Но вернёмся к чулкам. Она объяснила, что чулки, нравится мне или нет, но их наличие на мне отражается в поведении и движениях. То есть многие особенности поведения женщин того времени у меня в кадре будут получаться сами собой, без всякой игры. А в восприятии людей друг другом очень большой процент проходит по ведомству мелкого и неосознанного. Вот только, когда массив подсознательных нестыковок набирает критический объём, человек перестаёт доверять тому, что видит или даже начинает испытывать необъяснимую злость и неприязнь. Вот такой пердимонокль, так, что пришлось мне учиться в простых чулках ходить, и за складочками следить, и чтобы их край из-под юбки не показался. И действительно, уже даже просто сесть, как привык не получалось, чтобы края чулок не выставить на обозрение. Колени сильно не сгибать, чтобы чулки не оттянуть и складки не образовались, чтобы от натяжения завязки не поотстёгивались. И как наши бабушки в таких ходили? Ох-ох-ох! Что ж я маленьким не сдох...
Про то, что пилотка на моих довольно длинных волосах как на катке норовит съехать куда ей заблагорассудится, а нужно, чтобы она была посредине или чуть к правому уху, типа кокетства или шика армейского. Парням с их короткими ёжиками на голове никаких проблем, пилотки словно гвоздями приколочены. А мне свою всё время ловить надо. Вот если её на затылок сдвинуть, то она как тюбетейка никуда не девается, но это не по уставу, блин. А форму для армии тогда точно садист придумывал. Эта, прости меня, господи, гимнастическая рубаха, которая многим современным девушкам вполне платье заменит и ещё и слишком длинной покажется, её надо через голову надевать, а потом ремнём перетягивать. Я-то думал, что в армии ремень со звездой, что уже у офицеров с двумя язычками широкий с прострочкой. Оказывается, в те годы ремень с бляхой давали далеко не всем, а красивые с прорезной звездой были вообще только у старшего комсостава. Так там ещё и застёгивается он на пимпочку круглую, для которой дырки больше полусантиметра в диаметре. То есть выдали практически совершенно обычный ремень, в который меня два раза обернуть можно, но отрезать лишний кусок нельзя, ведь этот же ремень будет подпоясывать и поверх шинели, и поверх полушубка или ватника. Поэтому конец в тренчик заправить и следить, чтобы не выбился в ненужный момент, а он постоянно выскакивает как намыленный. В общем, во время этих съёмок я и с винтовкой в строю походил, и в шинели и плащ-палатке под дождём из поливального шланга на посту постоял, да и по стрельбищу наползался. Хорошо, хоть это уже в комбинезоне камуфлированном делали. Вообще, к съёмкам очень серьёзно подошли. И полуторки были почти как настоящие, и пару танков пригнали для пущего антуража. Эти несчастные танки во время съёмок раз двадцать перекрашивали, номера меняли, бочки вешали, брёвна на корму привязывали, тросы всякие, то они вроде как с остатками маскировки в ветках ездили, железяки страшные...
Из Рязани уезжали уже в середине ноября. Нас провожали как родных, весь полк на плацу собрался, чуть сам слезу не пустил. Вообще, съёмки по плану рассчитаны до конца июня, но уже идут разговоры, что хорошо будет, если до следующей осени уложимся, а потом ещё озвучка. Это я с "Зуфи" так лихо отстрелялся, что меня кто-то другой озвучил. Здесь же будет полностью выдержанный по правильной технологии процесс, то есть озвучка нам предстоит отдельным самостоятельным этапом, скорее всего до следующих новогодних праздников. Нам объявили, что месяц мы ударно работаем на съёмках, и на месяц нас отпустят по домам отдыхать и встречать Новый год.
