Аластер Рейнольдс "Наизнанку"

— Мы пока не знаем, что с ними случилось, не так ли, приятель?

— Ничего хорошего, я полагаю.

— "Тайна покинутого дирижабля! "Мария Селеста" нашего времени ушла в штиль под Землю!" Звучит заманчиво, как думаете?

Пока Мергатройд, Мортлок и Брукер продолжали рыться в трюмах, я схватил мисс Косайл за запястье и с силой прижал ее к одному из ребер гондолы.

— Хватит игр, Ада, — прошипел я, в то время как Рамос бесстрастно наблюдал за происходящим.

— О, Сайлас, теперь вы со мной на "ты"? — Она высвободила руку и сделала преувеличенный жест, изображающий обморок.

— Это притворство, — сказал я. — Этот легкомысленный молодой репортер. Вы знаете о "Деметре" и "Европе" гораздо больше, чем показываете. Что это: проверка, чтобы понять, сколько мы сможем выдержать, прежде чем сломаемся?

— Коронель, — сказала она, хлопая веками в притворном отчаянии. — Пусть этот человек отпустит меня!

— Я не буду, — сказал Рамос. — Он прав, спрашивая вас, что вам известно. Между нами, мы начали прозревать. Вы — часть чего-то, и Дюпен тоже. Мы тоже, сами того не подозревая. Мы бывали здесь раньше: на другой "Деметре", в другой "Европе". В других местах.

— Это лечение радием, несомненно, подействовало на вас, Лионель, — сказала она, сочувственно покачав головой. — А что касается вас, Сайлас, я бы на вашем месте отказалась от напитков с радием, которые вы так любите. Продолжайте глотать это пойло, и вам повезет, если к Рождеству челюсть останется на месте.

Я прижал ее к себе сильнее, наклоняясь, пока наши лица не оказались достаточно близко, чтобы мы могли поцеловаться. Я желал ее, даже когда она доводила меня до бешенства. Она доводила меня до отчаяния. Я хотел дорожить ею и в то же время уничтожить ее; хотел, чтобы она делилась со мной всеми своими секретами с доверием любовника, в то время как пытался выведать эти секреты с помощью самых подлых методов допроса.

Из врачей получаются отличные следователи.

— Где мы находимся? — спросил я.

— Как вы думаете, где мы находимся? На борту корабля под названием "Европа", покинутого своей командой.

— Это конец или просто еще один сон на этом пути?

— Это не конец, нет. — В ее глазах появилась холодность, игривый огонек погас. Она опускала одну вуаль. Вопрос был в том, скрывалась ли под ней другая вуаль? — Но насколько далеко вы продвинулись, Сайлас, насколько близко к тому, чтобы принять факты, можете сказать только вы.

— Только я?

— Только вы. — Она провела языком по губам. — Проблема в том, что вы не хотите смотреть правде в глаза. Я бесчисленное количество раз показывала вам правду, но мы всегда возвращались к этому. Вы находите способы покончить с собой. Вы изменяете ход событий, чтобы вернуться к самому себе. Сломанная мачта, выстрел в живот, приливная волна, сотни других смертей.

— А я? — спросил Рамос, неумолимо прислушиваясь.

— Вы ни в чем не повинный пассажир, дорогой Лионель. Увлеченный своей фантазией, он получил некоторую свободу действий, но не в состоянии сформировать более масштабное повествование. Только ему решать, жить вам или умереть.

— Это не ответ.

— Вы не можете понять, по крайней мере, с вашим нынешним когнитивным уровнем. — Она посмотрела на меня. — Сайлас может, но не станет. Правда действует на нервы. Каждый раз, когда он прикасается к ней, он снова погружается в свои фантазии. Мне приходится постоянно выводить его из этого состояния. Это все равно что выманивать щенка из-под одеяла. Если я слишком стараюсь — а я стараюсь, — он отступает.

— Я надеялся, что в ее словах будет смысл, — посетовал Рамос.

