У белогвардейцев в плену

Корейцы игру прекратили. Я лежал на ковре у стенки и следил за всеми их действиями. Стали расходиться по домам. При чём каждый из уходящих, низко наклонившись надо мною, долго смотрел мне в лицо. Четверо ушли, а двое остались. Это были хозяева. Когда гости ушли, делаю и я попытку уходить, заметно сложившееся подозрение со стороны корейцев обо мне, как об офицере. Один из хозяев-корейцев был лет 40, а второй лет 22. Заметив мою попытку к уходу, старший кореец грозно вскричал на меня: "Не ходи, ложись". В такой обстановке я вынужден был подчиниться и лёг. Рядом со мной лёг и молодой кореец, заслонив собою проход к дверям. А старший кореец ушёл к семье в другую комнату. Спустя полчаса, я попросился на двор, имея в виду предварительное ознакомление с запором дверей. Молодой кореец открыл мне дверь. Старший же в это время ещё не спал и, выскочив из своей комнаты, закричал: "Ты опять русской ходишь, заходи комната, то стреляй будем, потрон много есь".

Я спросил у него: "За что вы меня хотите стрелять?" Он ответил злобно: "Мы знам за што, которой ночью бегат, тот жулик есь". Мы зашли обратно в фанзу и легли. Мне не спится. Цель — убежать. На рассвете мой сосед захрапел. Чтобы убедиться, спит-ли он или притворился, я придавил к стене своими ногами ноги соседа и убедил в том, что он действительно крепко спал.

После чего я тихонько перелез через соседа, подошёл к двери, отворил её без скрипа и шума и вышел. Было уже светло, но нигде никого не было. Я пробрался к сопке, поросшей мелким кустарником. Забрался на неё, насбирал сухих листьев, подостлал их на землю и лёг. На этой сопке я [22] пролежал 2 дня и одну ночь. На другой день к вечеру с большим трудом я поднялся на ноги и пошёл обратно по направлению в город.

Почувствовал сильную боль в боку, на котором лежал, на руках и лице была большая опухоль, голова сделалась как пустая, уши и нос совершенно чем-то заслонило, ноги не разгибались в коленях, как палки, словом, я чувствовал себя в состоянии полуокоченевшего.

Километрах в 3-х от корейской деревушки в лощине по дороге в город я увидал барак с высокой железной трубой и направился прямо к нему. В бараке жили корейцы и занимались ремонтом обуви. Их было 12 человек. Под влиянием голода я зашёл в этот барак и попросил есть. Обитатели меня накормили и я пошёл дальше.

Не доходя до города, я видел в стороне на берегу морского залива стог сена, и у меня мелькнула мысль забраться в это сено и лежать до тех пор, пока не приедет за ним хозяин, или по крайней мере полежать сутки двои, а между тем лазарет эвакуируется и можно будет идти в город. Так и сделал. Забрался в сено и, пролежав в нём часов до 12 ночи, я сильно прозяб. Под влиянием холода я вылез из стога, натеребил сена, немного оттащил — метров 5 от стога и зажёг. Ветер разбрасывал огонь во все стороны, и вместо того, чтобы согреться, я опалил на себе всю одежду, обжёг руку и опалил усы, бороду и брови.

Утром 6 марта пришёл в город. Зашёл в первую же попавшуюся избу. Дома была одна хозяйка, которая, определив во мне военно-пленного красноармейца, повела со мной разговор о лагере, при чём сообщила, что лазарет со всем имуществом эвакуируется 7 марта. Узнала об этом она от своего мужа, который где-то служил в вооружённой охране. После чего хозяйка напоила меня чаем, и я ушёл на рынок.

На рынке я встретился с нашими санитарами лазарета, которые подхватили меня под руки и увели в лазарет. При входе в лазарет ко мне бросилась толпа ребят, бодро настроенных, которые старались рассказать о послезавтрашней эвакуации лазарета, а некоторые спрашивали меня о том, где я был и почему так избезображено моё лицо. После чего я лёг спать и проспал целые сутки.

