— Так помочь тебя добраться, куда надо? — спросил парень.
— Помоги, — поглядев по сторонам, сказал Огонек. — Я здесь недавно, до сих пор иногда путаюсь, где и куда свернуть.
— Недавно? И что, так и бродишь целыми днями, ничем не занят?
Огонек невнятно повел плечами, не желая ни врать, ни говорить правду. Парень ему понравился, и не только нежданной помощью.
— Я жил внизу. Город... такой огромный.
— Немаленький! И настоящий улей, — рассмеялся Шим.
— Вам это нравится?
— Кто бы нас спрашивал! Обжили все, до чего дотянулись.
— Там, наверху, вроде как меньше домов, — Огонек задрал голову, хотя ничего отсюда не мог разглядеть.
— Совсем высоко жить неудобно — слишком отвесные склоны. А внизу — поля, и там, хоть поменьше, тоже много народу — надо пасти грис и растить урожай. На уступах-то здесь плодородная земля дорога непомерно. Ну, ты снизу, сам знаешь.
Парень глянул по сторонам, сказал:
— Доведу тебя до развилки, там легко выберешься на дорогу вдоль склона.
— Ты ведь не с той улицы тканей? — спросил Огонек.
— Как ты догадался?
— Они все худые и не так сложены — у тебя вон руки какие.
— Я каменотес, — вновь засмеялся Шим, разглядывая помянутые руки. — Заходил туда за подарком...
Так он смущенно это сказал, что Огонек не удержался:
— Невесте?
— Нет, мать порадовать. Болеет она... Ладно, вот и пришли.
Шагах в десяти от них — крошечный дом с серыми влажными стенами; на отшибе от всех, будто камешек отвалился от склона. Но все же не очередная нора.
— Смотри, теперь повернешь направо, там будет столб-указатель...
— Шим, с кем это ты? — раздался ломкий голос.
На пороге стояла еще не старая женщина. Кажется, она видела плохо. И да, она была больна — правая рука висела на перевязи. Мальчишка отсюда ощущал, как женщине плохо. Не острая боль, но непрерывная, ноющая, вынимающая все силы.
— Это давно у нее? — шепотом спросил он парня.
— Два года уже...
— Может быть, руку я посмотрю? — нерешительно спросил Огонек. — Я немного умею лечить. Хуже не будет...
— Ну ты и сказочник, — рассмеялся Шим. — Ладно, я понял, что ты мне благодарен.
— Я не шучу.
— Вроде не маленький, — хмыкнул парень. Нет, он не сердился. Снисходительно, терпеливо пояснил:
— Я же вижу, что ты полукровка.
— Да с кем вы там шепчетесь? — в голосе женщины прозвучала тревога, она сделала шаг вперед.
— Да так, мама. Встретил одного... чудака.
Говоря это, он косился на Огонька. Огонек мог догадаться — полукровка со способностями — по их мнению что-то вроде летающей грис. Видит ли женщина цвет его волос? В Астале полукровок считали обладателями дурного глаза...
— Я попросил разрешения помочь, — тихо сказал Огонек. — Твой сын сказал, у тебя плохо с рукой?
— Да как оно, мальчик... Все хуже и хуже. Я, почитай, ничего не могу ей делать сейчас... И болит она сильно, особенно по ночам.
— А отчего, ты знаешь? Как это началось?
— Мало ли... каменная пыль, сырость... я ведь долго в самой горе прожила — не больно-то сухо в пещерах.
— Я погляжу, можно? — Огонек подошел ближе. Шим что-то прошипел еле слышно, но женщина опередила:
— Конечно, мальчик. Делай, что считаешь нужным... Но лучше давай зайдем в дом. Вдруг кто увидит, вопросы пойдут.
И сделала приглашающий жест. Да, похоже, она достаточно видела, чтобы понять — перед ней полукровка.
Огонек смущенно застыл у порога, не решаясь войти в чужое жилище. Но справился с робостью. Внутри было очень чисто и очень бедно. Даже кровати не было, вместо нее тюфяк. И грубо сколоченная скамья — на нее по просьбе Огонька села женщина, Огонек пристроился рядом. Шин неободрительно застыл в дверном проеме.
