Время Обречённых-2

— Взвод в ружьё! Объявить по вагонам срочную эвакуацию!..

И видя невысказанный вопрос унтера, тут же добавил:

— Английские самолёты... Только спокойно объявите, чтоб паники не возникло.

— Есть! — делово козырнул унтер и вылетел с солдатами из вагона.

Зашумело, застучало, загрюкало. Взвод готовился к бою, не отдавая себе отчёт, что в общем-то ничего не может противопоставить вражеской авиации, зениток — и тех в эшелоне нет. Однако солдаты преисполнились рвением и, возглавляемые унтерами, поспешили разойтись по вагонам для поддержания порядка при покидании пассажирами вагонов.

Подпоручик вновь вскинул к глазам бинокль. И теперь растаяла слабая надежда, что он ошибся. Заученные с училища силуэты самолётов Антанты быстро помогли определить, что к поезду приближаются "Бристоль Бленхеймы" — лёгкие бомбардировщики, которые, как Черенкову доводилось слышать, бритты иногда использовали в Испании как дальние истребители сопровождения.

Машинист резко затормозил, но состав продолжал по инерции мчать и вскоре на земле разразился кромешный ад. Именно с этой сентенцией, не раз читанной им в литературе — с "адом кромешным" подпоручик мог сравнить то, что произошло дальше. Британские лётчики нисколько не погнушались атаковать беззащитную цель. В первом же заходе они прошлись очередями из всех бортовых Викирсов и Браунингов вдоль вагонов, сыпанув на последок из внешних бомбодержателей по половине бомб — кто по две 250-фунтовки, кто одиночной 500-фунтовкой. Одна из бомб упала прямо на вагон и разнесла его в клочья. В соседних вагонах занялись пожары. Обезумившие люди прыгали на двадцативёрстном ходу с крыш и из окон, ломали руки и ноги, а кто и шеи.

Ко второму заходу уменьшившийся на треть состав успел остановиться. Шестнадцать вагонов, прицепленных за уничтоженным бомбой, стояли к этому времени уже покинутыми — битые стёкла, брошенная поклажа, какие-то тряпки и изломанные тела тех, кого настигли пули пулемётов либо осколки близко упавших бомб. Пассажиры задних вагонов стремительно рассеялись в поле. А теперь, когда встал весь состав, в поле бросились и остальные пассажиры. Многие пребывали в состоянии, близком к панике. Однако немалая часть людей не потеряла голову от ужаса и вместе с солдатами принялась выводить детей. Среди них оказалась Ирина Твердова. С исцарапанным в кровь лицом она схватила двоих хлюпающих носами и растерянных ребятишек четырёх-пяти лет и побежала с ними на негнущихся от потрясения ногах прочь из вагона.

Выпрыгнула на траву у шпал, удержав на инерции прыжка равновесие, и припустилась куда глаза глядят, лишь бы подальше от поезда. Рядом с нею с детьми на руках бежали женщины и девушки, мужчины в преклонных летах и стражники из охраны поезда.

— Изверги! — кричал кто-то слева, потрясая кулаком в небо. — Сатанья Антихристовы!

— Да за что ж это всё, Господи? — рыдала дородная дама в перепачканном платье с оторванным подолом. — За что?.. За что они нас... так?

Ирина всё бежала, а малыши прекратили подвывать и уже смотрели по сторонам более осмысленно, чем взрослые.

— Сюды их! — закричала ей вдруг возникшая бабка в белой косынке, настолько белой, что казалось невозможна такая белизна.

Старушечьи руки оказались на удивление сильными, выхватили у Ирины детей и прижали к своей груди.

— Чего ротяку раззявила?! Вертайся! — крикнула бабка прямо в лицо опешившей Ирины. — Я уж таперыча не набегаюсь!

Ирина бросилась назад к вагону и ей показалось, что шум в ушах заметно ослабел. На бегу она кидала взгляды на небо, с губ её срывались нечленораздельные звуки, коих она сама совершенно не воспринимала. Эти звуки были неразродившимися проклятьями палачам вперемешку со страхом, что они вот-вот вернутся. Вернутся до того, как люди успеют повытаскивать из вагонов оставшихся детей.

