Дроу. Дочь высокородного.

— Детское — это потому, что твой высокородный отец научил тебя ему в безрадостном детстве? — Лина выскользнула из-за доски, как бес из бездны. Рядом ухмылялся Карион. Вот ведь неразлучная парочка! И когда только налетели.

— Типа того, — буркнула я и, оглянувшись как-бы в поисках, принялась махать брату и Этери. Но потом все-таки не удержалась и развернулась к Кариону:

— Вот только не говори мне, что и ты этого не умеешь, карающий 7-го ранга.

— Умею, — согласился тот, — в боевом трансе и по линиям тьмы... Значит так ты выплыла тогда из Челюстей? А мы удивлялись твоей везучести и щитам.

— Я же говорила — даже щиты высокородных не выдержат такой мощи! — Лина явно гордилась нашими могучими волнами.

— Лично стаю высокородных туда загнала? — желчно осведомилась я, вспоминая раскаленную степь Тарахана и себя, десятилетнюю.

* * *

Я бегу, задыхаясь, за отцом, чудовищная жара облепляет, как паутина, а его фигура плывет и колеблется в знойном мареве. Но он шагает легко и небрежно и даже, вроде, не спешит, почему же я выбиваюсь из последних сил? Тьма, говорит он, это обратная сторона света, она ждет нас везде, даже здесь, вдали от всех ее линий. Она всегда готова распахнуть нам свои ласковые объятия. Он, рисуясь, раскидывает руки; его волосы полыхают белым огнем, а прозрачно-серые глаза сверкают и вдруг заливаются черным. Придите ко мне, дети мои, ухмыляется он и исчезает. Я стою, упираясь в колени, и бессмысленно пялюсь на опустевшее место, тщетно стараясь уловить колебания тьмы. Тьма — самая отзывчивая из стихий, продолжает отец, возникнув за моей спиной минут через пять. Растворение в ней не несет боли, только безумие, в нее легко уйти надолго или навсегда. Как-то незаметно, пыхчу я, меня оттуда сразу выкидывает. Это потому, что ты сопротивляешься. Он смеется и гладит меня по голове. Тебе жарко, Шесс? Дшшэ-ррэ не страдают от непогоды.

— Значит я неправильная дшшэ-ррэ, — злобно шиплю я.

— Не стоит пользоваться сферой Холода; бездна здесь лишь забирает силы. Призови хаос, — он подмигнул, — его пламени тоже не стоит сопротивляться.

Я слушаюсь и слепящая боль и ярость хаоса прожигают меня насквозь. И жара действительно теряется по сравнению с этими ощущениями. Потом, конечно, весело становится; такое специфическое веселье переваренной овердозы хаоса.

— Единение со стихиями — это свобода и могущество, — глаза моего патрона безумно блестят, прошло уже шесть дней, мы в той же в степи. — И в твоей жизни найдутся толпы желающих их ограничить. — Теперь он смеется. Действительно, смешно. Особенно глядеть на то, что осталось от меня после того, как тьма, пожевав, выплюнула эдакую гадость. Прямо описаться можно от радости. Я щелкаю клыками, демонстрируя поддержку здоровому чувству юмора предка.

— Это все психические пост-эффекты единения, — успокаивающе замечает мой высокородный отец.

* * *

— Кстати, — я сурово прищурилась и дернула Лину за майку, — с чего это ты мое детство безрадостным обозвала, а?

— Да что же радостного в слиянии с тьмой, — демонически захохотала та, вырываясь. Ну-ну. Еще одна юмористка.

Я махнула какому-то подозрительно возбужденному брату, обращая внимание на предназначеный ему серф, и направилась к робко мнущемуся неподалеку Этери.

— Ну что, пойдем кататься?

— Я, нет, я не умею, — залепетал Этери, отодвигаясь. Я изобразила психически-радостную улыбочку:

— Я научу.

— Нет, нет, я лучше просто посмотрю...

— Ты же обещал! Да-да, обещал приходить и кататься с нами!

Он нахмурился, наверно пытаясь припомнить момент опрометчивого обещания, и я потянула его за рукав.

