"Ночи Белладонны и другие рассазы"

— Помоги мне, Билл.

Я собрался ответить, когда что-то ударилось в окно, как будто его швырнули с улицы. Стекло разлетелось вдребезги, но железные прутья не позволили предмету влететь дальше.

— Никуда не уходи, — сказал я, ставя кружку с кофе на стол. Я не был удивлен, что кто-то бросил что-то в офис, но был раздражен и озадачен тем, что со стороны Бенедикта не последовало никакой реакции, ни крика, ни предупредительного выстрела.

Что-то заставило меня взять дробовик. Я взвел курок, открыл дверь и вышел на платформу. У моих ног лежал камень размером с кулак. Две темные фигуры ускользали, пригибаясь, по узкому переулку между земельным управлением и скобяной лавкой Кимбалла. Дождь все еще лил, как будто сам океан был у нас над головами, просачиваясь сквозь облака.

— Бенедикт! — крикнул я. — Где ты, черт возьми, находишься?

— Здесь, босс!

Бенедикт бежал по улице, возвращаясь не с той стороны. Он вытащил револьвер. — Я думал, они у меня в руках!

— Должно быть, их было больше, чем двое, — сказал я, полагая, что они хотели направить Бенедикта не в ту сторону. Я был зол, но не мог держать зла на своего заместителя. В такую ночь было трудно что-либо разглядеть, а люди Паркера Куэйла были достаточно хитры и многочисленны, чтобы при желании обойти нас стороной. — Наверное, я недостаточно убедительно изложил свою точку зрения. — Я начал спускаться по ступенькам с платформы.

— Куда направляешься, босс?

— В салун Куэйла. Посмотрим, смогу ли я вразумить этого подлого, как змея, сукина сына.

Бенедикт остановился на полпути к платформе, и свет из нашего окна отразился от его ботинок.

— Тебе нужна помощь?

Я покачал головой. — Приглядывай за Эйбелом Маккриди, пока я не вернусь. И все это из-за чертова безлошадного фургона!

— Моя мама всегда говорила, что из этого ничего хорошего не выйдет, — сказал Бенедикт, проскальзывая мимо меня.

Я не знал, на какую сделку мне придется пойти с Паркером Куэйлом, чтобы сохранить мир, но от одной мысли об этом у меня во рту уже появился привкус, как будто я глотнул змеиного яда. Тем не менее, я дал свое обещание Эйбелу. Я не мог защитить его от закона, но мог защитить его от толпы линчевателей.

Но я был на полпути к салуну Куэйла, когда у меня в голове словно щелкнуло каким-то рычажком.

С Бенедиктом что-то не так.

Не то чтобы он упомянул свою маму, что было необычно. Но его ботинки. Сверкающие в свете из окна. На них не было ни единого пятнышка грязи, когда он поднимался по ступенькам. Как будто грязь не хотела попадать на них, как будто у нее были места получше.

Он также выглядел сухим. Хотя дождь все еще лил как из ведра. Я уже промок насквозь.

Испытывая дурное предчувствие, я развернулся и направился прямиком в офис. С тех пор, как я сошел с платформы, прошло не более двух минут. Дверь была приоткрыта, и на платформу падала полоска света. Я приготовился, взял наизготовку дробовик и широко распахнул дверь.

Маккриди все еще был там. С ним ничего не случилось. Он все еще сидел на стуле, глядя на меня с отвисшей челюстью, что не показалось странным для человека, вламывающегося в дверь с дробовиком Винчестер, и что, я полагаю, было справедливой реакцией.

— Я подумал... — начал я. Затем: — Где Бенедикт? Ты видел, как Бенедикт вернулся?

Эйбел не ответил. Он все еще смотрел на меня, но выражение его лица не изменилось. Его рот все еще был открыт. Длинная струйка слюны начала просачиваться между его губ, спускаясь на неизведанную территорию бороды.

— Эйбел? — спросил я. — Эйбел? Что, черт возьми, на тебя нашло?

