Искандер против Унылого Мира.

Ну и славно. Только непонятно. И чуток жалко. Но только самый чуток. Очень трудно соболезновать смерти своего неудавшегося убийцы. Пусть даже и редкого как вид. Ведь эльфы были уничтожены людьми, тогда еще прогрессивным обизянством, и стерты с лица земли давным-давно, во время глобальной всемирной войны. А кого не убили, сбежали в чужие миры. Чужие миры? Может быть, это какой-нибудь эльфийский мир. Хотя, непохоже. Даже вообще непохоже. Непохоже настолько, насколько это вообще возможно и невозможно. Эльфы, придя в новый мир, первым делом превратили бы его в цветущий сад. А если это их родной мир, то он тем более должен быть похож на сад. На самый цветущий из всех самых цветущих садов во всем множестве Миров.

Искандер сел на корточки и стал осматривать собственноручно убитого эльфа. Что же, старинные гравюры оказались весьма правдоподобны. Конечно, каждый эльф непохож на второго, а на третьего даже не смахивает, но основные эльфийские формы присутствуют. Хорошо бы зарисовать его, да времени... хотя чего-чего, а времени у Искандера было полно. Дядя Харум порекомендовал ему в ближайшие три часа сильно не разгуливаться, во избежание скоропостижной смерти. А уж кому-кому, а своему дяде Харуму Искандер доверял больше чем себе. Да и рисование завсегда помогало молодому зельевару успокоиться. Искандер достал из нагрудного кармана блокнотик и одно из Вечных Перьев. Перо протекало сгущенным молоком. Вернул его обратно и достал другое. Художник из Искандера был неважный, но за пять минут он нарисовал довольно сносный рисунок. При хорошей фантазии и развитом пространственном мышлении можно было догадаться, что это какое-то многорукое многоногое существо, а не дерево, куст или клякса.

А потом, переведши дух, так как рисование отняло многие силы, Искандер будучи не кем-нибудь, а именно зельеваром приступил к тому, за что их иногда путают с некромантами и называют, к уже привычному 'кашевары', 'больными мясниками'. Вроде как кашку мясом приправляешь. Эльф, древнее бессмертное существо, напичканное, в отличии от обыкновенного человека, природной и тонкой магией по самые многочисленные уши, предположительно представлял собой отличнейший носитель наиредчайших алхимических ингредиентов. Никаких серьезных доказательств этого конечно не существовало, ведь эльфы были изгнаны обизянами, благородными предками современных людей, еще в те времена когда и слов то таких не существовало. Ведь в те времена словарный запас обизян, очень простых свойских ребят, состоял из весьма простых и свойских слов и выражений, типа 'моя хотеть кушать', 'спать-ззз...', 'привет красотка', 'бей эльфа-нах!', и наконец 'братья-обизяны, защитим же стратегически важный пункт от коварных происков'. По крайней мере об этом свидетельствуют некоторые троллийские и эльфийские документы тех времен.

Искандер вытащил из халцедоновых ножен золотой кинжал, прекрасно приспособленный, а в сущности специально выкованный, для разделки и потрошения, и склонился было над телом легендарного волшебного существа, но тут же ему стало стыдно и противно. Клят, не по-человечески как то. Потрошить другое разумное, хоть и враждебное и мертвое существо на запчасти. 'А вампиров ты совсем не жалел', ехидно подсказала ему память. Искандеру было нечего возразить на такое заверение собственной же памяти. 'А Виндулу-Проныру помнишь? Человека. Живого. Которого ты жестоко раздавил. И даже не извинился...'. На это Искандеру также нечего было возразить. 'И тем более, никогда не жалел мертвых людей. Каждый месяц в морг наведывался, за свежатинкой. Да и вспомни, сколько в свое время благородных обизян изничтожили эти остроухие', все не унималась она. 'Ладно, хоть редко что нам, честным зельеварам, в городских моргах перепадает, да и было дело еще десятки тысяч лет назад, моей памяти там нет', подумал в ответ Искандер и осторожно вонзил нож эльфу в нечеловеческий, но симпатичный живот, чуть ниже обгорелой раны и провел ровный разрез. Далее последовало уже многажды проделанное в городских моргах, в лабораториях гильдии, и в своей собственной прозекторской. Маг даже начал насвистывать под нос навязчивый популярный гоблинский мотивчик.

