| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
У них праздник у меня тоже как-никак со старыми товарищами встречусь.
И нас опять станет много, пусть и не легион.
— Давно уже пора нас было разбудить. — согласно кивает из толпы Семипечатник.
— Не делал бы ты это умер бы просто, не впервой ведь. просит Проповедник, понимая, что я задумал.
И мне, наверное, нужно было б его послушать, но я слишком устал и слишком давно для себя всё решил, чтобы сейчас останавливаться
Мнемос. Год 1185 после Падения Небес.
Сижу, жую какую-то безвкусную лепешку.
Те я, которыми мне никогда не стать, смотрят на меня.
По-разному смотрят.
В основном осуждающе.
Я с ними согласен.
Обратить пришествие Бога Сотворённого в рождение Пожирателя я ещё об это пожалею.
Но, как это обычно и бывает, ничего уже не исправить.
И закат этот скорее б всё погрузилось во тьму, чтоб не видеть счастливые улыбки тех, то не понял, что умер.
Вербург. За несколько десятилетий до Падения Небес.
Вербург мёртв.
Убиты все. Не только мужчины, женщины, старики и дети. Собаки, кошки, домашний скот и дикие животные. Мертвы даже растения, просто этого ещё незаметно.
— Тишина! лишь одной команды Великого Пустого хватило для этого.
Команда отзвучала давно, и тишина пришла. Пришла да так и осталась.
Мёртвая.
Мёртвая тишина на мёртвой планете.
Вне определений живой и мёртвый стоит изолятор класса Легион, место из которого нет возврата, облачённое в плоть и наделённое разумом.
У ног изолятора лежит нагой парень, скорчившийся в позе зародыша. Нагой и мёртвый, как и всё вокруг.
— Человек. так его определил Великий Пустой.
— Тот, кем я, возможно, никогда и не был. так сказал Великий Пустой.
— Ошибка, приведшая меня сюда. так подумал Великий Пустой.
— Я милосерднее тех, кто написал меня. так прекратил существование своего творения Великий Пустой.
— Жаль, не нашлось того, кто сделал бы для меня того же. так считал Великий Пустой, который научился жалости вопреки всему тому, что довелось ему пережить.
Мёртвое тело у ног изолятора для тех, кто отказался умирать.
Жалость
Именно её испытывала Легион, смотря на мёртвое тело у своих ног.
Запретное для изолятора чувство.
Жалось двух существ, не знавших до того, что способны её испытывать, она изменит саму Смерть, позволив жить не только Человеку, но и тому, поискам способов убийства которого он посвятит всё свое время до Падения Небес.
Вербург. Несколько десятилетий до Падения Небес.
Голоса.
Много.
Одни спорят с другими, другие спорят сами с собой. Кто-то смеётся. Кто-то изрыгает проклятия.
Не сразу и различишь, что три голоса ведут беседу, не оскорбляя собеседников, поминутно не грозят разорвать его или ещё что с ним сотворить.
— Я, конечно, как и все остальные здесь собравшиеся должен быть благодарен Легиону за существование, дарованное мне вопреки воле Великого Пустого, проговорил тот, кто для простоты назвался Вторым, так как Первый уже был, — но я не вижу смысла помогать ей с Человеком.
— Будем пытать, а потом убьём. предложил Третий.
Это уже было не первое подобное предложение Третьего, но раньше оно касалось представительниц и представителей как разумных, там и не совсем рас и видов, а никак не Легиона.
— Это-то мы всегда успеем, Третий. уклончиво ответил Второй. Но всё же стоит заметить, что разговор шёл не о том, что нам конкретно делать с ней, а о том, что нам делать со всем вокруг, с Легионом и её Человеком в частности.
— Будем пытать, а, если можно убить, потом ещё и убьём. казалось бы без особых раздумий предложил Третий. Или убьём, а потом будем пытать.
За наигранной лёгкостью предложений Третьего, как ореховое ядро за прочной скорлупой, скрывалась идея, которую Второму всё никак удавалось ухватить за хвост, но Второй не назвался бы Вторым, если бы не мог заставить себя признаться в том, что он чего-то недопонимает:
— Будем пытать и убьём, или наоборот, а что потом?