Кончики пальцев Огонька замерли возле локтя женщины, ладонь скользнула у кожи, не касаясь ее. Он сосредоточился, пытаясь понять, в чем же дело, проникнуть в причину боли... очень пусто становилось и холодно, и тогда он, как у дикарей, начал медленно разжигать огонь внутри, чтобы согреться и согреть эту женщину. И снова, как всегда при обращении к Силе, он сперва услышал ее, прежде чем ощутил: на сей раз это был еле слышный рокот, отдававшийся во всем теле.
...Много это заняло времени — по крайней мере, когда он очнулся по-настоящему, в хижине было темно — небольшая плошка с маслом освещала только один угол. Видно, Шим успел зажечь, когда вечер пришел в Тейит.
А камешек на груди, под одеждой обжигал и подрагивал.
Огонек перепугался, сжал его в руке — но, встретив взгляд женщины, неожиданно для себя широко и довольно улыбнулся, усталый и гордый. Женщина ощупывала руку, прищелкивая языком по-птичьи.
— У тебя получилось, мальчик... — она растерянно повернула голову. — Как же это? Она же не болит... и даже гнется!
А Шим стоял и смотрел на мать. Спросил, не отводя от нее взгляда, глухо и неуверенно:
— Чем мы можем отплатить тебе за это?
— Да я ведь не знаю, долго ли так продержится, — проговорил Огонек. — Я ничего не умею толком. Вам настоящего надо... — потрогал камень, что дала Лайа. Быть может... Сказал неуверенно: — Я попробую привести тебе настоящего целителя.
— Брось, малыш. Теперь я сама, я будто двадцать весен скинула, — и сказала с улыбкой:
— Меня зовут Ива. А ты совсем побледнел, маленький. Устал сильно?
От непривычного обращения Огонек покраснел и поспешно сказал:
— А мне бы... дай воды попить, — оглянулся на Шима, — Можно, я посижу немного? А потом пойду. Только ты береги руку.
Шим скрылся в темном углу и появился снова — в руке была плошка с водой. Огонек жадно выпил — холодная, очень вкусная... или настолько устал, что казалось?
Спросил осторожно:
— А если больны, кто вас тут лечит?
Ива задумчиво проговорила:
— Да так... есть свои знахари. Иногда помогают. Только одна из настоящих целителей приходила к нам... ее звали Лиа. Хорошая была женщина. Не брала платы за лечение. Нам всегда улыбалась.
— Она умерла?
— Не знаю, мальчик. Тейит большая...
— Никогда не слышал о полукровках с Силой, — задумчиво сказал Шим, голос его стал низким, словно у пола пытался ответ спросить. — Как же так вышло? Где ты живешь? — оглянулся на мать и тут же поправился: — Да нет, ты не подумай, если я не в свое дело лезу!
— Ты лучше просто навещай нас, если захочешь, — сказала Ива.
— Я с радостью! Но мне и правда пора, — Огонек привстал, но вспомнил: — Там, откуда меня прогнали, иглы у мастериц двигались быстро — быстро. Я все понять не мог, неужто можно так наловчиться?
— Да это просто как раз. Такая-то малая Сила у многих есть, чистой крови, конечно.
— У многих? — Огонек даже вновь сел, позабыв про время и совсем теперь обжигающий камень. Сила у бедняков? В Астале было не так.
— Это же помогает в работе, — отозвался парень чуть удивленно. — Вот в каменоломнях, к примеру, камни таскать и раскалывать. Ну, не мне, но я так справляюсь. А большинству приходится. Жаль только, когда мастерство вроде как на одной ниточке подвешено. Ну да пусть его.
— Но, значит, можно и лечить научиться? — он все еще не совсем понимал. Это как — куча народу в Тейит может то, что в Астале доступно избранным?
— Для исцеления Сила не единственно важное, — пояснила Ива. — Это как... иметь громкий голос, но петь так, что лучше не надо, — Шим хмыкнул в углу. Похоже, он петь не умел, но от этого не страдал.
