— Успешному ответу на морлокский вызов элойская цивилизация не в последнюю очередь обязана своеобразной системе брачных отношений, именуемой Цветником Леопарда. — зачитывает Женя даный на дисплее бегущей строкой комментарий . — Доблестные Меченосцы, ведущие вековую войну с Подземным Миром вызывают всеобщее восхищение...

— А прекрасные дамы выражают свое восхищение "самым доступным для них образом". — вклиняется в ученую беседу неслышно появившийся перед дисплеем Логвинов. — Миль пардон, Евгения Львовна, но это — цитата. Из Льва Николаевича, нашего, Гумилева. Помните , там, где он излагает касательно механизма распространения в этносе генов этих... Как он, дай Бог памяти, именует сверхчеловеков?

— Пассионарии. — подсказывает Толстов. — Но все же... а если дама уже...

— Генеральный Инквизитор как раз этот вопрос освещает. — с живостью отзывается Логвинов. — прибавьте звук, Женечка.

— Для Созидателя Насущного великая честь вырастить у своего семейного очага для Империи еще одного Меченосца или его благородную сестру. — на тонких губах сэра Роберта играет улыбка почти что отеческая. — Посему вы, ваше величество, обратив свой благосклонный взор на прелестную Жасмину, супругу краснодеревщика Розана...

— Вот так, значицца, — позволяет себе перебить Генерального штандарт-менеджер, — Цветник он только для Леопардов, то бишь Меченосцев, а для Созидателей Насущного исключительно узы Гименея с нагрузочкой в виде бла-ародных кукушат.

— Так ведь Меченосцем мало родиться, надо еще выдержать Испытание Тьмой. — замечает профессор. — А в программе этого испытания и морлоки и волны страха с инфразвуком и прочие сюрпризы подземки. Да и выбившись из пажей в кавалеры надо постоянно поддерживать реномэ — с риском для жизни. Они в Цветнике больше лечатся от депрессии после подземки, чем...

Это — грамотно. — соглашается Логвинов. — "Кавалергарда век недолог и потому так сладок он". Общую концепцию я себе уяснил. А как насчет подробностей?

Женя простирает длань над клавиатурой, на дисплее мелькают картины из жизни Элойского Эдема. Вот в пальмовой роще на песчаном взморье пасется стадо похожих на страусов птиц. Ватага верховых на таких же страусах с гиканьем и свистом пылит вьющейся меж зеленых холмов белой дорогой. Всадники даны крупным планом: тигровые береты набекрень, пучки пестроперых стрел за плечами, блеск кипенно белых зубов и медных ятаганов. Это камаргцы — жители далекой континентальной окраины Империи, несущие в Британии сторожевую службу. Неширокая, но полноводная река в зеленокудрых берегах. К облупившемуся дощатому дебаркадеру причалена баржа, посреди реки стоят на якоре еще три. Тянущие суда бечевой мулы распряжены и пущены попастись вместе с лошадьми кавалерийского экскорта. Расстегнув амуницию вальяжно развалились на травке пажи и оруженосцы — до захода солнца еще далеко, о морлоках можно пока не думать. Их командир — белобрысый курносый портупей-кавалер прогуливается вдоль берега с дамой — смешливой пышечкой, упакованной во что-то воздушно-розовое, с рюшами. Пажи , которым допуск в Цветничок до поры заказан, лениво провожают взглядами женское платье. К брошенным с баржи сходням тянутся с корзинами плодов пастбищные элои, вызывающие в памяти статуэтки мейсенского фарфора. Стоящий возле сходен матрос похож на пастбищных собратьев ростом и телосложением, но отнюдь не выражением обросшего многодневной щетиной лица. Еще более отличаются от пастбищных охраняющие караван Меченосцы: сказывается многовековой отбор, воспитание и даже питание(Дети Уины давно уже не вегетарианцы). Вдоль бортов баржи расставлены лотки с товарами, обмениваемыми на дары Элойского Эдема. Заметное место на лотках занимают книжки с картинками , впрочем только картинки в них и есть — это что-то вроде журналов мод. Заливающий дисплей солнечный свет сменяется сумраком Подземного Мира. Посреди огромного черноколонного зала призрачно белеет квадрат, выстроившихся в неправдоподобно четкое каре морлоков. Посреди каре возвышается медный человекообразный истукан, ростом чуть поменее двухэтажного дома. Ступни и кисти рук истукана непропорционально велики, вместо головы — огороженная фальшбортом площадка — нечто вроде ходового мостика корабля. На мостике, перед пультом с какими-то рычагами и раструбами сидит морлок в прозрачном, подобном мыльному пузырю шлеме. Слышен прерывистый гул. Каре перестраивается в колонну, колонна движется вперед, подобная чудовищной гусенице. Истукан оживает, делает шаг, другой, пристраивается в хвост колонны. На дисплее перебивка кадров. Золотой и зеленый полдень в вековом парке . Мотающие головами мышастые пони под окованными сталью седлами. Хрусткий песок парковой аллеи под копытами кирасирских коней. Над стеклянным куполом стоящего в глубине парка здания хлопает на синем ветру тяжелое полотнище штандарта, расшитое золотыми леопардами и лилиями по черно-пурпурному полю. Сцена в подземке: самоходный истукан тянет медную пятерню к вздыбившему белого коня латнику. Снова полдень в старом парке. Арагорн Громоподобный держит стремя рыжекудрой, зеленоглазой как стрекоза, надменно вздернувшей носик даме. Опять сумрак Подземного Мира. В кольце спешенных кавалеристов, нелепо подвернув ногу, сидит, привалившись спиной к черной базальтовой колонне, самоходный истукан. Возле него под прицелом десятка арбалетов суетится морлок-водитель, силясь унять поток маслянистой бурой жидкости, вытекающей из разрубленной гофрированной трубки в сочленении великаньей ноги. По дисплею пошли туманные цветные пятна, потом какая-то танцевальная сцена: развевающиеся пышные юбки, сияющие глаза и разрумянившиеся девичьи мордашки.

