… Для мягкости чая можно сделать несколько промывок. Но здесь все любят крепкий, первой заварки, так что залить и ждать заваривания. Ждать. Просто потерять немного времени.
… Движение быстрее света запрещено теорией? Так ведь фантастика питается запретами. Не станет запретов, фантастика превратится в обычное “руководство летной эксплуатации”. Кто-то верил в науку и вымечтал себе научного бога. Кто-то верил в существование иных миров, и вот, вымечтал себе переходы-порталы, плюнув на строгость ограничений физики. И живи теперь с этим!
… Чай заварился. Перелить в разливной чайник, чтобы не перестоялся и не горчил. И по чашкам, и взять по невесомому маленькому пирожному, и слушать Хоро:
— … На Ремнанте, казалось, что-то такое мелькнуло. По самой границе сознания. Но почти сразу же и пропало. В самом деле, первое, что приходит на ум, чтобы Бессмертные не захватили мир, не заполнили всю экологическую нишу — заключить некий договор. Скажем, одна семья на одну планету. Пока там еще до межзвездных сообщений дорастут. Живи богом. Заскучаешь — развивай своих. Учи космолеты строить, а тогда и лети знакомиться.
— Тогда почему не одна семья на Галактику? Может, на одну Вселенную?
— Я попробую посчитать к следующему разу. Давайте через октаго.
— Через что?
— Восьмидневная неделя, Мия. Здесь так удобнее.
— Антропный принцип, кстати, надо бы учесть.
— Обязательно, Крысолов. Ты свою часть успеешь сделать?
Крысолов молча подкрутил мушкетерский ус. Ловец человеков. Искуситель. Вытаскивает из голодного средневековья перспективных мальчиков и девочек, пристраивает на учебу в более благополучные миры. И, конечно, начисто убивает в мальчиках-девочках связи с прежним. Не намеренно. Само так получается. Порой для этого не надо в иной мир уходить, достаточно выучиться в столичном вузе и лет пятнадцать в столице прожить. Захочешь вернуться — и сам заскучаешь, и прежние люди сгрызут от зависти. Эпсилон-окрестность вершины на графе Хоро: мир вокруг человека. Переехал всего-то на сто километров. Да хоть работу сменил! И все: другие люди вокруг, другие заботы, другие мысли, мечты, друзья…
Но и Капитан ведь ступил на эту самую дорожку. Расчеты по Саммер сделаны. Рейвен тоже трясется, как осиновый лист, но все равно собирается вытаскивать подругу-соперницу. Чем кончится дорожка? Существует ли вообще иной путь? Можно ли не спасать, если видишь способ, щель в мироздании?
А теперь еще и Ефремов…
Ефремов говорил с кем-то из учеников. На глаз Капитан дал бы его собеседнику лет семнадцать, не больше. Туфли сверкают, и это у молодого парня. Раньше пижоном бы ославили. Штаны какие-то не такие. Куртка непонятная. Помнится, все ковбойки клетчатые носили, за джинсами гонялись — а этот в белой рубашке, с галстуком. Поменялась мода, видать. Еще не студент, школьник только. Но возражает уверенно, без лишних махов руками:
— Иван Антонович, если по Пастеру, “живое только от живого”, то мы выходим к вопросу происхождения жизни на Земле. Откуда взялось первое “живое”? И могло ли оно получиться немного иным? Не таким четко заданным, как мы знаем сегодня. Вот на семинаре Леонид Петрович…
— Простите, Татаринов?
— Да, именно. Он говорил, что эволюция всегда много параллельных путей имеет. Скажем, победили неандертальцы — все равно антропоморфная цивилизация получается. Но другая. Леонид Петрович пояснял, там, кажется, рисунков вообще нет. Обряды довольно сложные, медвежьи капища раскопаны. То есть, цивилизация, несомненно. А вот изобразительной культуры нет, совсем.
— И к чему вы подводите?
— К тому, что цивилизация, даже антропоморфная, все-таки может от нас очень сильно отличаться. Вовсе необязательно, чтобы все инопланетяне выглядели людьми.
