Божественное вмешательство

Поставив кувшин на столик, Септимус стянул через голову накидку и покосился на доспехи. "Проклятая женщина! Что она со мной делает? Я не хочу сражаться!"

— Первый манипул за ворота! Посмотрим, на что способны галлы. Командуй, друг мой, я скоро буду.

* * *

Солдаты первой манипулы, маршируя, вышли за ворота лагеря. Галлы, увидев движение в стане противника, подняли невероятный шум. Манипула, промаршировав шагов двадцать, остановилась перед рвом. Ворота в крепость закрылись. Мариус, окинув взглядом затаившихся на стенах велитов, поднялся на башню у ворот.

Отряд галлов человек в пятьсот с гиканьем и воем бросился в атаку. Солдаты легиона, стоящего перед воротами, прислушиваясь к воплям врагов, покрепче сжимали пила, готовясь к броску.

Первый ряд манипулы, метнув дротики в атакующих галлов, встал на колено и прикрылся щитами. После броска из второго ряда, центр галлов просел, а фланги предприняли попытку спуститься в ров, где и нашли быструю смерть. Велиты в одно мгновение забросали отважных галлов легкими пила.

Легионеры, не нарушая строя, атаковали оставшихся в живых галлов. Запела буцина, ворота открылись, и манипула за манипулой легион неспешно стал выходить из лагеря.

Со стороны войска сенонов стали слышны звуки карниксов. Теперь уже все галлы бежали к лагерю в атаку.

Первый легион Этрурии компактно выстроился справа от ворот и ожидал атаки галлов. Две манипулы второго стали слева. И галлы, увидев, что тусков там так мало, стали смещаться вправо, мешая друг другу.

Манипулы выдержали первый удар. Галлы завязли в плотном строю легионеров, мешая друг другу орудовать длинными мечами. А между тем выходящие из лагеря тусков манипулы вгрызались в плотную массу сенонов, прежде выкашивая изрядные бреши в толпе врагов дротиками.

Галльские вожди, видя, что плотный строй тусков их отважным воинам сломать не удалось, призвали соплеменников атаковать стены. Мало-помалу фронт галлов растягивался, сеноны под градом дротиков и стрел, летящих сверху, умирали во рву, но кое-где смогли развить успех и взойти на стены. Не встречая там сопротивления, они подавали знаки своим братьям по оружию, и все больше галлов устремлялись туда, где, как им казалось, ждет их добыча и слава.

В тот день около тридцати тысяч сенонов нашли свою смерть, попав в железные тиски между легионами Этрурии.

Десятки тысяч обессиленных мужчин, женщин и детей уже рабами шли в Арреций и дальше — на юг Этрурии. Рим остро нуждался в новых рабах.

Разбив основные силы сенонов, Септимус Помпа без особых усилий взял Фельсину и, оставив там небольшой гарнизон, отправил легионы грабить мелкие оппидумы и селения галлов. Сам он вернулся в Арреций и, проводя дни в пиршествах, принимал послов от своих легатов, извещавших о добыче, состоящей не только из галльского золота, но и прекрасного урожая этого года — пшеницы и ячменя.

За два месяца, прошедших после разгрома галлов, сенонская Галлия обезлюдела.

* * *

Ранним солнечным утром консул Этрурии Септимус Помпа по воле народа и указу сената именуемый нынче "Fides" (что-то вроде доблести и благочестия, дарованных Богами) вышел из дома, пребывая в абсолютном состоянии счастья.

То ли морозная ночь, то ли, может, свет славы привели Спуринию на его ложе. Больше телом не овладевала странная апатия, кровь, разгоняемая ударами сердца, снова бурлила, даря ощущения силы.

Земля вокруг дома и терракотовые плитки на дорожке намокали от разогретого Солнцем инея. Септимус потянулся, ловя струящееся от Божества тепло. Звон амуниции неприятно отразился в теле, Септимус открыл глаза и увидел солдат, поддерживающих на плечах окровавленного офицера. Бедняга еле переставлял ноги. Непонятная тревога обручем сковала грудь, Септимус побежал навстречу идущим к нему.

— Нумерий! Кто посмел? — в раненном офицере Септимус узнал Нумерия — трибуна в легионе Руфуса. — Что с Руфусом? Легион...