— А вот, ежели у нас муж не непман-созидателишка, а бла-ародный Меченосец, то тогда — как? — вопрос этот, видимо, давно занимает Логвинова.

— Чисто ритуальная дуэль до первой крови и развод, не бросающий ни на кого тени. — с деловитой краткостью отвечает Женя.

— Лепота. — последняя реплика Андрея Кирилловича относится все же, по-видимому, к разыгрывающемуся на дисплее хореографическому действу. — А что это у них там за статуя командора?

Женя вглядывается, набрав что-то на клавиатуре, предлагает вниманию коллег-демиургов розовую афишку, прикленную к тумбе на перекрестке улиц Цветочной и Гранатной в городе Камелоте — столице Империи (универсального, пользуясь терминологией Тойнби, государства элойской цивилизации). Афишка извещает, что прощальный банкет гвардии ротмистра, благородного Анемона Урунгарна, исполнившего свою последнюю волю в поединке с самоходным истуканом, имеет место быть двадцатого ноября две тысячи восемьдесят пятого(от явления Странника, разумеется) года в полковом собрании Серых Кирасир.

* * *

Прощальный банкет ротмистра Серых Кирасир, благородного Анемона Урунгарна удался на славу. Сизые с серебром колеты однополчан Урунгарна подобны туче, предвещающей летнюю грозу. На их фоне радует глаз нежное многоцветье дамских туалетов. Рокот мужских голосов, шаловливый женский смех, звон шпор и шелест упругих шелков. В танцах участвуют только дамы, кавалеры остаются за столом, подкручивая усы и бросая на Соперниц Вечности победительные взоры. Иное было бы бестактностью по отношению к хозяину. Во главе стола сидит некто в среброкованном полном доспехе, забрало на шлеме опущено. Собственно, кроме доспеха, набитого ветошью, ничего больше и нет. Ну разве что — в шлем помещена прядь волос Анемона, присланная пожелавшей сохранить инкогнито дамой. ( Ненужное уже ротмистру тело, размазанное по черному базальту, оставили в подземке, на поживу морлокам: дабы и эта мразь восчуствовала щедрость исполнившего свою последнюю волю Меченосца). К нагруднику заупокойного панцыря прикреплен эмалевый медальон, исполненный во время оно с юного Урунгарна, только что выслужившего первый офицерский чин: бесшабашно веселые глаза, нафабренные усики, короткий вздернутый нос, лихо заломленый берет. К рукам и голове серебряной куклы привязаны шелковые шнуры, пропущенные сквозь блоки некоего хитроумного устройства. С помощью этого устройства душеприказчики ротмистра помогают ему принимать посильное участие в банкете. Ротмистр подымает бокал, герольдмейстер Серых Кирасир зачитывает тосты, написанные много лет назад, специально для этого случая Анемоном Урунгарном, только что вступившим на Тропу Служения. Среди них — тост, всенепременнейше провозглашаемый на всех пирушках благородных Меченосцев: "За силу и славу элойского оружия, за дам!".