Ефремов двинул плечами.
— Странно. Мне думалось, молодое поколение как раз интересовалось бы человекоподобными инопланетянами.
— Но ведь это получатся те же самые люди.
— А люди вам уже совсем не интересны?
Студент замялся, подбирая слова. Ефремов почувствовал взгляд, обернулся к ожидающему Капитану, посмурнел.
— Мне пора, Кирилл.
Студент пожал руку почти торжественно и никуда не ушел. Сунул руки в карманы непонятных брюк, большие пальцы заложил за клепочки поверх карманов и смотрел на Капитана с отчетливой неприязнью, считая незваного визитера безусловным начальством. Пускай некрупным, но тем и опасным. Крупное начальство может позволить себе и вежливость и доброту, а мелкое начальство всегда слишком остро сознает собственную малость. Кусает не от голода, чисто чтобы возвыситься хоть над кем-то.
Улыбаться Капитан и не пробовал. Он знал, какая выйдет улыбка; даже знакомые, случалось, шарахались. Рейвен вот не шарахалась, ей как раз нравилось… Но личное Капитан содержал глубоко, даже мыслям не позволяя всплывать на поверхность вне безопасного периметра.
Так что Капитан просто назвался:
— Гусев Алексей Иванович.
— Ефремов Иван Антонович.
Капитан достал из нагрудного кармана лист плотной бумаги, развернул к свету из окна, чтобы подпись Мазурова под приказом хорошо читалась. Протянул собеседнику:
— Ваш экземпляр. Собирайте вещи, завтра в десять я у вас. Поедем к докторам.
Студент выдохнул, плечи его расслабились. Нет, в самом деле, за кого этот нахаленок его принимает? Капитан снова улыбнулся:
— Не беспокойтесь, Кирилл. Там умеют. Человека с вживленным сердцем я вот, как вас, лично видел.
Ефремов сложил бумагу в несколько раз, сунул в собственный нагрудный карман, безотчетно провел по лацканам пиджака.
— Алексей Иванович, а туда фотоаппарат можно взять? Интересно!
— Можно, только не стоит. Уж чего-чего, а снимков там наделают, каких захотите.
Студенту Капитан махнул на прощание:
— Не беспокойтесь. Вернем, лучше нового будет.
— А, нет, — ответил студент несколько невпопад. — Я просто завидую. Сердце заменить… Умеют же, хоть и капиталисты.
— Капиталисты закрывают потребности, а наши закрывают человека, у кого потребности. — Петр Николаевич разгладил салфетку, потом сложил в несколько раз. — Вы так будете колебаться, пока все не опрокинется.
Собеседник его переставил хрустальный бокал по красивому столу из карельской березы.
— Вы не простую шутку предлагаете, — поморщился он. — Тут на Колыму еще попросишь, чтобы отправили.
— Наркис ездил на Колыму, — хмыкнул Поспелов. — Увидел, что там икры на побережье тонны, рыба красная пропадает. Ну и выбил им десяток больших промысловых морозильных машин. Сколько, вы думаете, до места доехали?
— Ни одной?
— Не угадали, — Поспелов свой бокал тоже чуть подвинул. От напряжения нервов хотелось вскочить и ходить по комнате, но как раз напряжения Петр Николаевич не желал показывать. Ухмыльнулся:
— Два холодильника все же добрались. Остальные по дороге растащили. Начальнички!… Такого у прогнившей буржуазии точно не бывает. Они копеечку считают.
— Центы, Петр Николаевич.
— Да хоть сантимы. Что вы боитесь? Мы дождались вон, что в Центре снова несменяемая группа образовалась. Как при царе-батюшке. Сталина не хватило, еще одного хотим?
— А вы, скажите честно, тоже хотели бы царем горы стать?
— Я хотел бы не сесть.
Петр Николаевич почесал затылок.
— Третьего дня говорил с Кулаковым.
— Наш куратор?