— Правильный вопрос это тот же ответ, только которому ещё предстоит родиться. подал голос Первый. Мы должны определиться не с тем, что делать с Легионом, Человеком или кем-то ещё что делать с самими собой.
Споры, кипевшие рядом, без перехода обратились резнёй. Кто-то хрипел. Кто-то орал. Что-то противно хлюпало. Слышались глухие удары, хруст и проклятия.
Пытать, убивать, уничтожать и разрушать, без смысла, без особой цели Великий Пустой слишком любил жизнь, свою, в первую очередь, поэтому воплощение получили лишь десять из его личностей. Лишь десять, остальные же уже начали пожирать друг друга и самих себя.
— Не вижу смысла бежать с планеты даже если нам удастся скрыться от погони, а нас будут гнать до последнего, в этом не приходится сомневаться, ведь уничтожение жизни на планете не могло не остаться незамеченным, даже в этом случае, наше существование под вопросом. Пока мы, в отличие от остальных, стабильны, но с увеличением срока нашего существования накаливаются и ошибки, внутренние конфликты, которые могут привести и, вне всякого сомнения, приведут к коллапсу личности. Второй прекрасно видел дороги, которые ведут в тупик, но ту, что ведёт к выходу, он не мог различить.
— Зачем бежать куда-то, когда у нас здесь уже всё есть? предложение Третьего, казалось, не отличается оригинальностью. А так, если не хочешь размениваться на мелочи, — в изоляторе класса Легион, уверен, найдётся много тех, кого можно пытать и убить.
— Легион?.. не вижу смысла — начал было Второй, но остановился.
Второй остановился перед выходом из сложившейся ситуации. Остановился, чтобы заглянуть за его порог, попытаться оценить вероятность благоприятного исхода.
Сотворить то, на что, казалось Второму, у Великого Пустого не хватило смелости: из обрывков историй, из недописанных или забракованных сюжетов, из персонажей, отказавшихся делать то, что им велела рука Исполнителя, сотворить себя-новых, сильнее и совершенней себя-нынешних.
— Не ты, Первый, не я, не ты, Третий, и не мы все вместе взятые не ровня Великому Пустому. И чтобы добраться до искомого, нам придётся попасть в изолятор, а оттуда нет возврата, нет возврата даже не смотря на то, что Великий Пустой вытащил оттуда всё, что ему нужно было, а Легион смогла даже вдохнуть существование в нас, обрезки, не нашедшие места в планах Великого Пустого. проговорил Второй. Но я всё равно туда отправлюсь.
— Вполне возможно, нам и не нужно будет возвращаться: действия Великого Пустого изменили свойства пространства-времени внутри изолятора, нарушили его структуру, по сути, сотворив новый Мир, который в данный момент пребывает в состоянии зарождения и ждёт своих Богов. успокаивающего произнёс Первый.
— Но не попробовать оставить с этой стороны якорь, было бы крайне глупо, ведь тут остаётся слишком много тех, кого, когда нам надоест содержимое изолятора, можно будет убивать и насиловать. заметил Третий.
— Два или даже три якоря это куда надёжней одного. уточнил Второй.
— Хоть десять, главное, не слишком задерживайтесь по эту сторону, а то к вашему приходу в изолятор, мысль стать Единым Богом может показаться мне не столь безумной. подвёл черту под разговором Первый. А мне бы этого не хотелось. Единый это тупик, выхода из которого нет.
Миллисиан. Год 2240 после Падения Небес.
Мне вновь повезло. Крупно.
Поздно поняв, что забрался слишком далеко на север, я был готов за крышу над головой и тепло очага под этой крышей на любую работу. И она нашлась. Работа, за которую никто не хотел браться. Слишком жизнью своей дорожили. А я взялся. Взялся потому, что тоже дорожил своей жизнью. Дорожил жизнью и умел оценивать ситуацию.