* * *

Из стремительно несущегося облака пыли выткнулась клюворылая трехрогая голова чудовищного ящера. Дроздовский остановил голограмму и повернулся к Логвинову задрав рыжие брови. Ящер застыл в нелепой позе — стойка легавой, исполненная со слоновьей грацией.

— Чего вытаращился? Ну динозавр. Что ж теперь делать, раз Вейнгартен, дружбан твой, наваял им там парк юрского периода, где-то на Нормандских островах. А Эдмунд Мореплаватель возьми и привези яйца этих динозавров в Британию в комплекте с пони и прочей тому подобной живностью. Климат у них там райский: (Уэллс списывал сие обстоятельство на процессию земной оси, а харьковчане склепали в космосе систему зеркал с тем же результатом). Вот и завелись там, как бишь их, — Андрей Кириллович выговорил по складам. — три-це-ра-топсы. — Отчего бы благородному кавалеру не поохотиться на трицератопсов — рогатых драконов по-ихнему. Запускай, досмотрим кино.

Дроздовский "запустил", трицератопс рванулся вперед, стал виден закрывавший его шею и почти треть спины зубчатый костный воротник. В следующий момент меж зубцов воротника ударила и залипла там медноперая стрела, размерами под стать дракону. Хвостовик стрелы изрыгнул пламя, трицератопс пошел боком, колоннообразные ноги бессильно подогнулись, ящер рухнул, вспахивая панцырным рылом землю. К поверженному чудищу устремляются пажи из обслуги станкового арбалета. Самый проворный из них, подобравшись с кортиком к драконьему горлу, нанес удар милосердия.

— Вот так: совместили приятное с полезным. — заметил Логвинов. — И артиллерийскую обслугу обкатали в условиях, приближенных к боевым, и папаше Наркиссу подсобили.

— Папаше Наркиссу? — переспросил Дроздовский.

— Ну да, папаше Наркиссу. Ему самому. Сэм Наркисс, поставщик двора, владелец столичного трактира "Пиво и драконы". Пиво и драконы в диалектицком единстве. Дабы драконья ветчина не показалась солона. В нем еще, трактире этом, наследный принц Гладиус учинил намедни дебош. Большой демократ, однако, этот самый принц, у Генерального Инквизитора по сему поводу постоянная головная боль. Глянь-ка : у них там снова танцы, мелькают ножки милых дам.

Оркестр, разместившийся на верхней площадке замшелой приземистой башни, грянул нечто игриво-бравурное. Распахнулись кованые створы башенных ворот, из них появился под руку с давешней зеленоглазой дамой Арагорн Громоподобный, за государем и его кузиной следуют другие пары, и вот уже вокруг драконьей туши в нежных переливах шелков и блеске мундирного шитья бушует бал. С отеческой улыбкой наблюдает за этим праздником жизни Сэм Наркисс — лысоватый толстячок в глазетовом, кофейном, с лиловым отливом, кафтане. Вырвавшись из обьятий бальной стихии к поставщику двора устремляется его молодая жена Лили — златоволосая и голубоглазая, как кукла Барби. Влекомый прекрасной Лили за руку ротмистр Алых Кирасир облик имеет вполне неотразимый. Блестящий офицер поставлен до времени в сторонке, возле цветущего розового куста. Лили шепчет что-то мужу на ухо, он вопросительно глядит на ротмистра, тот дергает головой в поклоне, как занузданный конь. Щелчок. Голограмма выключена, куртуазную сцену сменяет залитый неживым светом люминисцентных трубок пыльный интерьер громадного пустого зала. Пустоту эту подчеркивает какой-то ржавый остов в дальнем углу.

— Опять вырубил кино на самом интересном месте. — Логвинов с упреком повернулсся к Дроздовскому. — Экий ты, Фил...

