-Приехала к нам, в Сохрынь, дама одна. Знатная, с ей солдаты были, еще там разные благородные. Сказывала, че ищет дорогу к Лосиному Броду, и обещалась серебряну денежку дать, тому, кто их значить проводит. Велка и пошла. Я то, знамо дело в поле, потому, как мамки с папкой уже не было, а денежки серебряны у нас под печкой не валялися.

-Ну и?

Возвернулась аж под утро. Деньгу принесла, все чин чином. День проходила нормальная, а к ночи жар поднялся. Я спужался, думал как с мамкой, лихоманка причепилась. А она плачет, говорит, пить хочу. Я ей воды принес, она не пьет, отпихивает. И все плачет, жалобно так. Братик, говорит, пить хочу. Я ей чашку даю, пей дуреха, а она мне как в руку вцепится зубами. И зубищи, вот такенные. Я ей в лоб, она руку то отпустила и в слезы. Ночь как-то провели, она все металась, горячая стала, как печка, а к утру все прошло. Каши поела и на речку с девками побегла. Ну а я к мельнику. Он у нас и скотину лечит, и мамку мою пользовал, когда захворала. Он как услыхал, грит народ надо звать, потому, как Велка таперича проклята, и ежели ее не убить и не сжечь, то всей деревне конец, потому как ежели она кого укусит, тот сам в проклятого оборотится. Я мельнику в ноги, уговорил кое-как день подождать. Вечером он к нам пришел, связал нас и всю ночь сидел, смотрел, че будет. Велка опять метаться стала, пить просить, а я ничего, тока связанному лежать неудобно было. Тут мельник, дядька он нам, двуродный, давай меня пытать, кусала они меня, иль нет. А че мне врать, у меня на руке следы от ее зубов. Дядька сказал, что подумает. Весь день думал. Я уже хотел Велку хватать и тикать, куда подалее. Им то че, сожгут и все, а у меня окромя сеструхи нет никого.

Потом отвел нас дядька сюда — на заимку свою, — сюда не ходит никто. Коли, говорит, на тебя ееные укусы не действуют, живи с ней тута, да гляди, чтоб людям от вас обиды никакой не было. А ежели че, говорит, приду сюда с народом, да с огнем. Вот мы тута и живем, уже год как.

-И никто ничего не знает?— спросила Скале.

-Не, дядька сказал всем, что мы в город подалися, на заработки. Сам иногда приезжает, проведать, помогает кое-чем.

-А она как?— Сетро кивнул на связанную Велку,— вампиры без крови не могут. Кого она тут пьет, не курей же?

-Его она пьет,— сказала Скале, показывая на Бишку.

-Черт, как же я сразу не допер,— сказал Сетро.

-Курей тоже,— сказал Бишка.

-Одно не ясно, почему он не вампир, сказала Скале.

-Редко, но бывает такое,— ответил Сетро,— у него иммунитет.

Девушка кивнула и задумалась. Подперев подбородок ладонью, она смотрела на Велку.

-Со временем ей придется охотиться на людей,— сказала она,— или он умрет от истощения.

Сетро кивнул соглашаясь.

-К тому же куры кончаются.

Он встал и подошел к окну, небо над лесом уже светлело, обещая скорый восход.

-Светает,— сказал он.

Бишка печально вздохнул.

-Тебе лучше спрятать ее в погреб,— сказал ему Сетро,— солнце сожжет ее.

-С чего бы это?— удивился Бишка.

Сетро обернулся к мальчику.

-Она может находиться под солнцем?— спросил он.

-Так я же о чем?— сказал Бишка,— днем то она в себе. Как раньше, до той суки благородной.

-А ночью?

-Ночью с ней тяжко. Говорит, что все понимает, но удержаться не могет. Я ей говорил, чтоб вас не трогала, честно говорил. Тока она не послушала. Сказала, что я и так уже еле хожу, а вас ей на долго хватит.

Сетро хмыкнул и улыбнулся. Скале возмущенно фыркнула.

-Что-то здесь не так,— сказал он,— либо это интересная местная разновидность, либо еще не все пропало, и ей можно помочь.