Холод убил бы меня не завтра, так через день-другой. На данный факт недвусмысленно намекал закоченевших труп случайного знакомца, который я обнаружил справа от прогоревшего за ночь очага. А ведь вчера это был не труп, а живой человек по имени Бертольд, с которым мы разделили найденный тут же, в сторожке, кусок солонины, который запили растопленным снегом.
Мой предшественник, на предложенном месте, повесился только через месяца три. Столько в этом городе я не намеревался оставаться. Весна придёт я ноги в руки только меня и видели. И подальше, подальше от этих холодов, а то этот непрекращающийся насморк меня скоро убьёт.
А что работа?
Работа, как работа. Даже лучше, чем рассчитывал.
Смотритель музея.
Музей, как музей. Два этажа да чердак. Барахла всякого, привезённого непонятно откуда, хватает: скелеты какие-то, книги, совсем немного оружия, доспехов, пара щитов, дюжина чучел каких-то мохнатых чудиков, мебель, предметы быта и два зала с картинами. Вот за залами этими, что располагались на втором этаже, и закрепилась дурная слава, а точнее не за самими залами, а за одной из картин.
Тихое место, но не слишком тёплое. Посетителей практически нет.
Фактически, работа моя сводится к уборке помещений. В свободное время беру книги из библиотеки, читаю.
За пределы академии выходить мне не разрешается. Это и понятно: боятся, как бы я не сбежал с добром-то из музея. Но, честно говоря, я и пределы-то музея покидаю лишь когда в библиотеку хожу.
Питание трёхразовое. Еду приносят прямо ко мне, в музей, если вдруг не хватит, можно сходить за добавкой в общую столовую. Обычно, хватает.
По глазам вижу, что считают меня покойником.
Недавно узнал, что ставки делают: через сколько я руки на себя наложу. Хорошо посмеялся.
Старик Лоренцо библиотекарь похоже единственный, кого беспокоит моя судьба: уже дважды предлагал мне бежать. Дважды предлагал и дважды услышал мой отказ.
Возможно, я чрезмерно подозрителен, но даже старику Лоренцо я не говорил о своём намерении с приходом весны покинуть это место.
Мысли о самоубийстве, которым окончили жизнь четверо моих предшественников?
Наверное, Миру было бы легче, будь это не просто мысли или будь способен я умереть
На связке ключей мой верный слушатель: Воронёнок, вырезанный из дерева. Практически всё свободное от сна время я разговариваю с ним, чем, видимо, убедил случайных свидетелей в том, что мне уже не так долго осталось.
Да, безумец — это моя лучшая роль, хотя от этого немного грустно. Но с другой-то стороны — не всем же принцами, переодетыми в бродягу, или героями, которые решили разобраться с проклятьем, не дающем покоя жителям города быть.
— Так ведь? — подмигнул я Воронёнку.
— Так. — молча согласился он.
Сегодня в городе какой-то праздник: толи день независимости от непонять-кого, толи ещё что в этом роде. Академия тоже празднует, поэтому обед могут и забыть принести, про завтрак-то забыли. Ну и пусть: в столовую за своей едой всё равно ходить не буду. Там люди, а там, где люди, всегда неприятности, для меня. Если бы не холод, чёрта б с два я в этот город заглянул ладно, пустое, всё равно у меня кое-что на такой случай лежало, так сказать неприкосновенный запас. А завтра, если опять еду не принесут, пойду узнавать: в чём же дело.
До обеда пару щитов отполирую (больше всё равно нет), а то их, видно, с тех самых времён, как на стену повесили, не чистили.
— Почищу щиты и пойду обедать. Почищу и пойду. Всё просто и понятно. Я люблю, когда просто. Я люблю, когда понятно. Но иногда мне кажется, что нет таких вещей в мире, как просто и понятно. Есть лишь наши иллюзии, в которых всё просто и понятно.
А нос уже лучше. Выдох почти нормально идёт, а вот со вдохом хуже. Ну да ладно, всё равно он у меня никогда нормально и не дышал.
— Не смотри на меня с укоризной, мой немой слушатель, — улыбнулся я Воронёнку.