Теперь съёмки шли на каком-то полигоне рядом с Москвой. Наши москвичи домой мотались через день, а порой зависали дома на пару дней и носа на площадку не казали. С одной стороны мне ужасно хотелось побывать в родном городе, пройтись по знакомым улицам, но с другой было жутко и страшно, что там всё иначе и мне это не понравится. Я ведь уже видел на фото мавзолей на Красной площади. Ну, кто же не знает каноническую мрачную ступенчатую гранитную пирамиду. Вот только тут мавзолей был совсем другой. Вместо пирамиды был скорее стилизованный Парфенон, только колонны не круглые, а квадратные в плане и гранитом обшитые. На уровне второго этажа по кругу типа балкона сделано и крыша плоская. Не знаю, мне не понравился, наш как-то привычнее и органичнее. На площади нет здания Исторического музея, а собор Василия Блаженного какой-то не такой. Вот и не знаю, хочу или не хочу я увидеть эту Москву...
Да, тут на днях чуть не подрался с Виталием. Я ведь в сценарии читал, что Кундоз в одном из снов-воспоминаний поёт грустную казахскую песню. Ну, поёт и поёт. На казахском, да хоть на вьетнамском. Мне же в голову не могло прийти, что эти придурки казахскую певицу для этого ищут. Хорошо, что это выяснилось до того, как нашли и договор заключили. А Виталий, вот ведь какая зараза ещё наезжать на меня начал, что там петь нужно без музыки под звуки степи, что такое не каждая профессиональная певица спеть может, тем более на чужом языке, и не мне — соплюшке на такое замахиваться, он, по этому поводу специально в филармонии консультировался. Вот! Вот так и дал бы по этой очкастой наглой морде. Объяснять в такой ситуации что-либо бесполезно, пришлось его на "Слабо" ловить. Но песню моей героини я точно никому не отдам, это же просто оскорбление меня — как вокалиста получится, плевок в мою нежную трепетную душу. Приехали две казахские тётки из ансамбля народной казахской песни, их как консультанток пригласили, с ними мне нужно было песню народную подобрать. Обе упёрлись в какую-то очень любимую казахами песню, которую они и предложили. По мне, это надо петь не девочке в степи, а куче пьяных мужиков на празднике, по звучанию чем-то на нашу "Шумел камыш..." очень похоже, да и не песня это, а речитатив такой растянутый, наверно, чтобы у певцов после кумыса икать было время. А эти бабы упёрлись, что это самая лучшая песня и народная... Вот же не было печали. Я уже даже подумывать стал, а не найти ли мне какую-нибудь незатейливую русскую девчоночью песенку, как наши тётки наконец разродились. Голоса у них... Ну, не будем смеяться, грех ведь, над убогими. Песенка... Ну, а чего вы хотите от искусства, которое по сути — это акыны в степи. Еду на лошади, с похмелья башка разваливается, в руке дутар, кабыз или что там у них из музыкальных инструментов с парой струн из бараньих кишок и, что вижу, то и пою. Вот и эта песенка про маму — этот стон у нас песней зовётся, точнее не скажешь. Я попросил перевод, незамысловатый смысл, и вдруг понял, что этот ужас, если постараться, вполне можно спеть. Причём песня отлично ложится на довольно мягкую трогательную мелодию, чем-то на медленный вальс похожую. Конечно, без музыки всё придётся голосом сделать, но у меня даже руки зачесались. Засел на целый вечер текст записывать. Варварство конечно, записывать казахский с помощью русских букв, правда я писал не совсем кириллицей, я писал фонетическую транскрипцию, всё равно я вязью писать не умею... И это даже не буквы, а транскрипция для себя, чтобы представлять, как это звучать должно, и с квадратными скобками не заморачиваюсь. А фигли! Нас и такому учили. Мы же профессиональные филологи, а не погулять пришли. Прочитал свою запись, попросил тёток поправить, если я где-то не так произношу. В паре мест поправили. Виталий сначала с нами сидел, а когда услышал, как тётки эту песню заголосили, за голову схватился и убежал. Да, такое слушать, не один жбан кумыса натощак выпить надо и монгольской архи сверху заполировать, если под рукой польского сивушного бимбера не окажется. Ну, мне-то какая разница чего они там голосят? Я совсем иначе собираюсь петь, мне произношение правильное нужно. Когда понял, что понимаю, как все слова звучат, я тётенек поблагодарил и остался один прикидывать, как это будет звучать. Хорошо, что я гитару дядькой Юрой купленную с собой взял, быстренько подобрал буквально на одной струне канву мелодии и песня зазвучала. Пропел её тихонько, понял, что смогу спеть и спать пошёл, и так уже часа два ночи было. Назавтра позвал Виталия и казашек песню принимать. Вы бы лицо нашего режиссёра видели, он же накануне завывания беременных ишаков в пустыне уже слышал и могу попробовать представить, чего примерно он от меня ждал. В этот раз уже без гитары, только помогал себе рукой, словно показывая для себя ступеньки перехода к следующей части мелодии. Мне было совсем не до того, чтобы на зрителей смотреть, я на руки свои смотрел и в текст подглядывал, чтобы не сбиться. Допел. Тишина. Поднимаю глаза. Я даже испугался. Не могут у казахов такие круглые глаза быть, а у Виталия глаза чуть на лоб из-за очков не вылезли. Я даже оглянулся на всякий случай, вдруг у меня за спиной монстр какой из стены вылез, чего они так выпучились?