— Я тоже так думал.

— Это корабль, — сказала мисс Косайл после тяжелого вздоха. — Космический корабль под названием "Деметра". Он был отправлен вслед за более ранней, конкурирующей экспедицией, кораблем под названием "Европа". Эти два понятия этимологически связаны, вы знали? Деметру иногда называют эпитетом Европы.

— Где мы находимся? — нажал я.

— В Европе.

— Я сказал...

— Нет, тупица. На Европе. На спутнике, а не на корабле. О, смотрите, на самом деле все очень просто: над нами не скала, а лед. Слои льда, плывущие над темным океаном. И мы спустились в него не через прорубь Симмса. Мы пробурили и проплавили путь через ранее существовавшее слабое место во льду, трещину Топольского.

— Топольский настоящий? — спросил я.

— Они все настоящие. Топольский — искатель славы, триллионер, который профинансировал эту затею. Экспедиция реальна. Вам просто кажется, что это вымысел.

Я покачал головой, отрицая ее рассказ, хотя какая-то часть его соответствовала истине.

— Зачем мне бороться с этой реальностью?

— Потому что с экспедицией случилось что-то очень, очень плохое.

Я оглядел заброшенную, разбитую гондолу. — Для команды "Европы"?

— И для них тоже.

— Тоже?

— Это самая сложная часть, Сайлас. И для вас, Лионель. С командой "Деметра" тоже случилось что-то ужасное. — Она кивнула сквозь стены на Сооружение за ними. — Внутри этой штуки.

— Мы туда еще даже не заходили, — сказал я.

— Ну что ж. Вот тут-то и начинаются неприятности, Сайлас. Это уже случилось — и уже происходит сейчас. Все уже вошли внутрь. Отряд "Деметры" пойман в ловушку и умирает внутри Сооружения. Инопланетная машина по сбору данных понемногу высасывает из них мозги. И если вы не посмотрите правде в глаза — не осознаете своей ответственности перед этой экспедицией, — никто из них оттуда не выберется.

— Если бы она хотела объясниться, — сказал Рамос, — она бы придумала лучший способ, чем этот.

— Если только все, что она нам говорит, не правда, — ответил я.

— Так и есть, — подтвердила она. — Но в этом нет никакого смысла. Вы думаете, я впервые вам все объясняю? Мы уже прошли этот путь. Вы просто отказываетесь видеть...

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Но я это сделал.

Это был толчок, как будто меня разбудили посреди сна. Я огляделся и увидел обстановку, которая, как я мгновенно понял, была истинным проявлением реальности.

Меня окружали металлические стены. Они тянулись в четырех направлениях, вдоль носовой и боковой осей корабля. Стены представляли собой беспорядочную мозаику из поручней, сервисных решеток, приборов, консолей, обзорных экранов, камер наблюдения и модулей встроенного оборудования. На стенах висели полосатые светильники, излучавшие слабое красное свечение, достаточное для навигации и работы. Терминалы ввода данных светились слабым голубым свечением, клавиши компьютера подсвечивались мягко светящимися светодиодами. Любая поверхность, которая еще не была задействована, была покрыта липучками и нейлоновыми привязями. Клейкие бумажки трепетали в потоках воздуха, поступающего из рециркуляторов, одна или две из них оторвались и разлетелись по кораблю, как бледно-желтые бумажные бабочки. Инструкции, указания по эксплуатации и нанесенные по трафарету предупреждающие надписи покрывали все остальные предметы. Я узнал надпись: это был тот же спартанский шрифт, который я мельком видел в машинном отделении колесного парохода. Тогда, как и сейчас, реальность прорвалась сквозь сон.

Я присел на корточки на одной из решеток для доступа. Я был одет в желтый облегающий костюм, предназначенный для того, чтобы затруднять движения и, следовательно, предотвращать истощение костной, мышечной и сердечно-сосудистой систем в течение длительных периодов невесомости. Я ущипнул себя за ткань на плече, где была выбита эмблема.