8 марта, действительно, нам выдали тёплое обмундирование, подали лошадей, и мы выехали из [23] Ново-Киевска. На другой день мы прибыли на Русский остров, где поместились в солдатскую казарму выдерживать карантин.

10 марта я убежал с Русского острова в г. Владивосток, где сел на поезд и уехал в г. Никольско-Уссурийск.

11 марта я уже поступил в партизанский [отряд] тов. Шевченко, который стоял в 30 километрах от Н-Усс. на станции Раздольное (в сторону Владивостока). Когда взял в руки винтовку, тогда только и почувствовал себя на свободе. А товарищи, оставшиеся на Русском острове, плыли по течению льстивых обещаний полубуржуазной власти земства.

ЯПОНСКИЙ ПЕРЕВОРОТ

(с 4-го на 5-е апреля 1920 г.)

Наш партизанский отряд стоял на станции Раздольное. Тут же стояли и японские воинские части.

Наши товарищи партизаны после долгой и упорной борьбы, почувствовав некоторую независимость и свободу — склонны были к отдыху и развлечению. Возможности на ст. Раздольное к этому были достаточны. В клубе каждый вечер показывались кинокартины. А между тем враг не дремал.

Рядом с нашими казармами находился японский штаб, замаскированный красным крестом. Сосредоточив все наблюдения через шпионаж, подготовив удар в расплох, японское командование подняло свои войска разом во всех городах дальнего востока (от Владивостока до Хабаровска) против партизанских отрядов и других русских воинских частей.

В ночь с 4-го на 5-е апреля японцы сделали выступления. Наши казармы были окружены и взяты под обстрел. Главные япоснкие силы были сосредоточены у "красного креста". Залповой ружейной и пулемётной стрельбой по нашим казармам в расплох мы были обращены в беспорядочное бегство, взяв направление на гору (влево от ж/д). На горе мы рассыпались в цепь и стали отстреливаться. Командир нашей роты тов. Яковлено в то время уезжал на совещание в Н-Уссурийск, а оставшийся вместо него тов. Смирнов от командования отказался, растерявшись в боевой обстановке. Японцы напирали. Наша цепь не выдержала напора и стала отступать дальше. В это время я пытался взять на себя командование с целью [24] закрепления на позиции с хорошим обстрелом (в Камнях на горе), но попытка моя успеха не имела. В наших рядах появляются раненые.

Бежавший около меня тов. Касьянов упал и крикнул от боли: "Ой, товарищи, ранили". Никто не шёл к товарищу на помощь. Все бежали. Я остановился и с чувства товарищеского соболезнования подошёл к раненому. Было ещё темно. Тов. Касьянов был ранен в правую ногу — в берцевую кость пониже колена. С большим трудом я снял с него сапог, разорвав на нём верхнюю рубашку, и перевязал рану. Нога держалась только на коже. Кость была перебита напрочь. Сделав перевязку, я повёл раненого вслед за отступающими. Начинало рассветать.

Раненый истекал кровью, выбился из сил и стал просить меня о том, чтобы я его оставил, мотивируя тем, что он уже раненый и ему всё равно погибать. В ответ на его просьбу я твёрдо сказал: "Я решил тебя спасти, или мы погибнем оба вместе". Раненый заплакал. Мы друг друга не знали до этого момента, так как были из разных рот.

Сели под кустик берёзок и стали обмениваться мнениями о японцах: будут ли они продолжать преследовать наши части или, выбив нас из посёлка, будут закрепляться на месте. После чего я решил ползти в разведку. Сажен пять отполз и слышу, забормотали японцы совсем недалеко от нас (саженях в 20-ти). Я вернулся к раненому и сообщил ему об этом. Он дрожащим голосом сказал: "Заколют, чёрт возьми". Я подтвердил: "Пожалуй, не помилуют". После чего обратился к раненому о наличии у него партизанских документов. Документы оказались: партизанское удостоверение и несколько песен из партизанской жизни. Обнаружив документы, я вместе со своими документами спрятал их под камень. Только успел это сделать, как вдруг поднимается японская цепь и продвигается вперёд, держа строгий интервал, с винтовками наизготовку.

