Устинья, дочь боярская-2. Выбор

Устя поклонилась, как положено, а сама глядела внимательно. И понимала — неладное что-то.

ТАК плохо свекровушка и после смерти своей не выглядела! Всю жизнь Любава моложавой была, стройной, пышнотелой, морщины едва заметны на лице, густые каштановые волосы с едва заметными ниточками седины, а сейчас...

Свекровка ровно высохла вся. Лежит, глаза запали, щеки ввалились, на лице морщины обозначились, и любому, на нее поглядевшему, становится ясно, что дрянь она редкостная.

Говорят, в молодости мы все хороши, а в старости — как заслужим. Вот, раньше Любава молодо выглядела, никто и не замечал, насколько она злобная. А сейчас хоть ты бабу-ягу с нее пиши.

Видно, что злая она. Что страшная. Устинье видно.

— Государыня Любава.

— Проходи, боярышня. Поговорить с тобой хочу.

Устя прошла, по жесту государыни на стульчик резной присела, ждала молча. Любава тоже ждала, и была та тишина нехорошей, давящей. Первой царица заговорила, не дождавшись от Устиньи ни взгляда, ни слова. Сидит боярышня, в окно смотрит, о своем думает, и глаза у нее равнодушные, и лицо спокойное, воробьи на ветке ее куда как более Любавы волнуют.

— Мы с тобой раз уж встречались, боярышня, поговорили, друг друга поняли, да время поменялось. Сейчас заново спросить тебя хочу — люб тебе сын мой?

— Я мужа любить буду, государыня.

— Значит, не люб тебе Федор.

— Не знаю я его. Мыслей не знаю, души не ведаю. Как можно того полюбить, с кем и словом не перемолвился?

— А Федя говорил, что на гуляниях виделись вы.

— Виделись, государыня, но для любви этого мало.

— Ишь ты... в мое время иначе было. Приказали замуж выйти — и пошли.

— И мужа полюбила, верно, государыня?

Устя улыбнулась чуточку насмешливо.

— Полюбила, — проворчала Любава, понимая, что обыграла ее Устинья. — ладно же. А готова ты сыну моему повиноваться?

— Испокон веков, государыня, муж в семье всему голова.

— А жена шея.

— Как скажешь, государыня.

Устя на Любаву смотрела, пыталась понять, что с той произошло. Вот не получалось у нее разобраться. Добряну бы сюда, или бабушку, а она хоть и видит, а понять не может, да и видит-то не все. У человека вокруг тела словно ореол сияет, когда посмотреть особым взглядом. У кого светлее, у кого темнее, так видится, когда человек на другого смотрит против солнышка, оно и видно.

У царицы вдовой оно тоже есть.

Только... ощущение такое, что этот ореол собаки драли. Клыками, когтями рвали, свисает он клочьями, от того царице и тяжко.

Сшить его? Вместе склеить? Можно и такое, да только Устинье до нее даже дотрагиваться не хочется. Еще с черной жизни противно.

Может, это и есть оно?

Явись Любава в рощу к Добряне, волхва ей помогла бы, нравится, не нравится, долг ее таков. А Устинья и не помогать может.

Ни к чему ей, пусть останется, как останется, уговорит царица кого — хорошо, а не уговорит, так и пусть ее, чай, сама Любава о других не думала.

— Сказала бы я тебе, — царица закряхтела недовольная. — Не пара ты Феденьке, понимаешь?

— Как скажешь, государыня.

— Попомни мои слова, счастливыми вам не быть. Даже когда женится мой сын на тебе, не будет вам ни счастья, ни благословения!

Устя только плечами пожала. Могла бы, так фыркнула б презрительно, вот нашла, чем пугать, после брака с сыном твоим — благословением? Да там весь брак проклятьем вышел, врагов так не мучают, сразу убивают!

— Как скажешь, государыня, так и будет.

— Уйди...

Устя поднялась, да и вышла. Лицо печальное держала, до самой комнаты своей не улыбнулась.

— Устя, как прошло все?

— Плохо, Асенька. Не по душе я царице Любаве.

— Ой...