— Но мне ведь даже не в чем купаться...

— В трусах и рубашке можно, потом высушишь. Заодно и мне поможешь, а?

У ллэ-ил проблем с бытовыми заклинаниями не было, и я с надеждой уставилась ему в глаза, как бы умоляя о помощи. Но мальчика мое предложение совсем не вдохновило, он вцепился мне в руку, упираясь, и прошептал, жалобно подняв бровки:

— Это же неприлично.

— Ну, иди в штанах, — растерялась я от такой высокой нравственности. — Только тунику и туфли сними... Ну, чего ты, Этери?

Я с удивлением созерцала совершенно красный кончик его уха. Все остальное он успешно спрятал в серебряной волне волос, низко опустив голову. И я решилась на фамильярность: ласково погладила пушистую макушку и подняла пальцем подбородок. Губа у него была закушена, а реснички слиплись влажными стрелками.

— Эй, ты только не плачь! Ну, не хочешь — не надо, я же тебя не заставляю, — я завертела головой, пытаясь найти что-нибудь, способное отвлечь его от непонятного горя.

Мой взгляд упал на наших ллэ-ил, носившихся по волнам неподалеку от берега. Они были такие довольные и яркие, как птички, в своих модных водных костюмчиках... Ага! Я ткнула в них пальцем:

— А хочешь, я тебе такие плавочки подарю?

— Подарите?

В его широко распахнувшихся глазах отразилось такое изумление и недоверчивая радость, что я с трудом удержала наше национальное чувство юмора и не рявкнула: "Ну, не хочешь — как хочешь!", загоготав. Вместо этого я схватила его (на этот раз за поясок туники) и потащила в сторону ближайшей пляжной лавки, затараторив:

— Я тебе самые-самые красивые куплю, ты ведь из-за этого стеснялся, да? Конечно, как я не подумала, какой ллэ-ил пойдет купаться без купальника!

— Да, тор Шесс, — тихо сказал Этери, молчавший всю дорогу. Он застыл у порога и сжал руки: — это так унизительно — ходить в обносках... Простите.

— Не за что извиняться, — неловко улыбнулась я, буквально холодея от его неожиданной прямоты. И как я успела забыть, что с Этери неуместен пустой треп? В глаза вдруг бросилось, что манжеты рубашки, выглядывающие из-под его дешевой, но новенькой туники были обтрепанными, а пара ногтей на пальцах — ободранными.

Навстречу, любезно улыбаясь, выскочил продавец, и я, заявив, что почтенный нэй желает обновить свой пляжный гардероб последними столичными новинками, уткнулась в полку с безделицами. Может и себе плавки купить? Мои мокрые трусы остались валяться в песке и натягивать их будет противно... А так можно будет запереться в примерочной кабинке и подождать, пока перестанут гореть щеки... Я посмотрела на оттопыренную голую задницу фигурки пустынного беса и, вздохнув, решила не выпендриваться. Штаны закатаю.

Ужасно хотелось полюбоваться на Этери в обтягивающих шортиках, и скоро я уже нетерпеливо крутилась около примерочных, воображая себе разные пикантные картинки. Ага, раскатала губу! Шортики, конечно, были, но свободные и к тому же длинные, до середины бедра. А еще футболка в комплекте! И, разумеется, тоже не в обтяжку. Ну, хоть не мешком. Хотя, наверно, это и к лучшему: малыш был совсем не похож на моих дружков ллэ-ил... Они все были сияющие и словно налитые, с тонким рельефом мускулов, с гибкими и ловкими телами. А Этери оказался мучительно худеньким, с хрупкими выступающими косточками и трогательными полупрозрачными ручками-ножками. Наверно, костюмчик его красил.

Он стоял, чуть разведя руки, и тревожно блестел глазами, в ожидании моей реакции.

— Красота! — я продемонстрировала большой палец в знак одобрения и отправилась расплачиваться.

— Это так дорого, — расстроенно сказал он, услышав цену, — я лучше выберу другое.

— Ни за что! Ты оскорбишь меня до глубины души! — довольно заявила я. Купальничек обошелся мне в дневной заработок, но на что не пойдешь ради понтов, гы-гы.