-Ты уверен?— спросила Скале.

-Не бывает дневных вампиров. Солнце для них смертельно. В любом случае, ее надо показать хорошему магу.

-А хорошего мага, можно найти только на Эспефе, так?— спросила Скале с сарказмом.

-А что ты сразу на меня кидаешься? Сама кричала, не убивай ее. Ну, не убил. Что дальше?

-Я еще была под гипнозом. Ну, не сердись.

-Не сержусь,— раздраженно бросил Сетро,— нам придется тащиться с детьми на Эспеф, а потом опять лезть в петлю потока, чтоб вернуть их домой.

Скале повернулась к мальчику.

-Бишка, ты не знаешь, поблизости есть хороший маг?

-Хто?

-Ну маг, колдун, волшебник, волхв.

Бишка испуганно замотал головой.

-Ясно,— вздохнула Скале.

-Что тебе ясно?— спросил Сетро.

— Все будет так, как ты решишь,— сказала Скале.— Ты вождь, как скажешь, так мы и сделаем.

Сетро отвернулся к окну. Золотой краешек солнца, уже поднялся над лесом. Огромный огненный шар, упрямо карабкался на небо, явно собираясь взять реванш, за вчерашнюю неудачу.

— Можно я ее развяжу?— спросил Бишка,— она уже нормальная.

Сетро хмуро посмотрел на девочку.

-Давай,— разрешил он и взял в руки меч.

Бишка проворно разрезал ремни, стягивающие локти и щиколотки. Потом вынул кляп. Вампирка плакала. По щекам текли слезы — обычные детские слезы. Тихонько поскуливая, она повисла у брата на шее, спрятав мокрое лицо у него на груди. Руки и ноги плохо ее слушались, когда Скале ее вязала, она не очень то церемонилась, и на коже остались красные рубцы. Скале опустила глаза. Почему-то ей стало стыдно.

Брат старался ее успокоить, поглаживал по голове, говорил что-то сурово-ласковое, но слезы и всхлипы текли из нее потоком. Она просто не могла остановиться. Пускай вампир, но все же ребенок.

Сетро молча смотрел на них и хмурился. Скале подошла к нему и встала рядом. Она молчала, только положила руку ему на плечо, и потерлась щекой, словно кошка. Она уже не сомневалась, что сейчас Бишка полезет в погреб за едой, или зажарит последних кур, а после завтрака, который пройдет в тягостном молчании, они соберут свои нехитрые пожитки и тронутся в путь. Вчетвером. И Сет будет хмуриться, обнюхивать воздух, искать дорогу из петли, а ночью, нести первую стражу, забывая разбудить ее, когда придет ее очередь. А она будет помалкивать и во всем с ним соглашаться, и вливать силы в беднягу Бишку. А Бишка с сестрой будут тихими и предупредительными днем. По ночам же Велка будет метаться, и мучиться от жажды, а Бишка станет кормить ее своей кровью. И все будет хорошо.

* * *

Небо сыпало снег на ветровое стекло, но дворники, бесшумно и бесцеремонно, сгребали его в стороны. С капота, снег сгребать было некому, но он туда и не прилипал. Скользил по блестящей черной поверхности, от легчайшего ветерка, и улетал в темноту. Что-то не устраивало его на этом гладком листе крашеной жести. Что-то мешало.

— Выключи фары,— сказал Виктор.

Колян выключил, и снежинки, плясавшие в двух мощных лучах ксенонового света, разочарованно улетели прочь, танцевать под широкими конусами уличных фонарей. Виктор открыл дверцу и вышел из машины. Колян зябко повел широченными плечами. С улицы, в уютный и прогретый печкой салон, ворвался декабрьский холод. Виктор отошел метров на пять от машины, закурил и оперся локтями на гранитный парапет, что отделял набережную от пляжа. Колян, досадуя на шефа, тоже выкарабкался из теплого автомобильного нутра, в холод и ночную мглу. Встал в трех шагах за спиной Виктора и принялся бдительно смотреть по сторонам.