— Разбит, — ответил Нумерий. Его лицо в корках засохшей крови производило ужасное впечатление, но сам Нумерий не был даже ранен, он еле держался на ногах от усталости. А что до крови на его лице, скорее, это была кровь павших в бою товарищей, а не врагов. — В двадцати милях от Мутины мы выбрали место для лагеря. Вскоре, увидели конных галлов. Руфус скомандовал боевое построение, легион построился. Галлы ушли. Мы стояли до полудня. И как только запели наши буцины, сигналя отбой, тысячи всадников, сверкая на солнце, обрушились на нас. Легион не устоял. Мне показалась, что нас смели быстрее, чем клепсидра потеряла хотя бы каплю. Те, кто пережил удар этих грозных всадников, побежали. Я был в их числе. Мы наткнулись на воинов, чьи доспехи тоже сверкали на солнце, а длинные хасты и высокие щиты не оставили нам ни единого шанса пробиться. Я притворился мертвым. Эти грозные воины, пленив наших братьев, под звуки карниксов и барабанный бой ушли. А вечером пришли мародеры. Я, убив парочку, забрал их лошадь и скакал к тебе без отдыха.

— Алексиус! — закричал Септимус, разрывая на себе палу.

— Успокойся, брат, мертвые нам не смогут помочь! — Нумерий попытался остановить безумствующего друга, но, попав под взмах тяжелой руки консула, рухнул к его ногам.

Глава 20

— Мы снова собрались вместе спустя столько лет, — Септимус Помпа окинул взглядом друзей по контубернию. — Нас сплотила тогда не служба и не солдатская доля, а измена и, как мы все считали, смерть нашего командира от руки негодяя и карьериста.

— Все так, Септимус, но я не помню тебя столь красноречивым, — отозвался Мариус Мастама. — Не темни, говори по существу, зачем ты отозвал из Галлии легионы и призвал нас на совет? Что значит твой намек об Алексиусе? Он жив?

— Он жив. Это его воины разгромили легион Руфуса, — только Мамерк и Нумерий не улыбнулись, услышав утверждение Помпы.

Мариус Мастама поднялся с места и, опираясь о край стола, заговорил с нескрываемым раздражением:

— Боги видят, ты, видно, сошел с ума от вина, что пьешь каждый день! Даже если Алексиус и выжил, то как ему, всего лишь центуриону, удалось собрать и вооружить армию, с легкостью уничтожившую легион Этрурии?

Столь обидную речь Септимус выслушал спокойно. Снисходительная улыбка лишь скользнула по его губам и спряталась за маской добродушия.

— Да, я славлю Бахуса и пью лучшие кампанские вина, но если бы я выжил из ума, то не победил бы италиков и кампанцев, и луканы не тряслись бы от страха, слыша мое имя. Вольски, сабины... А сеноны, навеки изгнанные из Галлии только вчера?! — голос Септимуса уже гремел, эхом отзываясь в стенах атриума. — Спроси у отца, почему он доверил эту тайну мне, выжившему из ума, но скрыл ее от тебя? — Септимус бросил на стол монетку и та, прокатившись по самому краю, упала, столкнувшись с рукой Мариуса. — Смотри! Смотри внимательно! Он чеканит свой портрет на золоте! — Мариус лишь мельком взглянул на монетку и опустился на стул. — Молчишь? Когда-то Этрурией правили цари, а наш Алексиус нынче у инсубров в царях! Богам ведомо, как он смог провернуть это дело. Ведь Мариус Кезон не врал нам, когда говорил, что расправился с Алексиусом.

— А если поговорить с ним? Ведь он не станет сражаться с нами! Мы не враги Алексиусу! — воскликнул Прокулус, нынче самый молодой трибун в Этрурии.

— Поговорим. Но кто вернет нам Руфуса и его легион?

— Руфус нарушил твой приказ и вторгся на землю бойев! — подал голос Мариус, смирившийся и с ошеломительной новостью об Алексиусе, и с тем, что отец не поведал ему о том, что счел необходимым рассказать Септимусу.

