Квинт Лициний 3

— Я почему-то не услышал фамилии Моретти, генерал, — сухо прошелестел голос Андреотти.

— Сбежал... Увы, оказалось, он подготовил себе совершенно неожиданный вариант отхода. Понимаете, — Корсини начал говорить все быстрее и громче, — это — фанатики, умные и решительные. Они не ценят своих жизней. Уровень риска в их операциях превышает любые разумные пределы. Предугадать их действия крайне сложно, а порой и невозможно. Они готовы на самоубийственные экспромты и принимают такие решения мгновенно.

— Я плохо себе представляю, как можно было, зная столько об их планах, упустить главаря, — желчно ответил Андреотти. — Рассчитываю сразу после заседания Сената получить от вас убедительные объяснения. Полагаю, вы хотя бы сумели обойтись без жертв с нашей стороны?

Лицо Корсини скривилось в некрасивой гримасе.

— Господин премьер-министр, в этом смысле наша операция сложилась несколько неудачно. — Он чуть помолчал и добавил упавшим голосом: — Бойня вышла.

— Сколько? — Премьер был краток.

— Тоже восемь. И четверо ранены, — рубанул генерал и торопливо добавил: — Правда, достаточно легко.

— Как?! — взвился на том конце телефонного провода голос. — Как вам это удалось?!

Под скулами у генерала заходили желваки.

— Самоубийцы, — сухо ответил Корсини. — Они — самоубийцы. Один, вместо того чтобы сдаться, врезался на машине в группу спецназа, а потом взорвался. Второй умудрился, прикрывая прорыв Моретти, снять из "гаранда" двух снайперов на крыше. Да и Бальцерани успела высадить обойму...

Андреотти помолчал, переваривая, потом ядовито процедил:

— Генерал, я представлял себе частичный успех несколько иначе. У вас на руках были все карты, но вы и в такой ситуации умудрились обляпаться с ног до головы. Это — редкое умение. Не думаю, что оно будет мною востребовано.

В телефоне раздались гудки.

— Brutto pezzo di merda, — экспрессивно ругнулся генерал, бросая трубку.

(Brutto pezzo di merda — говнюк хренов (итал.)).

Впрочем, бранное словцо вылетело больше по привычке, без настоящего задора и огонька. Ничего неожиданного. Уже после первого поступившего с места доклада он так и заподозрил — поруководить полицией Италии ему удалось лишь полгода. Ну, он такой не первый... На этой раскаленной сковороде долго не усидеть.

Корсини взглянул на массивные настольные часы, прикидывая расклад. Торжественное заседание сената, посвященное присяге нового правительства, продлится не меньше пары часов. Что ж, он вполне успеет.

Генерал любил артишоки по-римски, спортивные машины и старенькое семейное палаццо с окнами на Тибр. Вот почему ему надо было успеть продать интересный документ прежде своих коллег. В том он не видел ничего постыдного: его шеф ходил на ужины с резидентами ЦРУ и МИ-6 как на работу, а оперативного интереса замысел "Красных бригад" на теракт уже не представлял.

Корсини засунул в портфель пять заготовленных конвертов. Два постоянных покупателя на такой горячий материал у него есть, а остальные он попробует потом предложить в посольства.

"Да, — решил генерал, — пожалуй, шведам... Евреям... И попробую чехам..."

Он поднял трубку и набрал первый номер.

— Алло! — В голосе абонента слышался легкий немецкий акцент.

Генерал не был в том убежден наверняка, но подозревал, что этот, наиболее щедрый из его партнеров, знает Маркуса Вольфа в лицо. Была определенная ирония в том, что концы от второго постоянного контакта совершенно точно уходили в Бонн.

(Маркус Вольф — руководитель внешней разведки ГДР, "человек без лица": на Западе очень долго не имели его фотографий).

— Отто, — сказал Корсини задушевно, — у меня есть для вас чудесная новость. Вот буквально минут сорок назад к Луиджи завезли наисвежайших палтусов, а он, скажу вам по секрету, умеет совершенно восхитительно их готовить. Правда, должен предупредить, удовольствие это не из дешевых.