— Это ты что спела? — Наконец смог говорить Виталий.
— Ну, это то, что они вчера пели, только я немного мелодию изменила и голосом поработала. А что? Совсем плохо, да?
— А про что песня хоть?
— Ну, там ребёнок про маму вспоминает и грустит немного...
— Так, дамы! Со словами всё понятно? Казахи её поймут?
— Так, будто казашка поёт, даже акцента нет.
— Вам-то нравится?
— Только у нас в ансамбле так никто не споёт...
— Аюна! Ты готова сейчас эту песню записать?
— Да, в принципе ничего сложного...
— Так. Вам спасибо! Деньги у директора картины получите. Аюна, мы сейчас едем песню записывать. Сейчас только дозвонюсь и уточню, а ты готовься выезжать...
Так, лихо, можно сказать, за одни сутки родилась песня, мелодию которой, мне пришлось потом на ноты положить, и аранжировку для оркестра сделать, и она стала лейтмотивом всего фильма. Исполнить её мне, правда, не доверили, её какой-то оркестр для фильма сыграл. А я прикидывал, что если студию найдут, то я потихонечку на рояле и гитаре сделаю потихоньку имитацию под оркестр с домрами и балалайками. Неожиданно очень мило получилось. Фактически, это первая чисто моя мелодия, а не утащенная у кого-то. Но вообще, мы на этих съёмках были почти целыми днями заняты. Нет, мы не торчали всё время под наведёнными камерами, больше всего времени приходилось просто ждать. То операторам нужно солнце, то наоборот, то ночная съёмка и нужно две ночи, вернее вечер и допоздна готовиться, чтобы потом сцену снять. Я уже так наползался, и думаю, что звание почётного пресмыкающегося мне можно смело давать, а слова "мы пол-европы по-пластунски пропахали" мне можно себе на грудь вешать, сотню километров точно прополз. Просто по снегу в маскхалате с винтовкой ползать ещё ничего. А вот когда нужно ползать и бегать, после того, как эти гады — пиротехники поработали, вот тут начинается жесть. Эти придурки для красоты взрыва в кадре маму родную продадут. И хоть перед съёмкой нас сначала проводят по размеченным дорожкам, где нам ничего не угрожает, как они говорят. Репетируем, куда бежать, куда падать, куда у меня после взрыва шапка улетает, это типа мы под артобстрел попали, а к шапке леска привязана и её с моей головы спиннингом сдёргивают. Один раз они таки мне подсуропили. Перед съёмкой меня один водил и показывал, вот здесь бахнет и вот здесь. Уже когда вы пробежите. А вот здесь хлопнет прямо перед вами. Вон туда падаете и всё нормальненько будет. Там ещё раз пять бахнет и съёмка окончена. Ну, и чего после такого объяснения бояться? Знал бы. Вы же помните, что голова у меня девичья, нежная и слабая. Это их, "хлопнет" прямо в лицо как жахнуло, что мне даже не нужно было куда-то отпрыгивать, меня туда просто внесло взрывной волной. Хорошо, что я уши перед этим берушами заткнул, хоть перепонки не порвало, а вот баротравму средней степени получил. Я как положено честной старательной артистке после команды "Мотор" бегу зигзагом со своей снайперской винтовкой в обнимку. Шаги считаю, всё выполняю, что мне велено, как вдруг мне прямо в лицо со всей дури бьёт бруствер окопа...