На ней большими буквами было написано "Деметра ИНЕ", а под ней — стилизованное изображение: Юпитер на заднем плане, белоснежная сфера Европы на переднем плане и стрелка, направленная из глубокого космоса, указывающая траекторию нашей миссии. Стрела изогнулась дугой вокруг Европы, и ее острый конец вонзился в лед и в недра спутника. Знакомые имена по окружности эмблемы миссии: Ван Вут, Мергатройд, Топольский и так далее, а также логотипы наших основных коммерческих спонсоров.

— "ИНЕ", — произнес я вслух. Затем вспомнил: "Исследование недр Европы". Это мы. Это экспедиция!

Мы пересекли межпланетное пространство на экспериментальной термоядерной ракете для максимально быстрого перехода. Как бы быстро это ни было по сравнению с химическими или ионными двигательными режимами, экипаж все равно нужно было погрузить в столь же экспериментальную форму анабиоза. Целью этого было как сохранение ценных бортовых ресурсов, так и не дать всем сойти с ума в психологической скороварке, в которой находился космический корабль.

После первоначального разгона "Деметра" летела в невесомости до встречи с Юпитером, где ее двигатели были вновь запущены, чтобы замедлить ход и вывести "Деметру" на орбиту вокруг Европы.

Однако теперь мы уже не были в невесомости.

— Корабль разделяется, — сказал я вслух, погрузившись в восторженные воспоминания. — Часть остается на орбите, часть опускается. Посадочный модуль проходит сквозь лед, а затем опускается в океан, превращаясь в подводный космический аппарат! Наши воздушные шлюзы становятся гидрозатворами! Когда мы завершим наши исследования, мы вернемся на орбиту для встречи с крейсерским модулем, готовым к длительному возвращению на Землю.

Один только мой вес подсказал мне, что мы достигли Европы. Хотя было определенное ощущение подъема и падения, мне едва ли требовалась энергия, чтобы сохранять согнутую позу. За иллюминаторами, которыми были усеяны стены, во все стороны простиралась чернота. В космосе такое случается редко: одна часть корабля обычно подвергается воздействию солнечного света, хотя и ослабленного расстоянием, а другая находится в тени. В действительности, это была стандартная процедура — поворачивать корабль таким образом, чтобы выровнять температурный градиент между его компонентами. Было бы совсем темно, только если бы мы скользили в тени, отбрасываемой планетой или луной, но даже в этом случае должно было быть видно несколько звезд, яркость которых усиливалась из-за отсутствия конкуренции со стороны Солнца.

Так что я знал, где мы находимся, даже не сверяясь с приборами и бортовыми журналами. "Деметра" выполнила работу, для которой была создана: достигла океана Европы.

Если бы я пробил одно из этих окон, мне пришлось бы бороться не с декомпрессией. Это была бы вода соленого океана возрастом в миллиарды лет, который никогда не знал заходящего солнца; океана, который нагревался и оставался жидким только благодаря приливным нагрузкам, возникающим на орбите Европы вокруг Юпитера.

Я протянул руку, чтобы потрогать сплав одной из соседних панелей. Он казался настоящим. Сквозь него я уловил гул множества процессов жизнеобеспечения: шум циркуляторов воздуха, генераторов и теплообменников. Я изучил свою руку, на которой из-под тугой манжеты нагрузочного костюма виднелось костлявое запястье. Тонкие пальцы — рука хирурга. Ощущалось ли это прикосновение плоти к металлу более реальным, более аутентичным, чем в ранних версиях "Деметры"?

Возможно.

Разница заключалась в том, что теперь у меня было предвидение, позволяющее подвергать сомнению реальность происходящего. Очень редко во сне мы спрашиваем: — Это сон? — И когда мы это делаем, этого вопроса достаточно, чтобы разрушить чары сна.

Этот сон сохранялся. А это означало, что это был не сон или, по крайней мере, что он был построен на гораздо более прочном фундаменте, чем раньше.