— Сорок минут назад... — откликнулся немец задумчиво, — да, я что-то такое слышал. Я вас понял. Что, и правда так вкусно?

— Уверяю. — Голос Корсини подобрел. — Редкость неимоверная. Пальчики оближете.

— Звучит весьма соблазнительно. Что ж, я буду рад оценить это по достоинству.

— Тогда через полчаса, как обычно?

Генерал дождался ответа, нажал на рычаг и набрал второй номер.

— Алло, Ганс? У меня есть для вас чудесная новость...

Тот же день, чуть раньше

Ленинград, Измайловский проспект

Привычный утренний распорядок в нашей квартире в эти дни причудливо перетасовался: теперь меня поднимали последним, и, пока я плескался под душем, мама на кухне заплетала Мелкой косички — каждый раз по-новому, — а потом волокла ее, все еще сонную, в прихожую к зеркалу и вертела перед ним, точно куклу.

Вот и сегодня, когда я вышел в коридор, на ходу дотирая взъерошенные волосы полотенцем, мама повернула ко мне смущенную Мелкую и, удерживая ее за плечи, воскликнула с гордостью:

— Ну, разве не прелесть?

— Прелесть, — кивнул я одобрительно, а потом усмехнулся. — Но, мам, ты уж тогда скажи прямо, чего добиваешься. Может, и договоримся?

Мама неодобрительно поджала губы.

— Сегодня папа выписывается. — Я, посерьезнев, перекинул полотенце через плечо. — Тома съезжает...

— Не слушай его! — Мама крутанула Мелкую к себе лицом и проговорила с напором: — Заходи в любое время, без приглашений, сама. Поняла? И на ночь тоже. Ну... — Она коротко прижала девочку к себе, отпустила и перешла на деловой тон: — Все, я побежала на работу. Завтракайте, в школу не опаздывайте. Андрей... — Она влезла в поданное мною пальто, обернулась и сверкнула на меня глазами. — Чтобы проконтролировал сегодня, что у Томочки там все в порядке! Ты понял?!

Дверь за мамой захлопнулась. Мы в молчании двинулись на кухню. Я переложил с горячей сковороды на тарелки тонкие замасленные макароны-соломки и щедро присыпал их уже натертым сыром. Потом устроился на углу стола рядом с Мелкой и ненадолго задумался.

— Знаешь, а ведь нам с тобой крупно повезло, — нарушил я установившуюся было тишину.

Мелкая посмотрела на меня с вопросом.

— Мы живем в том месте и том времени, где большинство людей еще являются людьми, — подвел я итог своим размышлениям.

— Может быть, "уже"? — предположила, помолчав, Мелкая. — Дальше же будет лучше?

Я покрутил вилку, а потом неуверенно пробормотал:

— Может быть, и будет... — Намотал макароны и отправил в рот. Прожевал, потом неожиданно для самого себя продолжил: — Ты не поверишь, но это от нас с тобой сильно зависит.

И поперхнулся — настолько умным и пронзительным был взгляд у Мелкой, когда я, подняв глаза, на него напоролся.

— Почему? — как-то необычно спокойно и уверенно улыбнулась она. — Я же тебе верю. Как ты мог об этом забыть?

— Никак не могу привыкнуть, — признался я, сглотнув, и проворчал смущенно: — Ешь давай, пока не остыло.

Оставшийся завтрак прошел в уютном и неторопливом молчании. Не знаю, о чем морщилась складочка над переносицей у Мелкой, я же прокручивал в уме свежий улов: теперь мне стало известно, кем именно является тот самый чернявый Минцев из Большого Дома.

Это знание меняло многое: имея в своем распоряжении целый штат контрразведчиков высочайшего класса, Андропов в моем деле предпочел опереться на лично преданного диверсанта.

Такой выбор говорил о многом. Если Председатель КГБ, отринув характерную для него осторожность, все же начал столь рискованную игру, замыкая всю получаемую от меня информацию только на себя (а иначе зачем бы он поставил на лояльность, а не профессионализм?), то из этого проистекали весьма интересные выводы.