В себя пришёл я уже в Москве, на белых простынях в реанимации и под капельницей. Попадись мне в тот момент эти пиротехники, они бы у меня всей бригадой инвалидами стали. Долбодятлы! Маму их! В голове звон, в глазах двоится, палата качается и меня тошнит, хотя вроде нечем. Только на третий день я смог впервые по стеночке сам до туалета доползти. Приехавшему на второй день Виталию я честно сказал, что если в к моему приезду на площадке ещё хоть один пиротехник будет, я его буду долго и старательно инвалидом делать, а потом патроны найду и докажу, что у нас фильм про снайперов. Режиссёр меня заверил, что с этой бригадой пиротехников мы больше работать не будем. Врачи сказали, что уже через неделю меня выпишут и режиссёр ускакал счастливый. Везёт человеку, так легко его счастливым сделать. Ещё через день меня перевели в обычную палату, правда меня туда одного положили. Из-за сотряса мне ни глаза, ни уши напрягать нельзя. Лежу, в потолок пялюсь. Ни телевизора, ни телефона, ни планшета. Доктор не велел, садист. Даже по коридорам не походишь, голова ещё кружится и тошнит всё время. Остаётся только делать то, что девушкам не рекомендуется, то есть думать. Вспоминаю, что время уже середина декабря, может после больницы я сразу домой поеду? И как там моя Мульча? Сюда её взять не разрешат. Мне капельницы с глюкозой ставят, и я лежу с исколотыми руками. Вот ведь раньше о таких проблемах даже не подозревал, вены были как жгуты, а теперь вроде лежу, даже дышать стараюсь через раз, но всё равно вена лопается и раствор мимо дует. Тоненькое у меня всё и нежное. Вот когда в корейском госпитале лежал, с этой проблемой вроде не сталкивался. Там мне сразу какую-то канюлю в ключицу вставляли и уже к ней капельницы подключали и лекарства вводили...
И примерно в этот момент меня вдруг торкнуло. В голове явно проявилась песня из фильма "Ожидание полковника Шалыгина", такая вроде непритязательная и простая, но при этом удивительно берущая за душу. Само собой, что мне её спеть не получится, петь должен мужчина, главное, голос должен быть не столько сильным, сколько проникновенным, её не петь нужно, а исполнять, как Бернес почти без голоса делал. Слова как-то сами всплывали в голове "Далеко родимая сторонка, вечер вставил в окна синеву, затеряйся где-то похоронка...".** Для создания атмосферы прекрасно в фильм впишется, сценка, как кто-то под гитару или гармонь в землянке тихонько наигрывает и поёт. Выпросил у сестры, как она не брыкалась ручку и бумагу. Нотные листы конечно в больнице не найти, поэтому ноты пришлось писать на от руки разграфлённом нотном стане. Потом в темечко стала биться легендарная песня Окуджавы из "Белорусского вокзала", где Ургант поёт про десятый десантный батальон. Песня отличная, тут ничего не скажешь, но вот в канву этого фильма она точно никаким боком не влезет. Вот из Окуджавы в виде фоновой фронтовой песни отлично ляжет "Бери шинель, пошли домой...", только она к концу войны подходит. А вот, когда в последний день перед выпиской в голове вдруг всплыла наверно всего один раз слышанная песня Розенбаума посвящённая ночным ведьмам "Вальс на плоскости". Песня сильная, мощная, почти по теме, ведь женщины на войне были не только снайперами и связистками, не говоря про медсанбаты, но и летали, да ещё как летали. Если чуть доработать сценарий и сделать такой изгиб, вроде как на награждении Кундоз могла познакомиться с лётчицей — героиней из женского полка. И тут под посещение женского полка пустить эту песню, получится бомба. На лист сам стал ложиться текст "Их не звали, тут разве до них? Ведь девчонки в войну не играют...", если Виталий это не поймёт, уже я этого не пойму. Эх, певца бы найти хорошего, а я ведь толком не знаю никого. Ну, ладно, пусть режиссёр сам крутится, как тот милиционер, пистолет выдали, вот и крутись как хочешь.