— Да видели такое уже сколько раз. — брюзгливо отозвался Дроздовский. — Достойнейший мэтр Наркисс готовится в очередной раз стать отчимом будущего Меченосца или его благородной сестры. Плетет паутину родственных связей в первенствующем сословии Империи. Технология обкатана до противности — эта Лили которая уже по порядковому номеру мадам Наркисс? Кажется, там счет идет уже на десятки. Не он один такой в славном своим смиренномудрием сословии Созидателей Насущного, но...

— Но у него все давно уже идет согласно диалектицкому закону перехода коликчества в какчество. Ладно оставим всяческие... — Логвинов сложил губы дудкой. — подробности генералу Гендальфу. Он, генерал Гендальф то-есть, уже выделил дело о матримональной активности Сэма Наркисса в отдельное производство и поручил его, кстати, тому самому ротмистру, что застенчиво так стоял только-что под розовым кусточком. С подачи принцессы Орхидеи поручил: благородная патронесса Гимназии, во благовременье дала понять, что есть мнение касательно означенного ротмистра: дескать — из молодых, да ранний; его вообще всячески продвигают и выдвигают. Так что, касательно подробностей ты, Фил, в корне неправ — великие битвы современности у них все более перемещаются в Цветник Леопарда. Конечно, подземка тоже еще в своем праве — покуда морлоков и прочего Великого Страха хватает — мало никому не кажется.

* * *

Рыжекудрая, неуловимо схожая чертами лукавого личика с лисичкой молодая женщина дробно стучала каблучками по каменным плитам садовой дорожки навстречу Логвинову. Андрей Кириллович несколько смешался, принцесса Орхидея прошла сквозь него, как через столб болотного тумана, спеша к увитой мелкими чайными розами беседке. Скрылась в беседке, оттуда послышались голоса: нежно-укоряющий — Орхидеи и мужской, скорее юношеский, свежий тенорок. Логвинов прислушался, уловил, что речь идет о скором отьезде принцессы в Каледонию и о Лили Наркисс — "дерзкой девчонке, которой в Гимназии недовложили (через некие ворота, от которых к голове путь ближе) почтения к старшим". Такой оборот разговора весьма заинтересовал штандарт-менеджера, Андрей Кириллович подошел, было, ближе, но затем, отступил, ощутив некоторую неловкость, отключил голограмму. Побродил некоторое время по пустому экспериментальному залу, нагнувшись, подобрал листок бумаги, одиноко белевший на пыльном бетонном полу. Распрямив листок прочитал:

Цветов весенних хрупкость и наивность

Щемящей нежностью тревожат сердце,

Июльским солнцем душу мне согреет

Округлой зрелости законченная прелесть.

* * *

На дисплее в призрачном свете, излучаемом водой крепостных рвов, Северный бастион Форноста. Во рвах густо, как клецки в супе, плавают лохматые, неопрятно белесые морлочьи трупы. Во мраке подземки слышен прерывистый, комкающий душу неизбывным ужасом гул. Затем — согласный топот тысяч босых ног — Голос Тьмы гонит своих рабов на новый штурм. Перебивка кадров: несущаяся карьером по сумрачным тоннелям кавалькада, бешено подпрыгивающий на навершии штандарта золотой леопард... коноводы, уводящие лошадей в боковую галерею... багряно рдеющие фитили... массивная бронзовая дверь в дыму и грохоте срывается с петель и рушится внутрь каменной норы. В нору летят и распускаются там огненными цветами чугунные шары. Едва дав отцвести огненным цветам в логово морлокского певуна врываются осатанелые кавалеры боевой свиты его величества. Среди первых — сам Арагорн Громоподобный. Пинками он переворачивает обгорелые, еще бьющиеся в агонии морлочьи тела, находит оторванную голову в золотом шлеме — излучателе Голоса, попирает ее сапогом. Снова перебивка кадров: Голос Тьмы смолк, как бы захлебнувшись, напирающая на бастион колонна морлоков расползается как клочья болотного тумана. Из крепостных ворот медленно парами выезжают кирасиры. Голодный блеск клинков, оставшиеся без певуна морлоки даже не пытаются оказать какое либо сопротивление или спастись бегством. На дисплее крупным планом сидящий на корточках у стены морлок. Лицо его закрыто руками. Сквозь пальцы сочится, кажущаяся в зеленоватом свете черной кровь.