Стучит, гремит, откроется

Утреннее застолье прошло тише, нежели вчерашнее дневное: мужчины не пили, а только опохмелялись и заедали рассол мочеными огурцами, вследствие чего было меньше шуток да прибауток — вчера вино развязало языки.

Васель, не зная удержу, все так же вскидывал на Меланью взгляд, но уже много реже по сравнению с днем вчерашним; кроме того, раз встретившись в ним взором, Меланья, прежде чем потупиться, заметила такую кромешную тоску в темных очах, что у нее сердце облилось кровью. "Печалится... Не из-за того ли, что вчера я была строга к нему? А как же было мне иначе себя вести, Господи!" И девушка сама начала снова искать встречи с его глазами, и как бы спрашивала, глядя на него и слегка хмурясь, что произошло. Однако ответа не было, Васель только кусал губы, едва сдерживая себя, чтобы не умчаться сию же колодежку, попытаться хоть бьющим в лицо ветром немножко разогнать тоску. Поднималась неимоверная боль в груди. Ежели бы только дядя не сказал ему, что крестница просватана...

Покудова слуги готовили сани, стали прощаться. Осоня заставила Стольника пообещать, что он не будет больше тянуть с приездом, затем Ворох отвел кума и жену в сторонку и о чем-то недолго говорил с ними. Меланья как окаменевшая стояла против Васеля, опустив голову. Купец же никак не мог решиться заговорить с ней. В конце концов, прошептал:

— Прощайте, панна.

Тут Васель обернулся уходить, однако, не сделав и трех шагов, нежданно вернулся, взял сжатую в кулачок руку и трепетно поцеловал Меланье пальцы, попросивши простить его.

Ворох на прощанье одарил гостей крошечными бочоночками меда, которые по высоте были не больше ладони. Стольник и его племянник сели в сани и укатили прочь.

Тогда Меланья не выдержала и, запрокинувши голову, зарыдала, размазывая по лицу замерзающие слезы. Все принялись утешать ее, а на вопрос матери, отчего она плачет, девушка ответила:

— Жалко, что... уехал... — и с промедлением добавила: — Крестный...

— Ох, голубонька, не убивайся, он обещал приезжать чаще, — прижимая дочернюю голову к груди, говорила мать.

Всем, разве что кроме Ивася, тоже рыдающего из сочувствия к сестрице, было понятно, что девушка плачет отнюдь не за крестным.

"Лишил меня покоя, наглец этакий! Вчера позабавиться захотелось — прижимал к сердцу, а сегодня — вон какой! "Прощайте, панна!" О, как я несчастна... Впился в сердце, как репей, ни выдрать, ни так оставить", — горевала девушка в своей светлице.

* * *

В то время Стольник, сам того не зная, сыпал соль на рану Васелю:

— Что, скромник, как тебе эта норовистая шельма? Хороша, не правда ли?

— Не вспоминайте о ней, пожалуйста, — каким-то чужим голосом попросил Васель, на все лады проклиная дядюшку за жестокость. Внешне он окаменел лицом и стал похож на мраморную статую.

— Неужто она тебе не по нраву? — изумился Стольник, сговорившийся с родителями крестницы, что надо бы свести Васеля и Меланью, и дотоле ни колодежки не сомневающийся в пролетевшей меж молодыми людьми искре. "Ничего не понимаю, — подумал про себя писарь. — Вчера он другим был..."

— Дядя! Я же сказал: не вспоминайте. — И тихо добавил: — Что тут толковать...

*Нанятая в служанки

**Мера времени, приблизительно равная одной-двум минутам. Этого достаточно, чтобы вытащить из колодца ведро воды.

II

Стольник довез племянника до егойного хутора и, хоть дотоле не думал заходить, был вынужден, ибо совесть не позволяла утаить от сестры уговор с родителями Меланьи. Пусть даже с Василем пока не все ясно.