Окажись молодой маг в мире лишенном магии он, наверное, стал бы самым страшным маньяком-потрошителем, или мясником с колбасной фабрики, имеющим как хобби настоящее стопроцентное человеческое маньячество, или чучельником в 'Красном Уголке' 'Дворца Детства', опять же по ночам занимающимся потрошением и набивкой живых людей. Потому как ему всегда удавалось уговорить чувство брезгливости, то бишь те крохи, оставшиеся после того как это чувство тщательно вытравил дядя Харум, и совесть, просыпающуюся невпопад и не вовремя.

Через некоторое время все было кончено. Единственный эльф, виденный за последние пять тысяч лет, человеком из Лучшего из Миров, превратился в отдельные аккуратно разложенные кучи склизких, хоть и приятно пахнущих, разноцветных и приятной формы ингредиентов. Эльфы, даже четырехногие, трехрукие и с огромным количеством остроконечных ушей и тонких носов, все равно прекрасные создания, у них даже кишки красивые. Есть в них нечто этакое. Недаром в некоторых, особо столичных и модных, городах СоСвоКа возобновилась давно забытая мода на эльвисов, самое циничное изобретение эльфов. Хотя это конечно очень странно. Какой смысл одеваться подобно бывшим самым жестоким врагам человечества. Сейчас даже сами эльвисы остерегаются носить наряды тех лет. Того и гляди, обвинят в хурмансоненавистничестве, потом не отмоешься. С жиру бесятся в этом СоСвоКе. Жирные сосвокские хуруни, в сердцах пробурчал себе под нос Искандер, патриот и гражданин Харассеи, находящейся со СоСвоКом в прохладных отношениях. Если конечно тихую тысячелетнюю вражду, прерываемую короткими военными вылазками на полное уничтожение или же абсолютное порабощение, можно считать прохладными отношениями.

Искандер упаковал большую часть эльфа, то что посчитал самым магическим и возможным для использования в зельях, а остальное, извинившись перед духом распотрошенного эльфа, хоть и немного поздно, кремировал, специальной кремационной жестовой магией. Щелчок большим пальцем и из-под ногтя мага вылетел неяркий шар огня размером со спелую дыню и, лениво накрыв останки эльфа, сжег мертвую плоть без следа. Лишь тонкий пепел остался лежать на земле распластанной, разбросавшей в стороны свои многочисленные члены, кляксой. Жаль что эта штука против живых не работает, даже против нежити бездействует. Обязательно перед этим надо развоплотить. Ну, или расчленить на безопасные части. А после достопамятной истории произошедшей еще накануне, еще и растыквопирожить. Жар раскаленного пепла мигом сошел на нет, во избежание пожаров. Зельевар нагнулся и взял щедрую щепоть эльфийского праха, на исследования и привычно скосил глаза, чтобы как следует рассмотреть ее магическую составляющую и...

И тут Искандер почувствовал и понял это. Даже ЭТО. Нет, вовсе не бренность своего существования, или там скоротечности и хрупкости разумной жизни, и даже не смысл всей интриги и всего того кавардака происходящего с ним вот уже несколько дней. А нечто более скверное и намного существеннее. Полный клятец для мага. Для любого мага любой видовой и специализированной принадлежности.

— О, нет! Только не это!— закричал Искандер. И унылый мир, как будто только этого и ждавший, ответил ему порывом ветра, забросившим в страдальчески широко раскрытые рот и расширенные от ужаса глаза порядочную горсть красной пыли.

Искандер судорожно сплюнув пыль, закрыл рот, но был тут же вынужден, даже не успев как следует проморгать глаза, вновь его раскрыть чтобы закричать от ужаса. Только на этот раз его крик оказался намного и намного тише. Настолько ниже, что вообще никаких звуков не было издано. Лишь воздух очень осторожно и как можно тише крадучись вырвался из груди мага. И было из-за чего.