— Асенька, ты сходи, попроси для нас чего сладенького, хоть яблок — тоску заесть.

— Сейчас, Устя.

И только когда дверь закрылась за Аксиньей, смогла Устя упасть на лавку и тихо, злорадно рассмеяться.

Было ли такое в черной жизни?

Было!

Только и государыня Любава в силе была, хорошо себя чувствовала, и сама Устинья глаз поднять не смела, и разговор другим оказался.

Как сейчас помнилось:

— Ты моему сыну люба. А любишь ли его?

— Не знаю, государыня...

— Верность ему хранить будешь? Детей рОдишь?

— Д-да, государыня.

— Посмотрим, что ты за птица такая!

Как Устя догадалась о любви своей промолчать? Чудом Божьим, не иначе, не узнал никто. А потом и замуж она вышла, и все равно молчала, молчала... ненавидела!

Свекрови помогать?

Не была Устя никогда настолько доброй, даже в той, черной жизни — не была. Робкой, запуганной, безразличной, наверное... не доброй!

Не готова она для Любавы что-то делать. Тем более... а как это выглядеть должно?

Устя раскроется, силу свою покажет, уязвимой станет... для кого?

Бабушка не просто так сказала, что в доме Захарьиных черное есть. Когда продолжать мысль, то замешан в недобром боярин Данила, но чтобы он втайне от сестры черное творил? Не верила в такое Устя, скорее уж Любава начала и брата подучила. Скажут люди, царица не могла что-то такое делать, богобоязненная она?

Ой как могла. Устинья цену ее страху Божьему отлично знала, не боялась Любава, лишь вид делала, напоказ крестилась, а была б ее воля, и рукой не повела бы.

Хороша она собой была, никто не спорит, но с чего царь ее выбрал, да так полюбил, что на других не смотрел? Может, не просто так?

Что ж сама Устинья-то дурой такой была, что ж не думала, не расспрашивала? Столько всего могла увидеть, услышать, и все мимо пропускала, нарочно вмешиваться да вслушиваться не хотела, от всего сторонилась.

А как бы ей сейчас все это помогло!

Ничего, она сейчас будет ушки на макушке держать, сейчас все разузнает.

Хотя... все меняется. И разговор уже другой получился, и Любава другая стала. Почему так?

Потому что сама Устинья изменилась. И другого ответа у девушки не было.

А вот КАК это повлияло и НА ЧТО?

В этом Усте еще разобраться предстояло.

* * *

Так-то в комнаты к боярышням являться не принято, но для боярина Раенского много какие законы были не писаны. Считай, царицы вдовой брат.

Потому Анфиса Утятьева, его в своей комнате обнаружила и не удивилась, поклонилась молча.

Какая уж тут гордость?

Ей за Федора замуж выйти хочется, чай, лучший жених на всю Россу, а такое коли получится, Платон Раенский и ей дядей будет. Понимать надо, не выпячивать себя.

Покамест скромной да тихой быть надобно, потом-то она всем покажет, кто тут главный, а сейчас — сейчас потерпит она. Даже эту наглую выскочку — Устинью!

Уж опосля Анфиса с ней сквитается, ни жеста не забудет, ни взгляда насмешливого.

— Подобру ли, боярышня?

— Благодарствую, боярин, — знать бы еще, чего ты забыл в моих покоях?

— Скажи мне, боярышня, сильно ли тебе замуж за племянника моего хочется?

Анфисе отвечать и не надо было, так глазами полыхнула, что боярин все сам понял. И усмехнулся.

— А на что бы ты пошла ради этого?

— На что угодно! — пылко Анфиса ответила. Смутилась на секунду, потом повторила уже увереннее. — На что угодно, боярин!

— И греха не побоишься?

— Какого греха, боярин?

— Сама видишь, не до тебя Федору. Понимать должна, когда ты парню нравишься, а когда и не смотрит он на тебя.

Анфиса понимала.

— Заболоцкая ему по нраву, вижу я.

— А меж тем она тебе и в подметки не годится. Ей до такой красоты, как твоя, семь верст ехать, не доехать.

Анфиса улыбнулась польщенно, косу через пальцы пропустила. Знала она, что красива, но услышать лишний раз все одно приятно.