— Куда вы все! — закричал седоголовый холёный господин, не пропуская женщин в тамбур. Он близоруко щурился и отпихнул очередную барышню, пытавшуюся протиснуться мимо него.

Ирина узнала в барышне Лизку, свою семнадцатилетнюю соседку по купе, с которой ещё недавно от души судачила о том о сём да делилась несекретными женскими секретами. Лизка схватила седоголового господина за лацканы дорогого пиджака, но тот вновь отпихнул её, лишившись половины пуговиц. А сзади на Лизку уже напирали женщины постарше.

— Миленькие! — завопил седой господин. — Ну, не надо всем скопом сюда! Разбирайте детишек у выхода!

И только он это произнёс, как за его спиной появился солдат с двумя притихшими малышами, быстро сунул их в руки старику и скрылся из виду. А Лизка через две секунды схватила подаваемых детей и бегом помчалась мимо расступившихся женщин и даже не заметила Ирину.

Вскоре очередь дошла и до Ирины. Она приняла двух девочек, вцепившихся в неё так, что стало больно шее и плечам. И побежала обратно в поле. Не прошло и полминуты как Ирина увидала в небольшой ложбинке белую косынку старухи и словно на ориентир помчалась к ней.

— Давай и этих родимых! — приняла детей бабка, чуть ли не выхватив их грубыми мозолистыми руками.

На третьей ходке за малышами вагоны вновь стали прошивать пулемётные очереди. Грохотало страшно. Ирина совершенно не думала, что её вот прямо сейчас могут настичь пули и враз оборвать жизнь, она видела только проём тамбура и выпавшего головой вниз холёного господина в дорогом костюме. Она лишь заметила, что у старика отсутствовал затылок.

Ирина вскочила на подножку, резко метнулась вглубь вагона, боясь только одного — не успеть! И в этот момент по крыше вновь ударило очередью. На глазах Ирины разбило голову женщине и убило в грудь солдата. Ирина на миг застыла, не понимая, что смерть прошла мимо. Глаза искали детей. И нашли — под шевелящейся кучей каких-то рванных тюков и распотрошённых чемоданов. Два мальчика примерно семи и четырёх лет, прижавшихся к телу погибшей матери. Ирина не знала, что убитый на её глазах солдат уже пытался вывести их прочь, но мальчишка постарше прокусил ему руку. Братья не желали бросать маму. И когда поняли намеренье Ирины, разом взвыли и стали отбиваться от её рук.

Ирина сама не знала откуда только силы взялись. Она схватила мальчишек за шкирки и закинула себе на плечи. Да понеслась к выходу, не обращая внимания, что старший со злыми слезами воет и извивается, а младший вцепился зубами ей в плечо.

Она прыгнула на траву и бежала с мальчишками, не чуя ног и не ощущая их веса. Бежала, а в это время по вагонам опять били пулемёты, на этот раз летящих замыкающими пары "Бленхеймов". Вновь рвались бомбы и гибли люди. И когда Ирина пробегала мимо присыпанного землёй тела, что распласталось в каких-то пяти саженях(*) от края воронки, она так и не узнала Лизку.

Всё поле перед нею слилось в сплошное зеленоватое пятно. И где-то впереди показалась приметная белая косынка. Ноги сами понесли к этой косынке и когда Ирина подбежала к старухе, застала её лежащей поверх детей. Бабка придавила малышей своим телом, да так, что они не могли вылезти. Сама же старушка не шевелилась. И только теперь Ирина заметила тёмное пятно на её пояснице, потом ещё одно — пониже, а следом увидела страшную рану на оголённой старушечьей лодыжке с варикозными венами.

Ирина рухнула в траву рядом со старухой и какое-то время жадно глотала воздух ртом. Мальчишки уже не сопротивлялись, они застыли подле неё, с ненавистью, совершенно по-взрослому глядя в небо. А Ирина пришла в себя только когда услышала тонкий детский писк. На карачках она подползла к старушке и отодвинула её в сторону, освобождая придавленных малышей. Руки Ирины мигом ощупали хрупкие тельца в бурых ещё влажных пятнах и девушка перевела дух. Все четверо детей оказались целы. А вот на старушечьем лице навек застыла жуткая гримаса боли... и крепко зажмуренные глаза. И странное дело, белая косынка совсем даже не испачкалась, от неё даже дуновением ветра донесло запах хозяйственного мыла.

