть контракт самостоятельно я не мог. Вернее, мог, но с такой неустойкой, что для ее погашения пришлось бы бесплатно работать на Маннера по меньшей мере лет пять. Зато Маннер мог по своему усмотрению казнить и миловать, штрафовать и премировать. Это ж надо было — своей рукой подписать такую кабалу! В договоре нашелся лишь один положительный момент: сумма штрафных вычетов не могла превышать двух третей оклада. Видимо, чтобы работник с голоду не помер. Кстати сказать, срок выплаты денег наступал как раз завтра, так что при расчете я вполне мог претендовать на сорок рублей. Много ли это, мало ли — сейчас было неважно. Главное, у меня появлялись время и возможность освоиться в этом мире и определиться, что делать дальше.

Глава 2

Едва я успел убрать документы в папку, а ту вернуть в секретер, как в дверь постучали.

— Да? — откликнулся я.

Дверь тут же отворилась и на пороге воздвиглась — иначе не сказать — монументальная фигура мадам Грижецкой. Видом она мало отличалась от вчерашнего. Разве что платье было не темно-коричневым, а темно-синим.

— Владимир Антонович, — произнесла дама, оглаживая спереди свое платье, отчего ее формы, и без того весьма выдающиеся, стали выглядеть просто устрашающе, — обед будет подан в гостиной через полчаса.

— Спасибо, — пробормотал я, напрочь сраженный столь впечатляющими женскими достоинствами.

Накануне мне было как-то не до того, а вот нынче... нынче я вполне оценил стати домовладелицы. Не то, чтобы у меня возник по этому поводу некий чисто мужской интерес, но не восхититься подобным зрелищем я не мог. Огорчало лишь одно: я не знал ни имени, ни отчества своей квартирной хозяйки. А ведь так или иначе, мне придется как-то к ней обращаться... как бы конфуза не вышло.

Получаса мне хватило в обрез. Сперва я с непривычки долго скоблил подросшую щетину опасной бритвой. Пару раз даже порезался, к счастью, не сильно. Но настоящие трудности начались тогда, когда я решил сменить одежду. В шифоньерке отыскался неплохой комплект из сорочки, пуловера и брюк английского фасона в крупную клетку. И все бы ничего, но под любой, даже самый легкий костюм полагалось надевать белье. Узнал я об этом лишь тогда, когда принялся снимать свою гоночную амуницию: галифе из плотного диагоналевого сукна и свитер толстой вязки с высоким воротом. Под ними обнаружились самые настоящие кальсоны на завязках и белая холщовая нательная рубаха с длинными рукавами и желтоватыми костяными пуговицами у ворота и на манжетах. Впрочем, самым страшным оказалось вовсе не это, а застегнутая на такие же пуговицы жесткая матерчатая манжета чуть выше колена, к которой, опять же пуговицами, были пристегнуты носки. Подтяжки для носков, растудыть их в качель!

Вот как раз на то, чтобы справиться с культурным шоком, а после проделать все необходимые манипуляции с чистым бельем и ушла большая часть времени. Впрочем, я успел. На последней секунде, когда старомодные напольные часы с застекленной дверцей, за которой мерно раскачивался блестящий латунный маятник, звонко пробили четвертый удар, я открыл дверь в гостиную.

Эта комната была обставлена явно шикарней, нежели мои скромные апартаменты. На полу — паркет, на потолке — лепнина, мебель явно составляла единый гарнитур, бархатные портьеры понизу были отделаны золотыми кистями, а поверху ламбрекенами — вот то, что я ухватил при первом мимолетном взгляде. Примерно половина комнаты была уставлена диванами и кушетками, образуя зону для непринужденного общения. Посередине же второй половины находился довольно большой стол, вокруг которого было расставлено восемь стульев. Семь из них сейчас были заняты, а восьмой, очевидно, предназначался для меня. Я не стал медлить и, поздоровавшись сразу со всеми присутствующими, прошел на свое место. Уселся и принялся исподволь разглядывать честную компанию, заодно копируя их действия с приборами: уровень моего знания застольного этикета, мягко говоря, оставлял желать лучшего.