Ну, во-первых, получилось. Он принимает меня всерьез — серьезней некуда. Я достучался до небес, и это приятно.

Во-вторых, и это было, пожалуй, самым важным, — можно предположить, что у Андропова уже сложился свой проект развития советского общества, иначе бы он в такую острую игру просто не полез: он не был карьеристом. А раз все же полез, значит, текущий состав Политбюро перпендикулярен его идеям.

Это было для меня неожиданным. Я представлял, по воспоминаниям доживших соратников, намерения Андропова относительно переустройства СССР в начале восьмидесятых, но не подозревал о наличии таковых уже в семьдесят седьмом. Мне всегда казалось, что именно в предстоящие годы Юрий Владимирович постепенно перерастет рамки Комитета и самоозадачится вопросами социально-стратегическими — недаром же в восемьдесят втором, после смерти Суслова, именно его выдвинули на идеологию: созрел наконец. Сейчас же выходило, что он уже проделал хотя бы часть этой работы.

Значит, поставив год назад на него, я сделал правильный выбор. Осознание этого наполнило меня гордостью: хотелось выпятить грудь и мощно постучать в нее кулаком.

Теперь мне предстояло скорректировать свои текущие планы с учетом этого важного обстоятельства: раз из-за плеча Юрия Владимировича не торчат любопытные носы коллег по Политбюро, можно подкачать ему компромат для подготовки к расчистке политического поля в период после Брежнева.

— Я — все. — Мелкая уже успела помыть нашу посуду и переодеться в школьное, а я до сих пор воевал с тугими петлями на манжетах. — Давай помогу.

"Щербицкий и Гришин, — решил я, протягивая ей руки. — Романов уже отыгран. И Громыко — на всякий случай. К тому же мидовский гадюшник давно пора проредить. А Кавказ и Средняя Азия пусть тогда подождут своей очереди. Расчищать надо с основных столиц. Да, все так... Остается набрать фактуру и выбрать темп и форму подачи материала".

— Готово, — жизнерадостно прощебетала Мелкая.

По причинам, слишком сложным для моего понимания, сегодняшнего переезда во вновь снятую квартиру она ожидала с каким-то радостным нетерпением.

Другой, не навевающий тягостных воспоминаний район?

Череда событий последних дней успела уже замутить недавнюю злую память?

Что-то еще, упущенное мной?

Мелкая была сейчас словно молодая трава, по которой прошлось случайное колесо, — она поднималась. Я подглядывал за этим ненароком заглянувшим чудом самым краешком глаза, боясь спугнуть его своим интересом.

— Что у нас сегодня будет на ужин?

Я выбрал нейтральный деловой тон, но Мелкую это не обмануло.

— А что в дом принесешь, — задорно тряхнула она подрубленной челкой.

— Договорились. — Моя засевшая в засаду улыбка вырвалась на свободу, и я, не удержавшись, провел ладонью по девичьим волосам.

Мелкая всегда в таких случаях замирала, замерла и сейчас. В моей ладони умещался и ее затылок, и тонкая напряженная шея.

Я отдернул руку.

— Пошли тогда. — Голос мой внезапно сел. Я прокашлялся и продолжил: — День сегодня будет непростым.

Тот же день, чуть позже

Ленинград, Красноармейская улица

Второй урок выпал на историю.

Я сидел на привычном месте, в третьем ряду у окна. Ветер носил за стеклами крупные одинокие снежинки. Чуть поддувало — за пару оттепелей на рамах кое-где отлипли полоски бумаги, посаженные на ненадежный клейстер.

Взгляд мой словно прилип к левому запястью. Там, в хромированном круге, короткими рывками отсчитывала чьи-то жизни секундная стрелка. Вслед за ее движением мысленно протискивался по римским улочкам и я, то нависая над плечом у Моретти, то елозя на сиденье справа от Бальцерани. Та в моем воображении беспрерывно курила, время от времени мелко и сухо покашливала, но когда шла на обгоны, в глазах этой молодой женщины блестело ребячество. Она с азартом пригибалась к рулю, и упругий ветер рвался через опущенное стекло в салон и теребил темно-каштановые волосы, сегодня для маскировки крупно завитые.