Ирина уставилась в ослепительно-голубое небо. "Бленхеймы" делали третий заход.

— Гады... — выдохнула Ирина. — Что ж вы делаете, гады...

Самолёты сыпанули с внутренних бомбодержателей сорокафунтовыми бомбами, избрав мишенями разбежавшихся по полю людей. Взрывы осколочных бомб накрыли большую площадь. Не задерживаясь, бомбардировщики повернули курсом на запад. Но видимо, пилоты сильно увлеклись избиением беззащитных людей — этих "грязных славянских дикарей", как любят писать в британской прессе и вещать с университетских кафедр. Одинокий истребитель они заметили только тогда, когда один из "Бленхеймов" запылал правым двигателем, а от его правой плоскости полетели ошмётки. Бомбардировщик понёсся к земле, а русский истребок И-16 тут же бросился в погоню за уходящей пятёркой англичан, лётчик, судя по всему, просто наплевал что на него могут нацелиться сразу все пулемёты задней полусферы. И что там дальше произошло, с земли наблюдать вскоре стало невозможно — самолёты стремительно унеслись на запад. А недалеко от растерзанного эшелона спускались два купола парашютов. Третий лётчик так и не выпрыгнул, его убило мгновенно.

Парашюты ветер сносил к чудом уцелевшему паровозу, британцы приземлились саженях в трёхстах от него.

Подпоручик Черенков взял с собой всех, кто на глаза попался, набралось с десяток солдат из разных отделений. Он бежал впереди бойцов с одной лишь мыслью: побыстрей добраться до этих проклятых извергов и не дать своим стражникам разорвать бриттов на части, хотя руки и у самого чесались.

Выстрел. Ещё один. Пуля разминулась с головой и Черенков бросился в траву с перекатом влево. Лётчик, залёгший с пистолетом, среагировал поздно. Третья пуля напрасно прошила воздух. Сзади звонко щёлкнула АВТэшка, кто-то из солдат удовлетворённо хэкнул и побежал вслед за товарищами. Стрелял он всегда на отлично, пуля размозжила летуну ладонь. И пока бритт выходил из ступора от боли и приноравливался открыть огонь левой рукой, подпоручик успел подскочить к нему и ногой вышиб пистолет, заодно заехав сапогом в челюсть.

...Ирину душили слёзы. Все краски померкли, шум в ушах почти пропал, но она не слышала сейчас ничего: ни криков, ни стонов, ни ругани. Кто-то с силой тронул её за плечо и на самое ухо сказал:

— Не плачь, дочка. Соберись.

Ирина вытерла рукавом слёзы и встретила пронзительный взгляд немолодой женщины в старомодном парчовом платье, зелёном, заляпанном грязью и кровью. Она была простоволоса, шляпку потеряла в недавней суматохе.

— Сейчас надо быть сильной, — строго и вкрадчиво произнесла женщина. — Именно сейчас. Ради малышей. Соберись с духом, дочка. Иди к детям.

Шмыгнув носом, Ирина послушалась и пошла к неестественно спокойным малышам, через силу отгоняя рвущиеся слёзы...

— Этот гад ранен в брюхо, — доложил взводный фельдшер ефрейтор Кротов, ставший теперь заодно и командиром четвёртого отделения. — И закрытый перелом голеностопа заработал при приземлении.

Подпоручик махнул на раненого рукой, спрятав в нагрудном кармане кителя документы англичанина, и вернулся к оклемавшемуся после его сапога пилоту. Солдаты его уже связали, попинав и не церемонясь с размозжённой кистью, которую кое-как перемотали бинтами. Британец попался колоритный: породистое лицо английского аристократа с крючковатым носом как у лорда Чемберлена, да с бакенбардами, переходящими в завитые напомаженные усы; звание скромное — пилот-офицер, то бишь лейтенант в переводе на пехотный лад, но орден Бани кавалерской степени — белый крест в золотой оправе и с золотыми львами, говорит, что сей гусь успел повоевать в Испании. Военную Баню ведь надо заслужить на войне. Несомненно, что старший именно он, а раненый флайт-сержант, выходит, бортстрелок, тоже принявший участие в избиении безоружных людей. Жаль, нет штурмана-бомбардира для полноты. Хотя нет, не жаль — погиб, туда ему и дорога.