Он издал какой-то звук. Это была серия сухих щелчков, издаваемых задней частью горла, вроде тех, что издают люди во сне, когда находятся на полпути к храпу.

Я отложил дробовик и бросился к Эйбелу. Тогда я понял, что с ним что-то не так, что-то, что не в силах исправить ни один врач или хирург, но не хотел в это верить. Он был все еще жив, все еще дышал, и я не заметил на нем ни царапины, ни синяка, которых не было бы раньше. Но кто-то или что-то добралось до него, я был в этом уверен.

— Эйбел, поговори со мной, — сказал я, держа его голову в своих руках.

Он просто продолжал щелкать. Его глаза смотрели на меня с таким страхом, словно он не хуже меня понимал, что происходит что-то ужасное. Но ни он, ни я ничего не могли поделать.

Позади меня открылась дверь.

— Босс!

Это был Бенедикт, такой же грязный и промокший, каким и должно было быть его предыдущее появление.

Я все еще держал руки на голове Эйбела. — Где ты был?

— Услышал шум за зданием, пошел посмотреть. Там никого не было, поэтому я вернулся. Почему ты так на меня смотришь?

Бенедикту не нужно было знать о том, что я видел всего несколькими минутами ранее. Человеку не поможет, если он узнает, что поблизости может разгуливать его двойник. — С Эйбелом что-то случилось.

— Ты хочешь сказать, что кто-то проник внутрь? — он стоял в дверях, наполовину войдя, наполовину выйдя. — Как они могли, босс? Один из нас был бы здесь.

— Что-то случилось, — сказал я. — Это все, что я знаю.

Бенедикт снял шляпу и стряхнул с нее капли дождя.

Я не думаю, что сухие факты о чем-то говорят. Моего знакомого Эйбела Маккриди поймали за разрушением чужой собственности. При задержании он рассказал диковинную историю, которая, несомненно, является плодом воображения человека, потерявшего контроль над вещами. В адрес этого человека поступали угрозы, и мы с моим заместителем приложили все усилия, чтобы отстоять свою власть перед организованной толпой линчевателей под руководством Паркера Куэйла, владельца поврежденного имущества. В ходе событий, темной и дождливой ночью, на мгновение произошла путаница в опознаниях. Кто-то мог проникнуть в офис городского шерифа, а мог и не проникнуть, представившись моим заместителем Томми Бенедиктом. Если это и так, то они не оставили никаких следов своего присутствия, кроме человека, онемевшего от страха. Конечно, когда человек провел десять лет своей жизни, уставившись на бутылку, подобные вещи могут случиться с ним и без посторонней помощи.

Доктор Хадсон подтвердил, что Эйбел Маккриди получил повреждение рассудка, повреждение, которое было достаточно серьезным и необратимым, чтобы сделать его абсолютно непригодным для участия в судебном разбирательстве. Фактически, ни к чему не пригодным. Эйбел Маккриди, сын Джорджии, солдат, охотник за головами, Пинкертон, частный детектив и мой хороший друг, был отправлен заканчивать свои дни в окружной психиатрической лечебнице. Он остается там и по сей день. Из достоверных источников я знаю, что он никогда не произносил ни одного вразумительного слова, хотя говорят, что он часто кричит во сне.

В основном я старался не думать об Эйбеле или о его истории создания машинного интеллекта. Это было не так уж трудно. У меня и моих заместителей всегда находится больше работы. Каждый год кажется более насыщенным, чем предыдущий, и каждый год проходит быстрее. Никто из нас не становится моложе. Порой это уже почти чересчур. Каждый учится урывать часы тишины, когда они наступают. Томми Бенедикт давно ушел, но я вскоре научил своего нового заместителя, какой кофе нужно заваривать. Когда есть возможность, люблю читать газеты. Сейчас в них есть фотографии и реклама автомобилей. Никто больше не называет их безлошадными экипажами.

Я читаю о каких-то братьях из Северной Каролины, производителях велосипедов, когда раздается стук в дверь. Входит женщина, одетая во все черное, и в воздухе чувствуется что-то электрическое, как будто предчувствие грозы.