Во главе стола, прямо напротив меня, восседала сама хозяйка. Рядом с ней были определены места для двух пар, очевидно, семейных и с виду довольно солидных и респектабельных. По крайней мере, одежда на них выглядела прилично, в ушах и на пальцах дам поблескивали оправленные в золото камушки, а из жилетных карманов мужчин тянулись толстенькие такие золотые цепочки. Впрочем, подумав, я усомнился в подлинности как металла, так и камней: было бы это действительно золото, жили бы эти господа в собственных если не домах, то уж квартирах точно.

На соседних со мной стульях расположились двое условно молодых людей. Один — примерно моего возраста, другой — чуть моложе. На них не было перстней и цепочек, но костюмы были вполне приличные, не хуже моего. У одного — темно-серый, у другого — бежевый в тонкую полоску. Они еще не успели нажить себе солидных животов, как у их соседей за столом, и походили, скорее, на более-менее успешных клерков.

— Как вы себя чувствуете, Владимир Антонович? — раздался могучий голос мадам Грижецкой.

— Спасибо, уже намного лучше, — с небольшим запозданием отреагировал я, стараясь подделываться под старомодный стиль общения. — Думаю, к завтрашнему дню буду в полном порядке.

— Право слово, вы избрали себе совершенно неподходящую профессию, — ни с того, ни с сего припечатала меня хозяйка.

— И чем же она плоха? — совершенно искренне удивился я.

— Это же очевидно! — поддержал мадам Грижецкую сидевший справа от меня толстяк в костюме английского кроя, с красными щеками и здоровенной золотой (или позолоченной) печаткой на левой руке. — Вчерашняя катастрофа на гонках наглядно продемонстрировала, насколько опасно гонять на этих мобилях на скорости сорок, а то и все пятьдесят миль в час!

Эх, знал бы этот господин, что спустя каких-то сто лет нормальная скорость для гоночных машин поднимется втрое, а то и вчетверо.

— Но согласитесь, профессия военного подразумевает гораздо больший риск! — парировал молодой человек в сером костюме, сидевший от меня по левую руку. — Ведь на войне ваша жизнь и здоровье зависят никак не от вас, а от меткости вражеского стрелка или артиллериста, от ума и опыта вашего командира, от храбрости и выучки вашего товарища, наконец. Здесь же все в руках гонщика, и его жизнь и здоровье зависят лишь от его мастерства.

Я мысленно скривился. Сознательно или нет, но этот сопляк сейчас обозвал меня неумехой.

— А что же вы скажете о поломках, случающихся во время гонки? — не унимался толстяк. — Вы ведь читаете "Ведомости"? На позапрошлой неделе на третьей, кажется, странице была обширная статья об императорских гонках. Между прочими словесными эквилибрами, там была описана случившая авария. Представляете, у мобиля на полном ходу отлетело колесо. Машина перевернулась, и гонщик остался жив только чудом! А колесо, между прочим, улетело в толпу зрителей, и среди них тоже были пострадавшие.

— Любая техника время от времени ломается, — пожал плечами второй молодой человек.

— Вот именно!

Толстяк назидательно поднял вверх похожий на сосиску палец.

— Вот именно! — повторил он. — Эта ваша техника рушит устои, ломает традиции. Чем, скажите, плохи были лошади?

— Это же очевидно, — вступил в спор мой сосед справа, явно передразнивая скандального ретрограда. — Мобили намного быстрее лошадей. И, кроме того, содержание мобиля обходится значительно дешевле. Вам ли, Петр Евграфович, этого не знать? Технический прогресс неостановим. Так или иначе, но вам придется с этим смириться!

— Но гонки! — пришла на помощь толстяку его супруга, худосочная особа с неприятным визгливым голосом. — Зрелище для плебса!

— Отнюдь, — вновь вступил молодой человек в сером. — Если верить всё тем же "Ведомостям", на гонках бывают и представители императорской семьи. Например, великий князь Александр очень любит посещать это самое зрелище для плебса. Да и супруга его охотно к нему присоединяется.

— Кроме того, — добавил второй молодой клерк, — известные гонщики быстро становятся очень состоятельными людьми. И, конечно, им обеспечен стабильный интерес со стороны женского пола.