— Да, секретарь Центрального Комитета по сельскому хозяйству… Пришло к нам в Контроль дело, очередные приписки. Не Рязань, конечно…
— Ой, помню. Ларионов знатно выступил. Ярко. То-то, видать, Никита и вскинулся… Мать моя, почти пятнадцать лет прошло…
— Ну вот, я по тому делу с Кулаковым говорил. И он между прочим сказал, что внедряет систему оценки пашни в “мясоединицах”. Сколько, мол, с гектара коров или там свиней прокормить можно. Я только заикнулся, что человечество для оценки экономики давно уже деньги придумало, тут мне Кулаков и говорит: “Из-за нашей ценовой политики деньги не везде работают. Собрались мужики в колхозе и постановили на те или иные работы коэффициент повысить. И вот все за соцбаллами, как раньше за водкой. Мол, наберешь Единый Средний, получишь свой личный коммунизм, зачем вообще деньги? Как дуракам объяснить, что законы спроса-предложения никуда не делись?”
Петр Николаевич развел руками сокрушенно:
— Черт меня дернул: “Что же вы в Цека не выйдете с предложением ценовую политику двинуть ближе к реальности?” А он мне… Мне, Комитету Партийного Контроля, тогда заявляет, значит: “Не слишком ли вы, Петр Николаевич, далеко заходите?”
Не в силах сдерживать напряжение, Поспелов налил себе какого-то там редкого заграничного рома то ли джина, и шарахнул весь бокал, не чувствуя вкуса.
— Да, — собеседник его налил из той же бутылки, но тянул-смаковал медленно. В самом деле вкус нравился, или хвастался манерами? — Вот и видно, что вы там обуржуазились. Допрогрессировались. Буржуйское образование учит думать, а наше вовремя заткнуться, чего вы как раз и не сумели… Петр Николаевич, суть?
Поспелов отставил стакан и сказал четко, раздельно, негромко, очень-очень злым голосом:
— Разделить Союз по границам Производственных Районов-Комбинатов, разделить втихаря. Чтобы наружно все выглядело как единое, но все люди оставались верны только местной власти, не Центру.
— Армия? Безопасность?
— Воинские части и КГБ постепенно укомплектовать чисто своими людьми. Чисто, аккуратно. Ненужных переводить на лучшие места службы, осыпать золотом и привилегиями — но так, чтобы отсюда подальше.
— Проверки? Хотя что-что, а проверки у нас принимать умеют. Но ведь могут от соседнего округа казачка заслать. Напишет он, что-де у нас: “Градус национализма выше среднего”, и лопнет весь наш пакт.
— Мы уже пакет законов к съезду приготовили. Чтобы обеспечить устойчивость Союза в ядерной войне, по новомодным принципам сетевой организации. Для каждого Района-Комбината чем самостоятельней, тем лучше. В идеале полная автаркия.
Поспелов усмехнулся:
— Опять же, вот у нас Первого секретаря выбирают открыто и гласно, в прямом эфире. А из кого? Разве помешает стране кадровый резерв грамотных людей? Имеющих опыт управления районом-комбинатом. Это же Союз в миниатюре. Больше самостоятельных Райкомбинатов, больше опытных кандидатов на пост Первого. Мы же не какие-то там Штаты, где выбирают из двух говорящих голов. У нас вот, крепкие хозяйственники, ленинская гвардия.
— На публику… Пожалуй… Что для серьезных людей?
— Первое, понемногу резать полномочия Центра. Вы же не хотите возврата к Сталину? Не хотите обратно в культ личности? Хотите в своем Райкомбинате царствовать и всем владети?
— А второе?
— А второе для тех, кто хочет совсем Первым стать. У нас формально прямая демократия. Значит, чем больше у тебя в Районе-Комбинате людей, тем больше у тебя голосов на выборах Первого Секретаря.
— Петр Николаевич, а как же демография? Ну то, неафишируемое. Выравнивание прироста населения славянских и азиатских республик.
— Расизм. Фашистская евгеника. Заклеймить! Заодно посадим, кого понадобится.
— Главное, успеть крикнуть, что против нас фашисты.