Стольникову сестру звали Гелина. Женщиной она была уже немолодой, но бравой. Хищно разлетающиеся на сероватом лице брови нависали над маленькими, с низкими уголками в сеточках морщин, сине-зелеными глазами. Глядели сии очи зло, недоверчиво, хитро. Пани имела привычку постоянно поджимать губы, из-за чего почти всегда казалась надменной и недовольной чем-либо. И казалась не просто так — вышеуказанные черты не проявлялись только к любимому сыночку-одинцу. Васель был единственным, к кому Гелина всегда относилась ласково. В том заключалось лицемерие, поскольку за напускной нежностью, случалось, вовсе противоречивые чувства таились.

Оставшись с сестрой наедине, Стольник начал издалека: дескать, так вот и так, есть у него крестница, во всем хороша — из семьи не бедной, лицом не дурна, не глупа и, что самое главное, не сосватана до сих пор. Походив вокруг да около, Стольник рассказал про сговор с родителями и выразил надежду, что сестра не будет против. От нее зависело не последнее слово, однако Васель был достаточно взрослым, чтобы при надобности не прислушаться к материному голосу. Такой поступок, в свою очередь, привел бы к нежелательной распре, и это понимали все.

Гелина восприняла весть про возможную невестку холодно. Слова Стольника не вызвали у нее ничего, кроме недовольства. В жены сыну хотелось ей состоятельную горожанку, глупенькую дочку купца или богатого ремесленника, которую она хорошо знала и была бы уверена в послушности ее и покладистости. Ясное дело, о деревенской девке, пусть не бедной и, что хуже всего, не глупой да с характером, речи идти не могло. Гелине хотелось как можно больше похозяйничать на хуторе, к этому приучили ее частые сыновы отлучки. А с появлением невестки хозяйским полноправием придется поступиться, разве что если не подчинить сынову избранницу своей воле. Конечно, любой камень вода точит, и со временем девушку, каким бы норовом та не хвастала, можно сломить, однако хлопотное сие дело ...

— Пусть решает сам, — криво улыбнувшись, обронила Гелина и закуталась в шаль, подумав, что ничего не скажет сыну в пользу Меланьи, мало того, при случае будет всячески отговаривать от женитьбы.

— Вот и хорошо! — воскликнул Стольник, подумавший, что сестра не имеет ничего против.

Брат уехал; Гелина пошла к Васелю. Молодой купец лежал, мучимый мыслями; то в холод, то в жар его бросало. Он предполагал — от тяжких дум, а на самом деле — от довольно долгой прогулки без верхней одежи.

"А я ее обнимал! Господи Благодатный, милостивый благодетель наш, что я натворил! Ежели узнает жених, то вправе будет вызвать меня на бой; и вполне сможет меня зарубить, ибо как я не шибко владею саблей. И хоть бы так случилось, о Господи, покровитель наш! Один ты вправе решать наши судьбы... С радостью сейчас принял бы я смерть, ибо не в силах терпеть — так душа болит", — думал Василь в полубреду. Мать холодной рукой коснулась его лба и на краткие мгновения согнала обсевшие со всех сторон думы.

— Ты болен, сыночек, — проворковала Гелина обычным в разговоре с сыном тоном, ласковым да медовым, — вот на тебе, наездил. Пойду прикажу нагреть пива да трав заварю.

— Не нужно, матушка... не лечи меня, смерти желаю...

— Ты бредишь, — сочувственно произнесла Гелина, гладя его по курчавой голове. — В такое время на улицу лучше носа не показывать, а ты разъездился, вот и набыл...

— Ох, матушка, сие со мной приключилось, верно, не из-за мороза...

— А через что?

— Согрешил я, обнимая засватанную панну... Горе мне... Не знал я... Сам, похоже, влюбился, да еще, того хуже, паненку Меланью мог с пути сбить...

Помолчавши, Гелина спросила вскоре:

— Ты точно знаешь, что она просватана?

— Дядя сказал, а уж он, верно, точно знает...

"Что такое! Брат ведь наоборот говорил: она, дескать, не сосватана... Верно, Васель неправильно что-то понял", — подумала Гелина. И, вместо того чтобы утешить сына тем, что паненка может достаться ему, мать завела вот какие речи:

— Может, оно, сыночек, и к лучшему. Не стоит тебе, значит, с женитьбой спешить... Панна эта забудется, только нужно немножечко времени. Попомнишь мои слова... Я тебе такую панночку найду, что и в княжьих палатах днем с огнем не сыщешь.