— Ну что ж пора и перерыв сделать. — легоньки стукнув Воронёнка по клюву, сказал я.
Отложив в сторону щит, полез в карман. Там у меня где-то жменька изюма оставалась.
За изюм спасибо старику Лоренцо надо сказать.
В принципе, я это спасибо и сказал.
— В сказке должна быть трагедия. Девушка, которая не может признаться в любви парню. Рыцарь, который не в силах защитить своего короля. Лютнист, потерявший голос. Путник, ищущий спутницу, которой, может, уже и в живых нет. В сказке должна быть трагедия, иначе мало кому она будет интересна? — решая сколько изюма съесть сейчас, а сколько ставить на потом, проговорил я.
Решил всё съесть прямо сейчас.
У людей праздник, так почему бы и мне не побаловать себя?
— В сказке должна быть завязка, прослушав которую становится ясно: кто за что сражается и на какой стороне стоит. Должно быть развитие сюжета. Кровь, предательства, честь и опять кровь. Должна быть и развязка, ставящая всё на свои места, а чаще просто заколачивающая гвозди в крышки гробов, в которых лежат герои. Трагическая развязка предпочтительней и для сказочника, и для слушателя, а мнение героев по этому поводу никому не интересно.
Хороший изюм. Давно я уже такого не ел.
— Автор, заставляющий своего героя страдать ничем не лучше, палача, пытающего беспомощную жертву. И пусть это спорное выражение. Я не буду ни с кем спорить, доказывая свою правоту. Я сказал своё слово и если всем на него наплевать: это их проблемы, а не мои. Мне не нужны чужие проблемы. Да, не нужны мне вообще мало что нужно, но это мало почему-то иногда очень дорого стоит.
Пожалуй, немного изюма всё-таки оставлю, чтобы съесть его после обеда.
— Может показаться, что я люблю, когда у сказок счастливый конец. Нет, не люблю. Не люблю, потому что счастливый конец — это конец, пусть и счастливый.
Беру второй щит. До обеда надо и его отполировать.
— Какие сказки мне нравятся?
Почёсываю кончик носа. Нос — важная штука, почти такая же важная, как живот.
— Мне нравятся те сказки, которые я рассказываю, правда, если я не рассказываю сказку, это ещё не значит, что она мне не нравится.
Обед мне принесли, чем, честно говоря, несколько удивили. Хороший такой обед, праздничный. Приятно порадовали жаркое, добрый кусок сыра и картошка, запеченная вместе с какими-то овощами. Бутыль вина заставил кисло усмехнуться: любовью к спиртному я никогда не пылал. Любовью пылать я и не мог хотя бы потому, что пьяные чаще, чем трезвые, били меня.
Вот такой вот субъективный взгляд у меня на вещи.
— Нет, ну я признаю, что плохо думал о местных, — решив начать с картошки, сказал я Воронёнку, — но завтрак всё-таки могли и принести.
— Что ж ты опять ни крошки не съел? — с укором поглядел я на Воронёнка.
Он проигнорировал меня.
— Дурашка ты, дурашка. — почесал я ему клювик.
Хороший Воронёнок. Весна придёт — с собой возьму.
Нет, красть не буду. Не гоже товарища, как вещь какую-то, воровать. Выкуплю. Обязательно, а захотят просто так отдать — всё отплачу, оставив монеты лежать где-нибудь на территории академии.
— Знаешь, тяжело спасти героя, которого автор решил убить ну или покалечить там — проговорил я, направляясь в картинную галерею, — любого от его автора тяжело спасти, не только героя, но и второстепенных персонажей, которые и на людей иногда не похожи, так картонки, заполняющие вакуум. О фоне в лице живых и не живых существ, которые упоминаются, но не конкретизируется, я вообще не говорю. И выглядит это не лучшим образом: пришёл дурачок да и плачется, просит не мучить то, чего вроде бы и нет. И вообще какое право он, дурачок тот, имеет? Идея-то автора, мир его, со всем, что там есть. Это его собственность. Его. А тут дурачок.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