— А что Алексиус там искал? — парировал Септимус, умолчав о родстве Алексиуса по линии жены с боями. — Готовьтесь сражаться. Если Алексиус более нам не друг, то и бойев и инсубров постигнет участь сенонов. Клянусь Юпитером! — Мастама не стал возражать, а Септимус между тем продолжил: — Мы снова собрались вместе. И я бы хотел сейчас попросить вас дать мне то, что издавна считается величайшей из всех человеческих клятв! Клятву верности...

— Септимус! Мы и так верны тебе как другу и консулу Этрурии. Сегодня ты просишь, а завтра ты станешь поступать, как древние цари Этрурии.

"Просьба" Септимуса показалась Мариусу, по меньшей мере, преступной. "Слышали бы тебя сенаторы Этрурии", — хотел добавить он, но Септимус не задумываясь, ответил:

— Алексиус — rex (царь) у инсубров. Он властен над судьбами своих людей. Восемьдесят тысяч бойев и инсубров со дня на день вторгнуться на нашу землю, и я хочу иметь возможность защитить Этрурию. Сегодня вы поклянетесь мне, завтра — легионы, и тогда никто не сможет помешать нам выполнить свой долг. Я намерен выгнать всех галлов с земель, на которых жили и работали наши предки. И даже если Алексиус захочет мира, то ему придется вспомнить о том, что он центурион Этрурии, а не повелитель галлов. И напомнить ему об этом должен кто-нибудь, обладающий властью, не меньшей, чем у него сейчас, — Септимус подошел к Мариусу и, положив ему на плечи руки, спросил: — Клянешься ли ты, Мариус Мастама, в верности мне, своему командиру и другу? — не дожидаясь ответа, Септимус набрал горсть соли и высыпал ее у ног Мариуса.

"Ах, отец, как ошибался ты, как я ошибся!" — сокрушался Мариус, но все же поднялся и переступил рассыпанную у ног соль.

За остальными дело не стало, они с радостью поклялись в верности Септимусу. На двенадцатый день девятого месяца (по-vem — девять, месяц ноябрь) легионы Этрурии поклялись в верности консулу Септимусу Помпе, спустя два дня — жители Арреция.

Мариус Мастама получил приказ с одной лишь турмой немедленно отправиться в Мутину, чтобы встретиться с Алексиусом. "Напомни ему о том, что он из рода Спурина и центурион. Пусть галлы разойдутся по домам, а я приглашаю друга и брата встретиться с нами, чтобы мог он увидеть сына и жену", — наставлял Мариуса Септимус. При этом когда речь пошла о Спуринии, от холодных огней в глазах консула Мариус почувствовал, что отныне волоски, удерживающие его и Алексиуса жизни могут в любой момент оборваться.

Септимус не дал Мариусу Мастаме взять в сопровождающие всадников из своих легионов. Командовал турмой сопровождения декурион Агрипа, о котором Мариус ранее ничего не слышал. Да и сама турма большей частью была укомплектована всадниками-сабинами.

Агрипа с самого начала дал понять Мариусу, что, хоть тот и легат, но командовать турмой его, Агрипу, назначил консул Септимус, а Мариус — посол и, стало быть, дело его — говорить, а не командовать.

Поеживаясь, Мариус рукой придерживал на груди плащ. Под порывами холодного ветра, пронзительно дующего со стороны Альп, он, стоило только отпустить ткань, то и дело оказывался за спиной. Такой ранней зимы да еще с мокрым снегом Мариус не припоминал.

Всадники шли волчьей тропой по двое. Мариус ехал в центре колоны и не видел ни головы, ни хвоста. Низкое небо с темными тучами и дрянная погода портили и без того упавшее настроение, Мариуса клонило в сон. Вскоре он задремал. Крики и шум впереди вырвали его из объятий Сомна (бог сна). Сонное состояние улетучилось в считанные удары сердца, разогнавшего кровь, наполненную адреналином. "Галлы! Если они не убьют меня, то встреча с Алексиусом неизбежна. Да простит меня Фидес (богиня верности клятве), лучше поведать ему о коварстве Септимуса. Или — нет?"

В компании полутора десятков галлов подьехал Агрипа.

— А ты везучий, легат. Галлы не стали атаковать сразу. Готовься, посол, очень скоро ты сможешь явить галлам свое красноречие.