— Ох, матерь, я такую уже нашел, — закрыв глаза и качая головой, ответствовал Васель. — Опоздал... О горе мне!.. Зачем свел меня Виляс с дядей, а его — с кумом... Почто толкнул поехать с ними, я же запросто мог отказаться...

— Неисповедимы пути Господа нашего, зачем-то да свел вас. Терпеть тебе нужно, мой мальчик, как ни крути. Постарайся заснуть: проспишься — легче станет.

Как брат ее в искре, проскользнувшей меж молодыми людьми, так Гелина была уверена: Меланья есъм не что иное, как недолговременное, мимолетное увлечение сына.

Болезнь мучила Васеля два дня. Он трясся в лихорадке, метался, вскидывался, то крича "немедленно еду!", то "пусть меня метель под снегом схоронит". Молодой купец отталкивал мать, слуг, лекаря, но быстро выбивался из сил и успокаивался, блеща слезящимися от болезни очами и глядя прямо перед собой. Гелина денно и нощно дежурила у его кровати, печина от печины* засыпая, но встряхиваясь и снова обращая взор на сына. Редко когда она отходила заварить особых трав, только ей ведомых.

Отпоили Васеля, поставили на ноги. Рваться к Меланье он перестал, однако ходил, точно чумной, все что-то думал себе, да за голову хватался, о деле вовсе забыл. "Никак дрянная девка приворожила сыночка! Пусть только удастся отвернуть — заявлю тогда на эту пасечникову дочку при первом визите Хомко", — со злостью думала мать, хмуря тонкие брови, словно углем начертанные на бледном лице. Уж она-то знала толк в некоем колдовстве; известно ей было также поведение привороженного, а Васелево очень его напоминало... Упоминаемый Хомко, к слову, являлся краевым надзирателем, регулярно объезжавшим села столичной округи и собиравшим донесения на ведьм.

Мать из кожи вон лезла, стараясь отвлекать сыночка, — приглашала знакомых панн с незамужними дочками, притворялась больной. Подливала в кубок сыновий зелье, способное отвернуть приворот, и вскоре признала, к своему сожалению, предположение о Меланье ошибочным — никто Васеля не привораживал, и лучшим подтверждением тому служило недействующее отворотное зелье. Сын влюбился по правде, столь сильно, что нипочем оно было ему.

Васель тем временем усыхал, словно цветок без воды.

* * *

Минуло дней с десять, и выдержка его кончилась. "Поеду! Сейчас же поеду! Покудова мать спит, а то снова ей худо сделается — не хочет, чтоб я ездил, душу растравливал, ведь когда у меня болит — и у нее откликается... Я же хоть посмотрю на паненку — и попустит немного", — так он решил и, пока мать по обыкновению предавалась дневному сну, самолично оседлал коня и помчался, напоследок бросив челядинцу:

— Как матерь отдохнет, скажешь, что я — за медом.

Сонны да темны были заснеженные поля; небосвод затянули косматые тучи, схожие со стриженной овечьей шерстью и обещающие снова метель. Безрадостное небо давило, угнетало, будто нависая над самой головою. Фырканье коня и грохот копыт по мерзлой дороге далеко разносились в зимнем безмолвии. Когда — никогда до слуха долетала волчья перебранка, лай лисицы и хриплое воронье карканье. Васель мчался, уткнувшись лицом в гриву, да таким образом спрятавши его от ветра, который, казалось, вымораживал мысли. Холод был такой, что на ресницах мгновенно, как только дымка дыхания отрывалась от лица, намерзали ледяные комочки.

Яструмы встретили Васеля так же, как в прошлый раз. Псы бросались на заборы, остерегая чужака, дети бежали следом, раскрасневшиеся девушки заинтересованно оглядывались, а закутанные в бесчисленное количество теплой одежи бабки-соседки шептались у плетней, будто вовсе не страшась мороза, будто был он им нипочем. Ничего не поменялось, кроме того, что второй раз купец въезжал в деревню другим человеком.

— Расположения Виляса! Кто и по какому делу? — подтянувшись на крепком плетне, выглянул батрак.