— Правда, боярин.

— Не задумывалась ты, почему так-то?

Анфиса плечами пожала. Да и вообще она ни о чем таком не думала, покамест батюшка ее не позвал. Думала она про боярича Репьева, и не только думала, а еще и про запас его придержала, и когда Федору не приглянется, то и Аникитой воспользуется, боярыней станет. Но ведь не просто так к ней боярин Раенский пришел, не просто так разговор завел, чай, и другие дела у него есть?

Хотя царевича она б заполучить не отказалась, пусть и непригляден собой Федор, да не косой, не кривой, и подружки завидовать будут, когда она царевной станет, и батюшка доволен будет. А что муж ей не по норову будет, так что же? Есть и другие мужчины на свете.

— И не таких любят, боярин. И страшнее баб я знаю, и тех мужья на руках носят.

Тут Анфиса не солгала. Перемывание косточек знакомым — оно у боярышень одно из любимых занятий. Так что... много чего она слышала, жаль, впрок не особенно шло.

— Права ты, боярышня. Неглупа ты, Анфиса Дмитриевна, это хорошо, оттого я тебе больше скажу: приворожила Заболоцкая Феденьку.

— Ой!

С кем-то поумнее Платон и заводить таких разговоров не стал бы. Кто поумнее, мигом бы спросил — почему ж боярышню не тащат в храм, а оттуда на покаяние, или вообще, в монастырь? Да много чего спросил бы. Но Анфиса мигом поверила.

А чего удивительного?

Если мужчина может выбирать между ней и какой-то девкой... и выбирает ту девку? Значит — точно колдовство! Черное и особо опасное! Другой мысли у Анфисы и не промелькнуло, и рядом не было.

— Вот и ой-то. Готова ты ему помочь, боярышня?

— Готова, конечно. А как?

— Я тебе воду заговоренную дам, а ты его и напои. Поняла?

— П-поняла. А зачем?

— Чтобы приворот снялся. Я б и сам царевича напоил, да вот условие такое есть. Знаешь ты, что наведенная любовь только истинной снимается?

Анфиса закивала так, что чуть кокошник не слетел.

Знала, конечно! Чтобы юные девицы да такое не знали? Во всех подробностях знают!

— Вот. Потому Федора ты поить должна, как невеста.

— Как в сказке о Финисте Ясном Соколе.

Боярин ту сказку уж сто лет как забыл, но головой тоже закивал прилежно.

— Именно. Напоишь ты его, заклятье и спадет, женится на тебе Федя, и всем хорошо будет.

— Да, боярин.

— Точно, не боишься ты греха?

— Да какой же грех тут, боярин? Человека от колдовства злобного избавить?

— Так ведь вода-то наговорная.

Анфиса только рукой махнула на такие мелочи. Вот еще...

— Не побоюсь, боярин. Ради счастья нашего с Феденькой я на все готовая.

Тем паче, что и не требуется ничего... почти.

Водичкой царевича напоить?

Это Анфиса может, это несложно ей. Справится.

* * *

— Государыня, риск-то какой!

Марина рукой махнула на чернавку. Выпороть приказать, что ли?

Потом прикажет.

— Сказано тебе, так делай, дура негодная!

— А когда муж ваш придет?

— Не придет он! Патриарх, колода старая, Борису всю голову ерундой забил. Молитвы, покаяния, храмы построить обещал... лучше б мне убор купил, заморский, с жемчугом розовым! Так на это у казны денег нет! Зато на свадьбу Федькину найдутся!

— Хозяйка...

— Иди, тебе сказано! Приготовь все, да приведи кого надобно, а скоро и я буду!

Чернавка ушла, пока в нее чего тяжелого не полетело, Марина к зеркалу подошла, посмотрелась.

Вот ведь!

И хороша она собой, и умна, и мила, и красива... а муж все одно от рук отбивается. Ну и ладно, спустим ему вольность маленькую!