Мариус приосанился и, глядя в слезящиеся глаза декуриона, ответил:

— Я сделаю то, что должен, но клянусь, декурион Агрипа, мои Фурии (богини мести) отныне всегда будут рядом с тобой, и когда-нибудь ты пожалеешь, что родители не научили тебя почтению.

Агрипа только рукой махнул и, развернув коня, поскакал вперед. Галлы остались. И до самой Мутины только они сопровождали Мариуса. Турма Агрипы шла в стороне.

К Мутине подошли глубокой ночью. Мариус таращился, пытаясь разглядеть опидум галлов, но горящий факел в руке у сопровождающего его воина, освещал разве что землю под ногами.

Его ввели в большой деревянный дом. Застоявшийся запах старых шкур и еды неприятно ударил в ноздри. Еще недавнее чувство голода тут же угасло. Как оказалось, и омыть тело с дороги галлы Мариусу не предложили. Воин, что подсвечивал дорогу факелом, указал на лавку у стены. Мариус прилег и тут же уснул.

С первыми лучами солнца в доме захлопали двери, десятки людей сновали туда-сюда, кричали, судя по новым запахам, чуть приятнее, чем вчера, ели. На Мариуса никто не обращал внимания. Он просыпался, чтобы перевернуться на твердом ложе и снова засыпал, желая хоть таким образом восстановить силы. Его беспокоила ноющая боль в ноге. В какой-то момент именно боль прогнала сон. Мариус сел на лавку и, вытянув изувеченную ногу, стал массировать колено и бедро.

— Как спалось, посол? — Агрипа выглядел отдохнувшим и вполне довольным. Тонкие губы улыбающегося декуриона заострились.

— Я доложу консулу и сенату Этрурии, как провел эту ночь, — ответил Мариус. Круглые глаза Агрипы сверкнули желтым огнем, улыбка исчезла.

— Бренн галлов, Алатал, готов принять посла Этрурии.

Мариус испытывал острый голод, запах собственного тела был ему противен, но просить Агрипу о чем-либо он не стал бы ни при каких обстоятельствах. Поднявшись с лавки, Мариус встряхнул плащ и кивком дал понять декуриону, что готов следовать за ним.

На дворе к ним присоединились пять кавалеристов из турмы и столько же галлов, одетых в яркие одежды с одними лишь мечами на поясах.

Перейдя двор, они вошли в другой дом, где за длинными столами пировали галлы. Мариуса и сопровождающих его тусков усадили на краю, почти у самой двери. Разодетые галлы вернулись на свои места. Должно быть, они покинули пир, чтобы привести посла.

Поскольку на этрусского посла никто из галлов внимания не обращал, Мариус с удовольствием приступил к трапезе. Не отставали от него в этом занятии и другие туски.

Утолив голод, Мариус стал рассматривать пирующих. Алексиуса он не узнал, хоть и догадался, что сидящий во главе стола галл в рубахе с золотым шитьем и плащем с меховым воротником на плечах и есть rex Алатал. Глупая мысль о том, что Алатал может и не быть Алексиусом, вызвала улыбку и надежду.

Крепкий старик в платье, скрывающем ступни, и меховой куртке, сидящий по правую руку от Алатала, поднялся, и галлы тут же успокоились. В трапезной воцарилась тишина.

— Туски просят мира. Они дарят брену Алаталу знаки своей покорности, — он поднял над головой венец и торквес.

"Вот это новость! Ай да Септимус! Что ждет меня, если Агрипа сам вручает дары?" — впрочем, эта мысль, едва появившись, тут же сменилась удивлением — галлы закричали, выражая таким образом радость, и заговорили о том, что дома их заждались дети и женщины. Бренн Алатал покинул застолье.

Мариус, прислушиваясь к разговорам галлов, окончательно уверился в том, что они более не собираются воевать и вот-вот разбредутся по своим опидумам. Бросив взгляд на Агрипу, Мариус прочел на лице декуриона нескрываемое торжество. Сердце сжалось от тоски. Еще вчера он знал, чего хотел от него Септимус, сейчас неизвестность томила, и приступ страха вызвал в желудке спазм.