— Мне идти пора, — сказал Огонек, чувствуя, что камень вот-вот прожжет в нем дырку.
Сколько времени тут провел! Его как, ищут? Или попросту все видели через самоцвет? Неуютно стало от такой мысли.
— Приходи... Просто так приходи, — сказала Ива, словно не в силах его отпустить. — Всегда будем рады.
— Спасибо, — Огонек широко улыбнулся. И тут же вынырнул за порог, вытащил камень из-за ворота и теперь держал на весу — не жгись, скотина такая! Иду я уже!
Он помчался обратно, безумно боясь заблудиться — какие-то мальчишки свистели вслед, споткнулся о лежащую поперек дороги доску и чуть сам не сломал ногу, но камень вел — будто в спину подталкивали.
— Уффф... — выдохнул наконец, влетая к себе и падая на пол у кровати. Добрался...
Лампа на окне горела — куда более яркая, чем в крохотном жилище Шима. На столе лежала пара кем-то принесенных объемных свитков. Ощутил горьковатый запах медовой полыни — Атали. Значит, она...
Подошел к столу, потрогал листы, перевернул. Сгреб свитки в охапку и устроился на полу, и лампу переставил к себе вниз. Он говорил Атали на днях, что хотел бы посмотреть, как выглядит мир на их картах. Девочка и принесла, не старинные, новые. С разрешения тетки, конечно, но какая разница. Может, по этим картам учили детей здешних Сильнейших: листы были испещрены рисунками, фигурками людей и животных — и картинки Огонек разглядывал с огромным интересом, позабыв про усталость и даже не присев. Вот как рисуют здесь. Совсем иначе, чем рууна, и тщательней, чем на юге. Письмо тоже казалось знакомым, хоть понимал с пятого на десятое.
Принесенная кем-то еда — миска с жидкой кашей и сладкая лепешка — долго оставались нетронутыми.
**
Какими они были еще недавно... Молодая женщина поправила плетеный кожаный ремешок на лбу, вздохнула и улыбнулась. За стеной спорили.
Голос мальчишеский — так и кажется, что обладатель его хмурым бычком — оленьком голову опустил и все, не сдвинешь его теперь. А сестричка — вот-вот расплачется.
Ила прислушалась внимательней — не пора ли вмешаться? Вряд ли. Куне уже скоро десять, мнение бывшей няньки ему в общем-то безразлично. Хоть Илику ее пока слушает; Ила всегда вытрет ей слезы, сказку расскажет. Кто же еще? Родители своих детей обожают, но заняты часто.
Ила переставила с места на место пару кувшинов, придавая и без того отлично убранной комнате безупречный вид. Грустно. Растут ее воспитанники, а своих детей нет — да и не будет, наверное. А в бронзовом зеркале уже давно отражается не молоденькая девушка...
Славно пошутило Небо. Трое близнецов было, чудо всей Тейит — и все бездетны. Ладно хоть живы.
Впрочем, вчера приснилось, что подруга Качи ждет ребенка — но от перевала, где они сейчас живут, долго будет идти известие... Не правящие Ветви, не к спеху.
А Кави — тот, кажется, до сих пор Соль вспоминает.
Ила вновь потянулась за зеркалом, пытаясь увидеть одновременно себя, только юную — и подругу. Какая она была? Забыла почти за шестнадцать весен. Нежные, зыбкие черты ускользали, не желая складываться в яркий образ.
Подруга любила украшения из пушистых перьев, для забавы плела из травинок недолговечные ремешки... Ее кости наверняка уже разбросаны по лесам — а может, лежат в одном месте, если уцелел тот, кто мог позаботиться об умершей.
Размышления Илы нарушил повелительный голос — узнав Элати, нянька поспешно поднялась, еле скрывая изумление. И глава Обсидиановой ветви, и ее сестра с трудом терпят тех, кто служит семьям соперников. Неважно, что сама Ила всего лишь возится с детишками — они вырастут, и придется с ними считаться.