Ветер сдул пыль с цементных бугорков, заподозренных в том, что они являются опасными гигантскими муравейниками, населенными соответственно муравьями, так любящими хватать неосторожных путников за интимные места, сопровождая все это тупым гоготом из зрительного зала. Муравейники оказались вовсе не обителями зловещих насекомых. Они оказались кое-чем иным. Куда как более зловещим и вовсе не скабрезным.

Пластины прочнейшего хитина, цвета остро наточенной стали, начиная с крохотных чешуек и заканчивая броневыми щитками больше роста зельевара. Острейшие костяные рога и зазубренные костяные шипы готовые в любой миг выскочить из своих костяных же пазов. Большая злобная голова, несомненно набитая большими злобными мозгами. Острая вытянутая морда, в которой спокойно, пусть и вопя от нестерпимой боли, мог бы поместиться не только рыцарь, но и его конь, вместе с оруженосцем и странствующим бардом. Гладкие безупречные ящерообразные формы древнего хищника, незнакомого с таким понятием как диета и овощи, и способного на завтрак сожрать поселок, и на ужин— городок с тысячным населением. Поджатые к телу мощные подвижные лапы, способные при надобности не только вырывать столетние деревья из земли вместе с корнями, но и написать собственные тысячелетние мемуары на почтовой марке. Ну, на двух почтовых марках. Или же аккуратно снять заклепанные доспехи, расстегнуть камзол, и вынув из них рыцаря, также аккуратно съесть раздетого догола бедолагу. Холмики, гладкие как половинка арбуза и запорошенные красной пылью, оказались свернувшимися в клубок самым непостижимым образом огромными чешуйчатыми драконообразными чудовищами.

Если бы не знание того факта, что драконы не могут жить в старых умирающих мирах, молодой маг подумал бы что перед ним огнедышащие и многомудрые властители древних небес. Исчезнувшие из Лучшего из Миров целых пятьсот лет назад и по непонятным причинам решившие изменить свои тысячевековым традициям и обосноваться в унылом мире, в котором не осталось ничего приличного. Даже магии. Особенно магии. Свежей обильной и никем пока не использованной чистой магии. Которой то в основном и питались и жили драконы.

К спящим чудовищам, просыпающимся каждое затмение, по расчетам дяди Харума наступающим через 'в принципе целых' шесть дней, прибавлялась самая жуткая проблема для любого мага. А именно отсутствие магии. Не как явления. А как природных ее источников. В мире не было маны. Никакой. Ни стихийной, ни хаотической, ни космической, ни божественной, ни духовной, ни жизненной, ни смертельной, ни растительной, ни животной, ни человеческой, ни нечеловеческой, ни пищевой, ни вообще никакой. Ни течения, ни струйки, ни капельки, ни намека. Даже приблудный чар мимо не пролетел.

Искандер по-особому до боли скосил глаза и начал вглядываться вдаль, в поисках хоть чего-нибудь испускающего ману. Пустыня уныло светилась остаточной аурой миллионов прошедших лет, кое-где почти истаявшие висели причудливые следы ауры эльфа. Но ничего более. Никаких струй магии. Абсолютное отсутствие природного течения маны. И никакой надежды на пополнение собственного запаса. Лишь светились собственные магические принадлежности Искандера, включая руки, да еще прах эльфа, как ни странно совсем не сдутый порывом ветра. Лук эльфа был почти мертв. Внутри него нечто сплетенное в хитрое веретено едва светилось. Или притаилось, или же как верный слуга-товарищ отправилось вслед за хозяином и другом. На всякий случай Искандер стал держаться подальше от эльфийского оружия. А вдруг оно надумает отомстить за смерть хозяина? Такое многажды бывало и с вещицами поплоше, и тем более могло бы быть с таким превосходным оружием, каким был лук эльфа. Лук был просто прекрасен, этакая смертоносная квинтэссенция всех луков. Это была не просто деревянная палка с веревочкой, и даже не творение великолепнейших мастеров своего дела в тысячном поколении фамильного искусства. Это было само олицетворение смерти на дальнем расстоянии. Лук выглядел способным убить даже бога. И было просто удивительно, что Искандер не только не поранился, пусть и благодаря могучей защитной магии дяди Харума, но просто не умер от одного его вида.