Я не мог желать бригадистам успеха — не в этот раз. Но я не мог и не испытывать симпатии к этим заплутавшим в боевой романтике левакам — оттого, когда минутная стрелка встала на роковой отметке 10:27, я опустил голову, прикрыл глаза и мысленно пожелал: "Я сделал, что должно. Пусть будет, что будет. Но прошу, пусть им сегодня повезет".

Дальше грудь мою мяла подсердечная тяжесть. В ушах далеким эхом стоял негромкий стрекот очередей, и почему-то мелькали на фоне серых стен трассеры, как в фильмах о войне.

Уже перед самым звонком Паштет больно ткнул меня локтем в бок.

— Зиночка смотрит, — не шевеля губами, прошипел он в парту, — проснись.

Я встрепенулся.

Зиночка, продолжая что-то рассказывать от доски, действительно бросала на меня обеспокоенные взгляды.

Я слабо улыбнулся ей в ответ.

Все в порядке. Надеюсь...

Надеюсь, что не зря, не впустую. Вот это было бы самым страшным.

Хотя... Хотя так тоже было страшно.

Прозвучал звонок, и вдогонку задание на дом. Вскочили со своих мест самые нетерпеливые, и я оглянулся, ловя Кузин взгляд.

Было у меня в перечне дел на сегодня еще одно небольшое, и хотелось скинуть его побыстрее. Подвернувшиеся вчера французские духи я решил не отправлять в тайник на чердаке — слишком неподходящие условия для хранения такого товара.

"Лучше использую сейчас, — решил я, — а потом отдам Ване деньгами. Ему же и лучше будет".

Кузя поймала мой взгляд и непонимающе дернула бровью. Я придавил ее жестом "сиди". Она чуть передернула плечиками и поискала глазами Томку — та уже неслась куда-то с Яськой на выход.

Тут Наташа на одних инстинктах продемонстрировала то, что целенаправленно ставят оперативникам на тренировках. Она не стала собираться медленней — иной темп движений выделял бы ее из среды. Вместо этого она быстро совершила ряд по сути бессмысленных действий, затерявшихся в мельтешении рвущегося на переменку класса: раскрутила авторучку, посмотрела на просвет, с озабоченным видом подвигала поршень взад-вперед, вновь ее скрутила и расписала. Почистила перо и расписала еще раз. Затем споро собрала все в портфель и только после этого огляделась — в классе к этому моменту остался лишь я, смотрящий на нее с невольным уважением.

— И? — спросила она негромко.

За приоткрытой дверью бурлила коридорная жизнь. Я подошел и потянул ручку на себя — сразу стало намного тише, — и лишь после этого направился к Кузе.

Она тут же уселась на край стола и слегка закачала длинной ладной ногой.

— Соколов, ты сумел меня заинтриговать, — призналась, округлив на меня смеющиеся глаза.

Я пригляделся: волосы у Наташки тоже были темно-каштановыми и даже чуть-чуть сами подкручивались.

В горле у меня опять засаднило. Я засунул руку в портфель, нащупал духи:

— На, держи, — буркнул сумрачно и протянул Кузе цветастую коробку "Anais Anais".

Рука ее дернулась было вперед, но, не пройдя и полпути, застыла в воздухе, а потом и вовсе плавно опустилась вниз. Черты лица у Наташи вдруг как-то по-особому заострились — она стала необычайно серьезна, словно разом повзрослела на пару лет. Потом девушка огорченно вздохнула, задумчиво покачала головой, спустилась со стола и оправила юбку — все это было проделано неторопливо и не глядя на меня. Встала напротив:

— Соколов... — А вот теперь взгляд ее уперся мне прямо в переносицу: — У кого-нибудь другого я бы и взяла вот так, — и она сделала руками небрежный жест, словно отгоняя с поверхности реки проплывающий мимо сор, — но ты, Соколов, можешь лучше, гораздо лучше. И ты это знаешь.