Корабль тоже казался пустым. До меня не доносилось ни голосов, ни каких-либо других человеческих звуков.

С одной стороны, это был корабль-призрак: его команда превратилась в призраков.

Все уже ушли внутрь.

Так что же я все еще здесь делаю?

Я снова обратил свое внимание на название миссии, на череду фамилий, окаймляющих ее.

И увидел, что их семь.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Я моргнул, чтобы справиться с секундным замешательством, как будто ход моих мыслей перескочил с одного рельса на другой.

Меня охватило головокружение. Я оперся на одну из прогнувшихся панелей гондолы.

— С вами все в порядке, Коуди? — спросила мисс Косайл. — Вы выглядите так, словно кто-то только что прошел по вашей могиле.

— Я почувствовал... Вспомнил... — Но я покачал головой, не в силах привести свои мысли в порядок, не говоря уже о том, что это могло бы иметь смысл для меня, не говоря уже о моих товарищах.

— Возможно, лихорадка Дюпена все-таки заразна, — сказал Рамос с беспокойством в глазах.

— Дело не в этом, Лионель. Он кое-что увидел — правду, с которой предпочел бы не сталкиваться. Меня очень расстраивает, что он вернулся к своему повествованию, забыв о процессе самоанализа, который привел его к моменту концептуального прорыва.

Рамос посмотрел на нее с настороженностью, с какой смотрят на дикую кошку. — Вы на себя не похожи, мисс Косайл.

— О, я что, вышла из образа? — Она с жалостью улыбнулась ему. — Кто может винить девушку, а? Меня это и так сбивает с толку, и я знаю, что с ним происходит.

Его тон стал жестче. — Что с ним происходит?

— А вы, здоровенный мексиканский увалень! — Она игриво толкнула его локтем. — Только что вы плыли по течению его рассказа, как игрушечный кораблик, ни о чем не спрашивая. А в следующий момент он поднял ваш порог восприятия ровно настолько, чтобы правда начала просачиваться наружу. Но как только он начинает осознавать общую картину — реальную картину — он отключает и вас. Прямо сейчас вы в сознании, но находитесь в состоянии самовнушения, полностью поглощая его повествовательные реплики. В конце концов, это пройдет — вы снова начнете что-то вспоминать, например, ту процедуру трепанации, — но только в том случае, если на этот раз он позволит вам прожить достаточно долго.

— Почему вы все это говорите? — спросил я.

— Потому что я вечная оптимистка, и рано или поздно что-то из этого должно будет получиться. Если нет...

— Коронель Рамос! — позвал Мергатройд, прерывая наш разговор. — Мы кое-что нашли! Вам всем лучше это увидеть.

Рамос, Косайл и я осторожно продвигались по гондоле, не сводя глаз друг с друга. Между нами лежало какое-то трудное незавершенное дело, как будто мы были вынуждены возобновить спор, начала которого никто из нас не помнил.

Мергатройд стоял у дыры в борту гондолы, где внешняя обшивка отслоилась от ребра конструкции, образовав отверстие, достаточно большое, чтобы в него можно было протиснуться. Оно находилось на противоположной стороне гондолы от места нашего входа, ближе к Сооружению, а не к "Деметре".

За ним была темнота.

Я вглядывался в эту лишенную света необъятность, и на мгновение у меня закружилась голова, и я почувствовал, что это жидкость: черное море, давящее на маленький пузырек жизни и воздуха, в котором мы оказались. Мгновенный и ужасный ужас перед тем, что я могу утонуть и оказаться в заточении, охватил меня, пока я не заставил себя еще раз увидеть эту черноту как отсутствие.

Мергатройд посветил фонарем в пустоту.

Расстояние примерно в пятнадцать футов отделяло нас от Сооружения, или, скорее, от его ближайшей к нам крошечной части. Гондола остановилась рядом с одной из более гладких частей объекта, а не с одним из выступающих участков.