— Точно. Сейчас уже нацистов подогревают по всем углам. Они первые кинутся, как таран. Вот пускай их Центр показательно танками раздавит. Особо вопиющие случаи подсветим. В целях, разумеется, гуманизма. Пускай люди посмотрят и подумают: а нужен ли нам такой Центр?
— Как в Нагорном Карабахе.
— Именно. И еще в нескольких местах события запланированы. И некоторые заслуженные старые товарищи, есть опасение, не переживут волнений. Инфаркт микарда, такое дело. Знамя их подхватят молодые продолжатели, верные ленинцы… Никита очень любил дружкам своим задвинуть про возвращение к ленинским нормам, вот и будет им всем демократический централизм.
Петр Николаевич снова ухмыльнулся:
— А тут из-за угла появляемся мы. Все в белом. И все-то у нас продумано. На все имеется план. Люди расставлены. Законы подготовлены. Голосуйте, товарищи. Не позволим нацистской сволочи растащить нас на куски!… Напишут нам лозунгов, короче. Найдем, кто их с голубых экранов озвучит. И сразу национальные республики с карты долой. Из паспорта графу “национальность” убрать. Наружно чтобы все свои, все советские. Некоторые более советские, если вы понимаете, о чем я. Только они скромные и воспитанные, поэтому не хвалятся.
— Хорошо, — медленно кивнул собеседник. — У меня сразу предложение. Считайте вступительным взносом. Обратиться к штатам. Всякие там германцы, англичане у них на поводках. Говорить надо сразу с главным.
Заговорщики улыбнулись и выпили молча, без лишних эффектов. Оба понимали, насколько важно иметь поддержку из второго источника.
Да и запасной выход не повредит. Хрущев умер, но никуда не делся Иван Александрович Серов.
Серов прошел в приемную, спросил Шарапова:
— У себя?
— Ждет, — кивнул помощник Мазурова. — Ваших сопровождающих как записать?
— Пишите: Владимир Семенович Короткевич… И лейтенант Черностав, — продиктовал Серов. — Но они пока здесь побудут.
Посмотрел на спутников, поморщился.
— Владимир Семенович, помните, вы обещали.
Короткевич молча наклонил бритую голову. Лейтенант, в форме и при оружии, не сводил с него взгляда, и Шарапов, заполняя журнал посещений, догадался: лейтенант не сопровождающий. Конвойный. А бритый, наверное, обещал хорошо себя вести. Потому и одет в гражданское, и без наручников.
Серов прошел в кабинет.
Мазуров поднялся, шагнул навстречу, пожал руку. Указал Серову место за овальным совещательным столом, и сам сел не начальником во главе, а рядом. Вроде как по-товарищески.
— Дело я читал, тут чистая “сто пятая”, умышленное убийство. — Мазуров говорил негромко и медленно, с привычной своей обстоятельностью. — Сложность в другом. Преступник… Имеет широчайшую известность в республике. Наказать — конечно, открытого бунта не случится. Наши так не привыкли. Республика все-таки партизанская. Осадочек, правда, осядет гадостный.
Первый Секретарь грустно усмехнулся.
— Но и не наказывать нельзя. Он человека убил. Обдуманно и уверенно. Может, списать на состояние аффекта?
Серов перекривился:
— Принципиальный. Нет, говорит: я убил, и не раскаиваюсь. Я-то все понять не мог, отчего он корчит из себя декабриста. Потом затребовал все протоколы, вообще все, от первичного допроса, до свидетельских. День потратил.
Теперь нахмурился Мазуров. Значит, Серов поймал своих сотрудников на разнице между первичной информацией и сводками-экстрактами. Разница такая всегда есть. При составлении сводок приходится многое опускать, иначе сводка в многотомник превратится. Но нельзя опускать ключевые вещи, полностью меняющие отношение к делу. И, если Серов не боится признаваться в таком, значит, кто-то в цепочке адъютантов-докладчиков-секретарей-референтов закушался. Звездочку поймал на легкой работе. Пора бы ему съездить, помочь в покорении суровой неисчерпаемой Сибири. Принести капельку комсомольского задора на Камчатку, в Гремиху или Теджент. А звездочки дело небесное. Как на погон, так и с погона.