По-хорошему, шефа должны охранять трое. Один в машине, и чтоб нога на педали, двое — молчаливыми тенями по бокам. Ночь все-таки, и хотя горят вдоль набережной фонари, но вон там, в густой тени пляжных павильонов и закусочных, можно неплохо спрятаться. К тому же все это хозяйство давно запущено — зима, не сезон. Окажись здесь, кто ни будь, кому Виктор Борисыч наступил на мозоль, и все, и привет. Нипочем Коляну его не уберечь. А попробуй, скажи ему — так отделает, на всю оставшуюся жизнь запомнишь, как шефу советы давать. Не пуганный еще. Не взрывали его пока, и не стреляли ни разу.

Справа и слева было чисто, снег и безлюдье. Через дорогу... там все понятно, остается только надеяться на лучшее. Пляж. Там куда думая о чем-то своем, смотрел Виктор Борисыч, ярко горел костер. Сушились на коряге какие-то тряпки, а из темноты, где шуршало волнами о берег море, доносились плеск, громкие крики и смех. Если присмотреться, то можно увидеть двух ненормальных, что плещутся в студеной воде. В такую погоду, даже думать о купании холодно, а этим ничего — весело. Моржи блин.

Колян расстегнул куртку, и сунул руку за пазуху, к теплой рифленой рукоятке пистолета. В таком деле, как безопасность, лучше переборщить, чем недоборщить. Может они конечно и моржи, но что они, спрашивается, делают здесь ночью. Им что, дня мало? Недомерзли за день? Слишком тепло было? На дворе, между прочим, декабрь.

Отслеживать сразу два опасных направления, плюс набережная, которую тоже нужно держать во внимании, не то чтобы невозможно, но очень трудно. Все от него зависящее Колян, разумеется, сделает, но не более. Борисыч, конечно хороший шеф, но ловить собственной грудью предназначенную ему пулю — глупо. Ни один телохранитель на это не подпишется. Принципалов много, а жизнь одна, и стоит она гораздо дороже денег.

Пока моржи резвились в воде, Колян сосредоточился на набережной. Пока они не вышли на берег, их можно считать угрозой чисто гипотетической. Пляж широкий, да еще метров двадцать мелководья, где им купаться не интересно, Борисыч, стоя у парапета, представляет собой плохо освещенную грудную мишень, опять же снег, сильно снижает видимость. Нет, из пистолета не достанут. Можно предположить, что у них там СВД, но это уже особо тонкое извращение. Грохнуть Борисыча, можно более простым способом, чем сидя по горло в ледяной воде.

Колян встал так, чтобы удобно было следить за набережной, оставив пляжу и моржам боковое зрение. В закоулках между ларьками и павильонами, вольготно расположилась густая тень, смешанная с пустыми картонными коробками, заносимыми снегом, и прочим мусором. Он добросовестно старался разглядеть в ней какое нибудь, движение, или след, но все было спокойно. Так спокойно, что Колян, даже расслабился, даже мысленно ругнул Борисыча, за то, что они стоят и мерзнут на ветру, когда могли бы ехать домой, сидя в теплой машине, да под тихую музычку, из право слово, очень хорошей квадро системы.

Холод настырно лез под воротник коляновой куртки, выстужая постепенно тепло, к тому же ему пришлось расстегнуть молнию, чтобы держать руку в тепле и поближе к пистолету. Перчаток он не носил — случись стрелять, и на то, чтобы стянуть перчатку уйдут драгоценные секунды, а в перчатке, трудно просунуть палец в предохранительную скобу. Надо как нибудь спилить ее к чертовой матери.

Он был очень ответственным человеком, никогда не позволял себе относиться к работе наплевательски, не боялся выглядеть на людях перестраховщиком, или вызвать насмешки чрезмерными мерами предосторожности. С насмешниками можно разобраться после работы, если будет охота. Но сегодня он, что называется, дал маху. Отвлекся. Сильно мешал снег, затрудняя обзор, заставляя поеживаться. Опять же, для себя он определил пляж, как наименее опасное направление, считал, что успеет среагировать, если моржи замыслят недоброе. Потому и прошляпил.