Худосочная дама презрительно фыркнула и приготовилась было ответить, но тут в гостиную вошла служанка с супницей в руках, и умопомрачительный аромат солянки разом прекратил все споры.

После обеда компания быстро разошлась. И солидные пары, и молодые люди отправились кто по делам, кто на прогулку. Я тоже решил пройтись. Сбегал наверх за шляпой, замер на секунду у порога, и решительно распахнул дверь в новый для меня мир.

— Владимир Антонович! — настиг меня на пороге голос мадам Грижецкой. — Видит бог, я хорошо к вам отношусь, но если до конца недели вы не уплатите мне сорок рублей в счет будущего месяца, я вынуждена буду просить вас съехать с квартиры.

"Вот так" — думал я, неторопливо шагая по мощеному булыжником тротуару. — "Видимо, неспроста я должен был получить по договору хотя бы сорок рублей. Наверняка этот пункт был включен просто для того, чтобы не выгнали из дома".

В самом деле, пока этому Маннеру, который уже заранее был мне неприятен, был нужен гонщик, он заботился и о том, чтобы этот пресловутый гонщик не подох с голоду. Интересно, много это или мало — сорок рублей за откровенно бедную комнату? Правда, к этой комнате прилагается весьма неплохая кормёжка. Кажется, некогда это называлось "полный пансион", а уже после, в эпоху вездесущих англицизмов, перелицевалось в "олл инклюзед". Мне сейчас эта информация жизненно важна, причем в буквальном смысле. Меня увольняют. И буржуй, разумеется, нисколько не жаждет расставаться с деньгами. Договор, конечно, имеется. Но вот насколько этот договор будет соблюден? И смогу ли я что-то противопоставить неукротимому хапужничеству?

Впрочем, это будет завтра. За вечер мне юридические нюансы не постичь, так что придется импровизировать. А что сейчас можно сделать — так это постараться получить максимум сведений о том мире, куда меня зашвырнуло и поглядеть: нет ли для меня работы по специальности. Пока что единственный серьезный факт, почерпнутый из выданных за обедом реплик, заключался в том, что в стране сохранилась монархия. Впрочем, сейчас на мою судьбу это не влияет никак. Мне бы не о государственном устройстве думать, а о хлебе насущном. Хорошо ещё, у меня в запасе имеется несколько оплаченных дней пансиона мадам Грижецкой. И за эти дни мне непременно надо определиться со своей дальнейшей жизнью. А она, жизнь, сейчас она во многом зависела от того, как пройдут завтрашние переговоры с господином Маннером.

Из размышлений меня выдернул звонкий мальчишеский голос:

— "Ведомости"! Вечерний выпуск, только что из типографии! Покупайте "Ведомости"!

Я поднял голову. Навстречу мне бежал мальчишка-газетчик, перекинув через руку пачку сероватых листов. Время от времени мальчишка останавливался у фланирующих по улице господ, обменивал газеты на медные монетки и бежал дальше. Одет он был весьма причудливо: много раз латаные и все равно продранные штаны, видавшие виды ботинки, засаленная клетчатая кепка и полотняная куртка, натянутая прямо на исподнюю рубаху. Ботинки и кепка были на несколько размеров больше, чем надо, зато вот куртка была откровенно мала. Маленький газетчик остановился около меня.

— Купите "Ведомости", господин хороший! Всего две копейки!

А почему бы и нет? В газетах помимо новостей печатают еще и всяческие объявления. Кто знает, может, и найду, чем заняться с послезавтрашнего дня.

Я достал из кармана монетку, протянул ее пацану и получил взамен несколько листов рыхлой сероватой бумаги, резко пахнущей типографской краской. Мальчишка побежал дальше, выкрикивая своё "Покупайте "Ведомости!", а я огляделся вокруг.

Надо сказать, несмотря на то, что на проезжей части улицы хватало разнообразных автомобилеподобных агрегатов, в воздухе не было привычных мне городских запахов бензина и выхлопных газов. Возвращаться в пансион для чтения газеты мне сейчас совсем не хотелось, зато внезапно захотелось подольше побыть на воздухе. Чуть поодаль я разглядел какие-то кусты и деревья за высокой оградой. Парк? Надо непременно проверить. Может, в нем и свободная скамейка найдется?