Чуть за нас не запнулись. И тогда только, сомкнувшись, 5 человек наставили на нас штыки. Один из них спросил нас: "Ваша ппальтизана есь?" Оба в голос мы отвечали: "Наша колчака есь".

Нас обезоружили, поставили к нам 2-х часовых, а остальные, догоняя свою цепь, продолжавшую преследование [25] отступающих, побежали бегом.

Наш отряд отступил, взяв направление на деревню Алексеевку. Перестрелка кончилась. Японцы повели нас в посёлок. С трудом мы добрались до посёлка. Раненого пришлось тащить мне почти на себе. Привели нас к японскому штабу, где можно было заметить саму разнообразную обстановку: убитые и раненые таскались в грязи, никем не подбирались, лошади, запряжённые в повозки, в количестве пяти штук, срезанные из пулемёта — лежали на дороге, имущество наше из казарм было стаскано в кучу около штаба.

Русские офицеры целыми толпами выбегали из японского штаба в погонах, вооружались винтовками, садились на лошадей и рыскали по посёлку с целью расправы над оставшимися в посёлке людьми, преданными делу революции. Изредка раздавались залповые выстрела. Освободившаяся с гаубвахты свора белобандитов летела стремглав к японскому штабу и ликовала. На площади собиралась большая толпа народа, у которой проверялись документы.

Я разыскал японского санитара, попросил его сделать раненому тов. Касьянову перевязку. Когда перевязка была сделана, я пробрался в толпу народа, откуда был направлен рабочими в одну из ближайших квартир, где снял военное обмундирование, заменив его рваным пиджаком и шапкой, вышел снова в толпу.

К вечеру в сопровождении одного рабочего я убежал из посёлка.

Было уже темно. Бежать пришлось мелким кустарником. Изорвал на себе всю одежонку. На другой день к вечеру я догнал свой отряд в 35 километрах от станции Раздольное в деревне Кондратеевке. На завтра наш отряд двинулся в путь дальнейшего отступления в сторону Хабаровска.

Через неделю мы прибыли в деревню Красная речка на берег реки Уссури, километрах в 5-ти от г. Хабаровска. Дня через 2 под напором японских войск мы вынуждены были опять отступать. Сначал ехали на пароходе вверх по р. Уссури, а затем, выгрузившись, пошли через Китайскую территорию без всякой дороги, взяв направление на линию Амурской железной дороги.

Шли без продовольствия по лесам и болотам. Недели через 2 выбрались на линию Амурской ж/д, на станцию [26] Ин (километров 200 от Хабаровска).

Здесь были и другие партизанские отряды. В Мае месяце из партизанских отрядов стала формироваться регулярная народно-революционная армия. Наш отряд влился в 6-й Амурский стрелковый полк. Затем полк переименовался в 5-й Амурский, после во 2-й Советский и в последствии стал именоваться 32-м Спасским стрелковым.

НА АМУРЕ

В течении всего лета наши полки были расположены по Амурской железной дороге от Хабаровска к Чите, занимая все города и селения на этой территории. Командовал Амурскими войсками в то время товарищ СЕРЫШЕВ, а военный комиссар был тов. Постышев.

Осенью 1920 г. наши полки были переброшены на станцию Карымскую добивать контрреволюционные банды, выброшенные из Читы регулярными частями Красной Армии. Сам атаман Семёнов, как известно, улетел из Читы на аэроплане за границу. А его банды отступили по линии Китайской Восточной ж/д (Манчжурия, Харб.). По пути отступления белогвардейские банды старались оставить после себя трудно изгладимые следы на железно-дорожном транспорте.

Они сжигали целые эшелоны, как с грузом, так и порожние, взрывали бронепоезда и портили железнодорожные пути.