— Кумовской племянник за медом, — отвечал Васель. — Дома ли пан?

— Дома, просим во двор.

Ворота отворились. Васель, бросивши повод батраку и потерявши по дороге шапку, вбежал в сени.

— За медом, ишь ты. Знаем мы, какой мед таких пчел манит... — весело фыркнул Фадко, провожая паныча взглядом. Конь всхрапнул и ткнулся ему храпом в плечо, то ли соглашаясь, то ли напоминая о себе.

— Отчего так долго его не было, не знаешь? — поднявши и отряхнувши потерянную шапку, спросил батрак. — Ясное дело — не знаешь... Откуда ж тебе знать...

— Что это ты, Фадко, с коньми ужо лясы точишь? Дожился, с людьми, чай, и поговорить не об чем? — налетела со спины Заська-служанка.

— Да вот думаю, к чему снова занесло к нам кумовского племянничка.

— А что, он приехал?.. Дурной ты! Стал быть, согласие на сватовство добывать ... зачем же еще!

Ворвавшись в сени, Васель нос к носу столкнулся с Ворохом, вышедшим покурить трубку. В первое мгновение оба опешили. Пасечник начал уже терять надежду на то, что Васель приедет, думал, они с кумом ошиблись, а потому, ясное дело, приятно удивился.

— Какого гостя нам Бог послал! — умилился Ворох, запихивая люльку в нагрудный карман. — Прошу, прошу в дом уважаемого пана!

— Я ненадолго, проездом... — рассеянно бормотал Васель, быстрым взглядом окидывая переднюю в поисках возлюбленной; к его несчастью, комната пустовала. — За медом я... хороший мед...

На самом деле он и думать забыл про дареные бочоночки, те так и стояли нетронутыми где-то в глубинах обширных кладовых.

— За медом? Мигом сделаем! Веришь-нет, а не один ты, пан Васель, хвалишь наш мед... Родовое дело трех поколений, готовим следующее — Ивась подрастает... Почему ты, пан, так спал с лица? Хворал?

— Было, было. Как видит пан Ворох, более-менее минуло, хоть и помучило. Где же... все? — с запинкой спросил Васель.

— Послеобеденный сон видеть изволят. Меланья на улицу пошла.

— Как паненка поживает?

— Еле уговорил погулять, — искоса взглянув на Васеля, отвечал пасечник, — а то ведь затосковала, из дому выходить не желала. — Выражение колоритного лица тут стало неимоверно хитрющим. — Позвать может?

— Не стоит, пусть гуляет... — вздохнул Васель, мотнув головой. — Хорошо было бы, ежели б пан Ворох побыстрее вынес мне меду, — я спешу.

Пасечник недоуменно нахмурился.

— И что же, пан даже по чарочке не выпьет со мной? Скоро и Меланья вернется...

— Спешу, — повторил Васель с нажимом, подумав: "Таки не стоило ехать...". Затем купец погрузился в еще более мрачные мысли: дома панну застать — и то не получилось, чем всемогущий Виляс ясно дал понять, что тут искать нечего. Увы, шутливые слова Стольника оказались пророческими — действительно "не по рыбаку рыбка"...

Ворох развел руками.

— Что поделать! Сколько меду-то?

— Как в прошлый раз, — задумавшись, что Меланье взгрустнулось от его нечестивого поведения, буркнул купец.

Озадаченный Ворох удалился в кладовую с медовыми запасами, шепча в усы:

— Неужто и правду за медом? Что это делается, почему он не сватается?.. Сперва я подумал было, что он заехал узнать, когда сватов лучше слать, а тут... Ничего не пойму.

Пасечник не взял с Васеля никакой платы и, еще раз радушнейшим образом закликав его за стол да получив отказ, распрощался. Молча забравши у батрака коня и шапку, которую нахлобучил косо, Васель выехал со двора. Жеребец двинулся спокойным шагом, ибо молодой купец, забывшись, не подгонял его. В печалях ехал Васель, свесивши голову и по привычке сжимая поводья безвольно лежащими на луке седла ладонями. Выглядывающая из-за плетня дворня сочувственно переглянулась.