Искандер вытащил из кармана пакет из вощеной бумаги и хрустальной лопаточкой аккуратно убрал туда весь прах эльфа. Унылый мир беден на ману, значит все хоть самую малость волшебное стоит запасать. А уж потом зельевар, если он хоть на что-нибудь да и годен, как-нибудь да догадается вынуть из нее дефисзитную маносодержащую составляющую. Покончив с уборкой, маг осторожно начертил вокруг эльфийского лука руну сдерживания, то бишь замкнутый круг. На всякий случай.

А потом пошел за брошенным поясом. Пряжка уже успела остыть и, пусть и частично сгоревшая от жуткой чужинской магии, хранила внутри себя слабые очертания защитного плетения. Второго попадания жуткой стрелой уже не выдержит, но от брошенного в лоб камешка еще убережет. От небольшого камешка. Искандер подняв ремень и, еще раз более внимательно осмотрев его на наличие враждебно настроенных проклятий и не найдя их, одел его. Ничего плохого не случилось. Эльфийские остаточные проклятья или на самом деле отсутствовали, или были более тонкими для восприятия Искандера и действовали с запозданием и дольше.

Как например знаменитое, но практически необнаруживаемое невооруженным глазом, проклятье 'Вечной Мозоли'. Когда постоянно натираешь жуткую мозоль в любой обуви, любого размера и формы, и даже идеально прилегающей, сшитой на заказ и с использованием самой сложной сапожной магии. Из-за такого проклятья, в свое время, Властелин Тьмы, категории ББсМ(Большой Бронированный с Мечом) под порядковым номером двести двадцать семь и странным нечеловеческим именем Ив-Ано-Вич, неудачно захромал во время битвы с Куокнанином на огромных двуручных мечах, и лишился головы вместе со всеми содержащимися в ней планами по захвату мира. Хотя и считался лучшим рубакой, чем Куокнанин-варвар — герой всех времен и народов. Таким образом, замедленных проклятий следовало опасаться, хотя бы на случай встречи с разъяренным варваром.

Искандер посмотрел на циферблат часов. Средний червяк почти доел свой шестидесятиминутный кругляш. Значит, прошел час, а ничего такого, кроме жутких открытий, способных каждое по отдельности ввести слабонервного человека в ступор, и поджаренного эльфа, не происходило. Искандер зевнул и присел на найденный поблизости валун, не забыв осмотреть его на наличие зубастых хваталок. Хваталок не было, и оставалось еще два часа. Зельевару стало немного скучно.

И чего это дядя говорил, что будет невероятно сложно оставаться в живых в это время, подумал про себя Искандер. И тут же одернул себя, чтобы не навлечь неприятности. Но было уже поздно. Магу даже послышался идиотский смех духа неприятностей. Мерзкой астральной твари испортившей многим магам и людям с истинным зрением мгновения жизни перед очередной и даже фатальной неприятностью. Маг заозирался в поисках его, но заработал лишь головокружение. Духа не было. Зельевару со страшной силой хотелось увидеть в этом унылом мире хоть что-нибудь магическое кроме себя и останков эльфа. Но не было ничего.

А вот неприятность была. Один из свернувшихся в полусферический клубок драконообразных аборигенов с заметным скрипом поднял бронированное веко и уставился на Искандера светящимся ярко-голубым глазом. Глаз не имел ни белка, ни зрачка. Просто фигурная прорезь в броне, в которую изнутри пробивался холодный яростный свет. Маг перестал дышать. Даже сердце перестало биться. Глаз же, тщательно изучив пришельца и возможный завтрак после затяжного сна, также со скрипом нехотя закрылся. Сердце мага вновь несмело застучало. Дыхание возобновилось. А мозг оттаял, от охватившего ужаса, и Искандер только-только заметил, что судорожно сжимал в одной руке пузырек с магической бородавочной бомбочкой (жесточайшее оружие обычно применяемое в гримерных актрис актрисами же), а в другой жезл, грозно светящийся всякими слабыми и просто смехотворными для такой бронированной жути, как спящий монстр, боевыми заклятьями. Похвалив себя за отменную боевую реакцию и пожурив за неудачный выбор боевого зелья, Искандер упал в обморок. К величайшему своему стыду.