Наши полки успешно справились с боевой задачей и на этом фронте. Последний бой был принят с контррев. бандитами на станции Даурия КВЖД.

Торжествовать победу над контррев. бандами и праздновать ІІІ-ю годовщину Октябрьской революции часть наших войск из Амурских полков ездили в гор. Читу.

Отторжествовав победу, мы снова уехали на Амур. Наш полк был расположен в дер. Красная Речка, нёс сторожевую службу и занимался военной учёбой.

В ШКОЛЕ

В январе м-це 1921 г. была укомплектована совпартшкола в г. Чите, в которую я и был командирован яч. ВКП(б) на 1 годичные курсы. [27]

В июле м-це наша школа ходила в экспедицию для ликвидации банд барона Унгерна, оперирующих в Бурято-Монголии и выходящих на территорию нашего русского населения.

Банды были ликвидированы. Сам барон Унгерн со всей своей сворой был захвачен в плен и увезён в Иркутск и дальше. Эти боевые действия проделали регулярные войска 5-й Краснознамённой Армии. Закончив экспедицию, наша школа возвратилась к учёбе.

Из России поступили печальные сведения о голоде. Наша школа взяла на себя работу по организации комитетов помощи голодающим России. Вся школа была разбита на тройки, которые ходили по городу, собирали средства и сдавали их в главный комитет для отправки по назначению.

Учёба шла своим чередом, время двигалось. В г. Чите проходило учредительное собрание по оформлению буферного государства Д.В.Р. А там, на Дальнем Востоке готовились новые нападения на наши границы.

Остатки разбитых банд Меркуловщины и других, состоящие в большинстве из обманутых башкиро-татар, поднялись против наших амурских войск в Декабре месяце 1921 года.

К этому времени курс у нас в школе по программе был закончен, и школа была отправлена в распоряжение Амурского Военного командования.

ЕЩЁ НА АМУРЕ

Январь м-ц 1922 г. прошёл в массовой агитационной работе среди населения Амурской области по оказанию помощи фронту — сбор продуктов, белья и т.п. После чего в последних числах января часть наших курсантов принимали бой с белыми бандами на станции Волочаевка Амурской железной дороги. Бой был сильный, и много в нём пало людей с обоих сторон.

Японцы в это время держали нейтралитет и эвакуировались с русской территории.

Белогвардейцы были разбиты и захвачены в плен. Наступило внешнее занятие.

В феврале м-це 1922 г. я был откомандирован в распоряжение Амурского Областного Управления для работы в качестве представителя от Военного Ведомства в г. Хабаровск. В это время на Дальнем Востоке существовали и вновь оформлялись революционные [28] комитеты на местах. В марте м-це Амурским Областным Управлением я был направлен для работы в качестве члена ревкома в саму контр-революционную волость Князе-Волконскую, находящуюся в 30 километрах от г. Хабаровска (на Восток). Население Князе-Волконской волости разбросано в тайге по берегам рек: Амура, Ситы и Обора в радиусе 50 километров. Основные занятия большинства населения рыболовство и охота. Хлебопашеством очень немного, за исключением деревень: Чёрной Речки и Сергеевки.

Дезертирство из армии и бандитизм охватывал в то время всю территорию волости. Особенно с наступлением летнего периода бандитизм стал играть большую роль в жизни мирного населения, бродя по таёжным деревням.

Терялись у населения лошади, рогатый скот, продукты питания и другое имущество. А бандиты пьянствовали за счёт этих утрат. Вооружённой охраны внутреннего порядка и спокойствия был один исключительно надзиратель тов. Богаткин Н. на всю волость.

Ни одного общественного собрания нельзя было провести так, чтобы его не сорвали бандиты. По все волости не было ни одного коммуниста. Словом, почва для существования и развития дезертирства и бандитизма была самая благоприятная.

В такой обстановке трудно было работать и проводить какие-либо мероприятия Советской власти, партии.

В мае м-це 1922 г. правительством проводился в жизнь подоходно-поимущественный с/хоз. налог.