— Имя, звание, подразделение! — потребовал Черенков на английском.

Британец лишь высокомерно ухмыльнулся и сплюнул сквозь разбитые губы красным плевком.

— Ну-ну, молчи, сука, — уже по-русски сказал подпоручик. — Потом запоёшь. Фальцетом.

И переведя взгляд на солдат, приказал:

— Глаз с этой паскуды не спускать. Если себя порешит или пассажиры его разорвут... — подпоручик вдруг замолчал и другим тоном продолжил: — В общем, братцы, он живым пока нужен, понимаете? Чтоб показания его по всей форме задокументировать. Дабы все узнали об этом налёте на мирный эшелон. Всё ясно?

— Так точно! — одновременно и понимающе рявкнули стражники.

Тух! Тух! Тух!

Черенков машинально в развороте схватился за кобуру. Но пистолет так и не достал, а лишь заскрежетал зубами.

Над раненым бортстрелком стояла дама в замызганном старомодном платье из зелёной парчи, держа в руках миниатюрный пистолетик. Спохватившиеся солдаты тут же выхватили у неё оружие и скрутили ей руки.

— Да твою ж мать! — заорал Черенков от досады, злясь в первую очередь на самого себя, что не озаботился выставить заслон от таких вот мстителей. — Почему тут гражданские?! Гоните её взашей!

Стражники исполнили команду, мягко, но настойчиво выпроводив женщину подальше отсюда, а подпоручик смотрел как дёргает ногами и хрипит бортстрелок. Выстрелом в лоб он добил его.

— Что с трупаком-то делать? — спросил ефрейтор Кротов.

— Да что делать... Оттащи куда-нибудь в воронку и присыпь эту сволочь.

— — — — — — — — — — —

* сажень = 2,134 метра

Штабс-ротмистр Елисей Твердов. Северо-западный фронт, 21 августа 1938 г.

Мы летим. Наконец-то!

Казалось бы, для небесного гренадёра полёт и последующая выброска — дело наиобыкновеннейшее. Но только не теперь. Этот наш полёт совершенно особенный, венчающий трёхдневное напряжение тягостного ожидания приказа. И вот, наконец, мы его получили. И теперь ждём, когда нас доставят в намеченный квадрат, дабы елико возможно внезапно обрушиться на врага. Во внезапности порой таится превеликая сила и хорошо бы чтоб так и вышло.

Нас принял на борт старый трудяга транспортный АНТ, он, как и многие сотни его собратьев, полтора года назад был переделан из бомбардировщика в десантный. АНТ басовито гудит моторами и привычно дрожит фюзеляжем. Изредка, когда самолёт вдруг попадает в воздушные ямы, он вибрирует так сильно, что кажется вот-вот развалится на куски. Однако нам такие встряски нипочём, они давно стали настолько привычными, что никто на борту не обращает на них внимания.

Любопытно, что же там за бортом? Впрочем, тут гадать не приходится: чернота ночи и не видно ни зги. Даже имейся в фюзеляже иллюминаторы, под крылом не разглядеть, сколько ни всматривайся, ни одной детали проносящейся местности. Для пилотов всё внизу слито в сплошное чёрно-серое полотно. Господствует непроглядная ночь, лунный свет едва озаряет землю, а ночное светило заволокли плотные облака с редкими просветами.

Внутри десантного отсека гуляют сквозняки и властвует полусумрак — заключённые в плафоны лампочки дают слишком мало света. Мои небесные гренадёры сидят вдоль бортов на жёстких скамьях. Всего нас здесь двадцать семь. Кое-кто из ребят клюёт носом, а кое-кто теребит ремни и застёжки запасных парашютов. Ещё недавно то один из них, то другой 'шептался' — громко о чём-то о своём говорил на ухо соседу, силясь превозмочь гул двигателей. Но теперь, когда шум моторов перестал восприниматься как в начале полёта, можно было уже не кричать.