Продавец понимающе подмигнул, рассыпаясь в похвалах моему вкусу и красоте моего же спутника. Спутник совсем засмущался, а мое настроение засияло золотой бляхой.

Последующие часа полтора, почти до самого заката, мы провели в простоте и благолепии: я обучала Этери владению серфом, а у него получалось. К нам присоединился бедный больной Форстен, и втроем мы весело плескались на мелких волнах защищенного волнорезом лягушатника. Потом я притащила хаос-насадки на доски и, нацепив это уродство (по словам Форстена, признающего ЭТО только как вынужденную меру, чтобы оседлать гигантскую волну), мы вырвались на оперативный простор, чтобы с воплями "Империя не сдается" гоняться друг за другом и сбивать в воду. Форстен был раненый, а Этери — вообще ллэ-ил, к тому же впервые вставший на мото-серф, поэтому я все время побеждала. Что не может не радовать.

Так я торжествовала, покуда была не поражена набежавшими эльфячьими ордами в лице Лины, Эзрена и Кариона.

— Смерть имперским оккупантам, — наставительно проговаривали брат с коллегой, топя меня в море.

— Эй, оккупант, — смеялась Лина, — сдавайся, уже закат и на воле пошли восьмые волны.

— Ага, заканчивай со своей гнилой благотворительностью, — ухмыльнулся Карион, заметив, что я поискала глазами Этери.

Я раскинула руки, всплывая звездой; они не знали, что каждое слово Этери наполнено смыслом, а время, проведенное с ним, — странным значением; но все равно, не имели права ругаться благотворительностью.

— Ща я с тобой покончу, — зарычала я, взвиваясь из воды наподобие дельфина (Южный Кхард — родина дельфинов), но была снова повержена и сдалась.

Форстен просигналил издалека в том смысле, что о малыше позаботится, и мы погнались за волной. По дороге к нам присоединилась остальная компания, и на вспучившийся горб восьмой волны мы взлетели боевым клином. Ревела вода, и свистел ветер, и дух захватывало от страха (дшшэ-ррэ не знают страха) и восторга. Я оседлала гребень, с беззвучным щелчком отстегнула хаос-модуль — далеко позади он раздулся оранжевым спасательным шаром — и осталась наедине с враждебными стихиями. Закат окрасил все кровью, и можно стало раскрыть, наконец, душу, и зайтись идиотским хохотом — никто не услышит.

Схватив его за запястье, Эми оторвала его руку.

Цитата из любовного романа.

Глава 3.

Проснувшись, я с удовольствием повалялась в кровати. В распахнутые окна за ночь пролезли побеги плакунии и распустили свои крупные бледные цветы — приятно посмотреть.

Предо мной заманчиво расстилались необъятные сорок дней свободы и безделья. Сорок дней можно будет дрыхнуть сколько влезет и отрываться с ребятами. Можно будет взять машину и куда-нибудь смотаться... Да хоть в Гереш. Или в горы. Просто разорваться от разнообразия перспектив.

Я лениво подвиглась на совершение утреннего туалета, размышляя о распорядке дня. Насколько я знаю, дшшэ-ррэ благородного второго сословия придерживаются очень строгого режима: подъем до рассвета, тренировка, работа или учеба, тренировка, занятия, просветляющие разум (возвышающие душу, очищающие дух — по выбору, а можно работой заменить), тренировка, время, посвященное удовольствиям (лучше работой заменить), сон (угадали, чем можно заменить? А вот и не правда — работой!), подъем до рассвета... И так всю жизнь. Впору возблагодарить богов за свою принадлежность к третьему сословию, которое устраивает казарму только в период службы, а монастырь — в период психического неадеквата. Интересно, а когда я сменю свой черно-нефрильный знак рода на серебряный, мне тоже придется каждый день попу рвать ради соответствия? А то уроню свое высшее офицерское достоинство, заслужу порицание и общественное презрение... прямо хоть от карьеры отказывайся.