Элати как всегда выглядела собранной и суровой, старше Лайа, хоть по годам было наоборот. Ветра отметили морщинками ее кожу, жизнь в седле сделала походку размашистой.
— Когда-то твоя родня служила нам, помнишь?
— Да, элья.
— Хоть ты и предпочла Хрустальную ветвь, у меня есть к тебе поручение. Постарайся сохранить его в тайне, и получишь хорошую награду. Я хочу знать, где и кем могла быть сделана такая вещица, — на ладони сверкнуло округлое серебро.
— Что это? — удивленно спросила нянька. — Необычная птичка. Игрушка или украшение?
— Не знаю. Ее изготовили в точности по рисунку одного человека.
— Эта работа не похожа на нашу... скорее на южную, — сказала Ила, вертя птичку в руках.
— Может, и так... если бы я могла точно сказать, кому принадлежит и кем она создана, мне не понадобилась бы твоя помощь.
— Но если птичка южная, то кто среди моих знакомых может что-либо вспомнить, элья?
— Ты задаешь совершенно не те вопросы, которые стоит. Меня же интересует только ответ. Работы разных ремесленников отличаются, но можно проследить и общее для тех или иных земель. Если тебе скажут, на что это похоже, уже хорошо. Ты из семьи ювелиров, тебе проще говорить с мастерами. Наших мы опросили, но остались работники Лачи. Покажи эту птичку всем своим знакомым — я знаю, у тебя их множество. Если кто-нибудь вспомнит...
Забрав птичку, Элати положила на скамью точный рисунок. Не стала дожидаться, не скажет ли нянька что-то еще — по ее мнению, распоряжение было достаточно подробным. Ила присела на табурет и принялась разглядывать рисунок, поворачивая его под разными углами. Хмурилась, отчего ее гладкий лоб прорезали морщинки.
"Я же такую видела где-то..."
**
— Очередная пустышка, — Лачи отбросил клочок тонкой ткани с чернеющими на нем знаками. — А ведь он меня уверял, что нашел нужные записи...
Женщина подняла записку, упавшую в полосу света на столе, без особого интереса прочла и скатала в трубочку.
— Ну что ты так сердишься, у нас еще достаточно времени.
Избранницей Лачи была Саати — подвижная, больше напоминавшая южанку часто распущенными волосами и любовью к звенящим металлическим украшениям. Она надевала даже мертвое золото, смущая окружающих. Ее своенравие порой заставляло Лачи терять терпение — он предпочел бы спутницу попокладистей. А Саати... многие опасаются плавать в озере, где есть омут. Лачи пристально разглядывал подругу жизни, словно не насмотрелся за долгие годы. Да, на южанку она походит... Вспомнил давнее-давнее замечание Лайа: "тебя тянет ко всему с когтями и клыками". Не потому ли так легко принял Саати, хоть и не сам выбирал?
Сравнение вернуло мысль, которую думал уже давно, и не раз проговаривал вслух. А тут еще это послание...
— Еще пара — тройка поколений, и Сильнейшие Тейит останутся такими только на словах.
— Это не так, — возразила Саати. Ее платье-тоне было щедро украшено вышивкой из зеленых и белых перышек, а на вороте и подоле подрагивали крохотные медные колокольчики, поблескивали в полумраке комнаты: — Все четыре Ветви пытаются снова дать выход нашей Силе. Пока она заперта в золото и солнечный камень, но...
— Только пока никто не преуспел, а нам нужно все больше и больше.
Саати приложила палец к его лбу, разглаживая складку:
— И все-таки время у нас еще есть. А благодаря Опоре есть и те, кого можем принять к себе. Куна сказал на днях, что наша Ветвь-Опора — плетеное решето, просеивает песок, удерживая хвоинки, то есть лучших людей. Сын весь в тебя, только лентяй.
Лачи не сдержал улыбки, но снова посерьезнел:
— Что ж, ты права, есть и более насущные цели, и одной я намерен достичь очень скоро.
— Лайа, конечно, о твоих планах не знает? — рассмеялась Саати.