У него времени нет, так другие под руку подвернутся! И помоложе, и красивее, не цари, конечно, да желание утолить их хватит. Вот сейчас она сходит, посластится, а уж потом и мужем заняться можно. Марина отлично понимала, что власть ее над мужчиной вся на простынях лежит. Бери — не хочу. А когда мужчина ее избегает? Постель с ней делить не хочет?

Как его на поводке держать?

Как управлять им прикажете?

Нельзя Бориса надолго от себя отпускать, но как быть, когда муж все ночи в храме проводит, молится? Народ млеет, конечно, быдло слюнявое! Ах, какой у них царь-то православный!

А ей что делать?

Она б до мужа и в храме добралась, да Патриарх там... уж больно не любит ее Макарий, наверное потому, что ему уж давненько бабы без надобности...

А, и пусть его!

Вот сейчас она сил наберется — и мужем можно будет вплотную заняться. Никуда от нее Боря не денется! И не таких переламывали!

Царица еще раз в зеркало погляделась, прядь волос поправила — и уверенно шагнула в ведомый ей потайной ход.

* * *

Боярин Ижорский Михайлу в коридоре встретил.

— Поздорову ли, боярин?

Михайла первым поклонился, как и положено.

— Не жалуюсь, — боярин за смышленым парнем продолжал наблюдать. И нравилось ему увиденное.

И план был у боярина.

— Не хочешь ко мне в гости прийти, Михайла?

— Ежели пригласишь, боярин.

— Чего ж не пригласить? Приходи, обедом накормлю, с семьей познакомлю, чай, плохо в столице жить, а родни толком и не знать, не иметь?

— Плохо, Роман Феоктистович, ох, плохо. Ну так что ж поделать, сам знаешь, боярского во мне только фамилия, а остальное трудом вырывать приходится.

— Понимаю, Михайла. Вот и поговорим, как бы так сделать, чтобы и труд на благо пошел. Ты хоть и при царевиче, а земельки нет у тебя. И доходов особых нет. Но это все и поправить можно

— И как я поправлю такое, боярин?

— Когда будешь старших слушаться, все у тебя будет.

— Чего ж и не послушать, умных-то людей, боярин?

— Вот и приходи, покушаешь, послушаешь.

— Когда, боярин?

— Через недельку грамотку пришлю, или сам скажу, как встретимся.

— Хорошо, боярин, благодарствую за внимание, за ласку.

Роман Феоктистович парня по плечу потрепал, кивнул, да и ушел.

Была, была у боярина своя беда. Любимая дочь Гликерия.

Родилась она хоть и боярышней, да ты с нее хоть бабу-ягу пиши! Тощая, носатая волосенки жидкие, да и характер не ахти... избаловали девку, жалели ее за некрасивость, с рук не спускали, вот и избаловали.

Вот и вообразила Гликерия, что ей только царевич сказочный надобен. А царевич-то... нужна ему была та Ижорская! Аж четыре раза и все мимо!

А вот Михайла куда как попроще, но за сказочного царевича он Гликерье и сойдет, как раз, с него хоть парсуну пиши какую, до того хорош!

Собирался боярин по-простому дочери мужа купить. Имение у него было на Урале небольшое, отослать туда молодых и пусть живут. Лушке муж, боярину душевное спокойствие, а то ежедневные бабьи-то истерики в доме здоровья не добавляют, да и жена успокоится...

А Михайла — что его при Федоре ждет? Почитай, ничего хорошего. Царевич его ничем серьезным не одарит, сам от брата зависит.

Так что предложение боярин сделает, вот посмотрит еще немного на зятя будущего и сделает. Согласится Михайла, не дурак же он! Не красавица жена будет?

Так что с того?

К чему ей красота, когда приданое хорошее. А красивых и крестьянок довольно, чай, найдет Михайла, кого в стогу повалять...

Согласится он, точно...

Видел бы боярин глаза Михайлы — злые, жестокие, он бы к нему и близко не подошел. А Михайла позволил себе на секунду маску сбросить, о другом подумать.

А ведь от Ижорского и выгоду получить можно. Им с Устиньей деньги нужны будут, много денег, Михайла любимую в черном теле держать не собирался, да и сам уж к жизни хорошей попривык. Вот и возьмет он ее за счет Пжорского.