Что моржи выходят на берег, он заметил по едва уловимому движению Борисыча. Шеф, как-то напрягся, поднял голову и вроде бы даже шею вытянул. Колян бросил на пляж быстрый взгляд, и обомлел. Купальщики уже выбегали на берег, пенили ногами прибойные волны, обнимались и весело хохотали. Мужчина и женщина. Оба обнаженные — нудисты блин. Оба безоружные. Женщина очень красивая, стройная брюнетка, таких Колян называл про себя "цыпами". Но смотреть на нее холодно. Эти двое словно не замечали, что вокруг зима, что с черного неба падает редкий снег, и становится игрушкой холодного ветерка. Для них — июль, и ласковое солнце.

Мужик был крепок. Это Колян определил с первого взгляда. Вроде и не слишком мускулистый, но каждое движение дышит силой и уверенностью. Доведется сойтись с таким в рукопашной, и Колян не дал бы никаких гарантий, несмотря на свои девяносто восемь килограмм любовно прокачанных мускулов, и черный пояс. Вот только волосы — длинные до плеч, и схвачены на лбу, каким то ремешком, словно у хипа, или прыщавого хакера. Не любил Колян длинноволосиков.

Двое добежали до костра. Девушка сразу направилась к коряге, стала трогать одежду. Потом, что-то крикнула своему другу, и сняла со скрюченного сучка, длинное красное платье. Когда она оделась, Колян с трудом сдержал вздох сожаления. Хотел сказать, что-то вроде "ничего бабец, я бы еще посмотрел", но, глянув на Борисыча, счел за благо промолчать.

Лицо у Борисыча было каменное, он смотрел на пляж не отрываясь и, кажется, даже не моргая. Колян уже видел несколько раз такое лицо у шефа. Что происходит в такие моменты у Борисыча в голове, сказать невозможно, но обычно потом следовали действия. Решительные и почти всегда непредсказуемые. Девушка расправила какие-то незаметные складочки и выпрямилась перед "хакером". Такую позу женщина принимает в одном случае, когда показывает себя в новом платье, и спрашивает только одно — "как я выгляжу". Ответ на такой вопрос, тоже не допускает вариантов. Даже если новая вещь, полная безвкусица, нужно изобразить на лице восхищение и сказать "Ты еще прекрасней, чем всегда".

Хакер, видимо не признавал в общении стереотипов, и с техникой безопасности в разговорах с женщинами знаком не был. Он засмеялся. Колян только теперь понял, что платье было порвано. Во всяком случае, насколько он мог разглядеть, одного рукава точно не хватало. Все равно, это не повод смеяться над девушкой.

Так и есть. Девушка обиделась. Пнула в сторону своего легкомысленного друга песок, и отвернулась. Тот, все еще смеясь, сказал что-то извинительное и стал одеваться. Повертел в руках рубашку, или нечто на нее похожее, а потом бросил в костер. Надел штаны, нагнулся, натягивая ботинки. Коляну вдруг захотелось выхватить пистолет, подпереть кисть левой, прицелиться в эту склоненную спину, выбрать указательным пальцем свободный ход, да и выпустить в нее все шестнадцать латунных цилиндриков, что мирно спят сейчас в обойме. Совершенно дикое желание. Никогда Колян не был злым, не одобрял лишнюю жестокость. А убийство, просто ради самой возможности лишить кого-то жизни — считал половым извращением. К тому же не пацан уже, для которого пистолет в кармане, сам по себе повод для стрельбы. Оружие это инструмент, которым нужно пользоваться, когда в этом есть необходимость. Не более того. Будь у тебя в кармане, скажем гаечный ключ на девятнадцать, ведь не станешь ты, кидаться с ним на любую попавшуюся гайку. А пистолет, в принципе, ничем от этого ключа не отличается. Такое же механическое приспособление, для того, что нельзя сделать голой рукой.

Моржи, меж тем, помирились. Стояли тихо у костра и разговаривали. Мужчина протянул руку, и видимо, что-то высыпал в огонь. Потому, что пламя вдруг взревело и взметнулось вверх, багровым столбом. Что бы это ни было, оно быстро сгорело, и огонь снова стал обычным ласковым, туристическим костерком.