Дом был пуст и тих, только из столовой доносилась музыка. А это значит, что отец завтракает в одиночестве. Удачно! Я рванула на звук. Любимый папочка пил горький гросг и изучал что-то в планшетке, время от времени небрежно водя по тачскрину левой рукой. Около правой его руки на полу сидел вашеми Ринти и делал ей маникюр. В смысле, ему... короче, вы поняли.

При моем появлении патрон, церемонно кивнув, сделал музыку тише и вежливо отвлекся на пару секунд от монитора, как бы дозволяя к себе обратиться. При большой нужде. Я, молча обозначив полупоклон, села рядом и стянула маленький ростбиф с его тарелки.

Ринти поспешно вскочил и скользнул на кухню за моим завтраком, а отец медленно перевел взгляд на свои ногти.

— Пять ллэ-ил в этом доме, — процедил он, — а придется, видимо, прислугу нанимать.

— Подожди немного, папочка, — фыркнула я, — скоро мы с Эзреном разъедемся и вашеми сможет облизывать тебя с ног до головы, не отвлекаясь.

— Боги, — он закатил глаза, — это моя дочь. или я в публичном доме?

— Я... я вовсе не это имела... — щеки и уши стремительно залило краской. Отец довольно рассмеялся.

Я запихала в рот еще один ростбиф и принялась сосредоточенно жевать, наблюдая как Ринти осторожно вносит серебряный поднос с едой. К тому времени, когда он налил гросг и расставил тарелочки с мясом и фруктами, я оправилась от смущения и попыталась ненавязчиво почитать новости в планшетке отца. Тот ловко загораживался плечом, и пришлось прибегнуть к отвлекающему маневру:

— Слушай, давно хотела спросить: а высокородные придерживаются режима дня?

— О, да, истинный сын высокого дома должен начинать свой день служением Ваэруну, продолжать во славу рода и Империи, и заканчивать служением Ллос.

— Ааа... эээ... дочь? — нашлась я.

Высокородная Ллирн´Лил АйесТорр´еРртх. Учебный бой в элитной военной академии на крайнем севере Империи.

Хаос-заряд срезал угол балки и, рассеявшись в податливом пластике едва ли наполовину, разорвался в предплечии. Ллирн судорожно вздохнула. Перекинуть лучевик в другую руку — уже в полете— очередь в сторону кучи помойных ящиков — боляши впиваются в пол, где ее уже нет. Молодецкий пинок разносит помойки, за ними — корчащийся "труп". Седьмой. Сбоку доносится короткий хрип — ЭрДи, жалея заряды, метко засаживает берцем раненой синей в солнечное сплетение. Рассредоточение. Прыжок на стену, переходы по разодранным коммуникациям "цеха". Какой-то недобиток пытается напасть на них сзади уже почти на выходе, но его снимает Кэр, безупречно, как всегда, ведущий арьергардный курс.

Вот, наконец, и реактор. Их тройка появляется из каких-то щелей чуть ли не под самым потолком — ха, вот вам, детишки, подарочек на вылупление! — и вниз летят последние гранаты, все сразу: болевые, световые и дымовые. Ллирн, задержав дыхание, прыгает в сотворенный ими ад, лучевик в левой, из правой с жуткой болью извивается черная змея заклятия Нии*. Все равно... ни на что ценное эта рука уже не способна. Эх, бить-колотить!

А я девчонка молодая, шептала Ллирн, очищая внешнее кольцо реактора. А мне всего пятнадцать лет. Она ушла в хаос от нападающей полной звезды воинов и вынесла оттуда сети разложения. И я открою двери рая. Сети положили всех — и своих и чужих. Почти всех. Империя не сдается. Ллирн нашла глазами ЭрДи, шагнувшую в сердцевину. В открытые двери вбегали условные противники. Тьмы и тьмы. И, наконец, увижу свет, губы уже не шевелились, все растворялось в переплетающихся черных щупальцах из разорванного сердца тьмы и вспышках разваливающихся хаос-контуров. Пять процентов мощности — хватит чтобы на территории остались лишь условные трупы. С днем вылупления, Ллирн, победа — хороший подарок на пятнадцатилетие, подумала она и условно умерла от боли.