— Мисс Долорес К. Стил, — говорю я.

— Вы знаете, как меня зовут.

— Я слышал о вас от Эйбела Маккриди. Он сказал мне, что вы познакомились в лавке торговца.

— Это было давно.

— Но вы не выглядите старше, чем он вас описал. Я не должен удивляться, не так ли? — Я аккуратно складываю газету. — Вы пришли, чтобы и меня заставить замолчать?

— Это не моих рук дело, шериф. Я хотела сделать как лучше для вашего друга, но он не пожелал меня слушать. К сожалению, он попал в поле зрения не тех людей. Я не знаю, как они так быстро его нашли. Они, должно быть, ждали... зная, что рано или поздно он обратится к вам за помощью. Я бы хотела помочь, но была... в другом месте. Искренне сожалею о случившемся.

— Вы можете помочь Эйбелу?

— Нет, это не в моих силах. Но я понимаю, что в тот вечер вы сделали все, что могли.

— Это было не так уж много.

— У вас были причины задуматься над тем, что сказал вам Эйбел? Я имею в виду другие вещи.

— Откуда вы знаете, что он вообще что-то сказал?

— Интуиция, шериф. И то, как вы сейчас на меня смотрите. — Она поднимает руку. — Я пришла не для того, чтобы причинить вам вред. Отнюдь нет. Я просто хотела успокоить вас. Люди, которые сделали это с Эйбелом... они больше не должны вас беспокоить. Они привлечены к ответственности.

— Здесь или на Луне?

Едва заметная улыбка искажает безупречное, как маска, лицо. — Немного дальше, чем до Луны. Но они сюда больше не вернутся. И я прошу прощения за причиненные неприятности.

— Мне?

— Вашей планете. Больше не будет... вмешательства.

Я киваю, но мои сомнения так просто не рассеются. — Но то, что сказал мне Эйбел, все еще в силе? Триумф машин? Это все еще произойдет?

— Я видела это в тысячах миров. Хотела бы сказать иначе.

— В ваших словах звучит почти сочувствие, мисс Стил.

— Возможно, так оно и есть. Я провела много времени в окружении органики. Трудно не привязаться к ней. — Она делает паузу и протягивает руку. Кулак сжат, но разжимается медленно. — То, что беспокоило вас со времен войны между штатами? Я взяла на себя смелость убрать это. Надеюсь, вы не сочтете это дерзостью.

Она наклоняется вперед и кладет маленький черный шарик на мой стол. Он невероятно маленький. Как такая маленькая вещь могла доставить мне столько неприятностей? Это кажется несправедливым.

— Когда вы ее убрали?

— Несколько минут назад. Мне нужно было только оказаться в этой комнате. Остальное было... Ну, я избавлю вас от подробностей. — Она склоняет голову набок в странной заводной манере. — Я могла бы вернуть ее на место, если хотите.

— Нет, — говорю я. — Пожалуйста, не надо.

— Я скоро уйду. Просто хотела с вами познакомиться.

— Спасибо, мисс Стил.

— Проводите меня на улицу, шериф?

Я встаю, и впервые с тех пор, как в меня попала пуля, не чувствую ни малейшей боли. Я задаюсь вопросом, не трюк ли это, не вид гипноза. Эта маленькая черная вещица на моем столе может быть чем угодно, просто какой-нибудь находкой, которую она нашла в дороге. Я не буду уверен, что она та, за кого себя выдает, пока она не проделает то же самое со своим лицом. Но я не могу просить об этом леди.

Даже в наше время автомобилей и летательных аппаратов есть пределы.

ШЕСТНАДЦАТЬ ВОПРОСОВ ДЛЯ КАМАЛЫ ЧАТТЕРДЖИ

— Что впервые привлекло ваше внимание к этой проблеме?

Она улыбается, глядя на свои колени.

Она готова к этому. В день защиты своей диссертации она встала рано, хорошо выспавшись, и ее сознание было таким же чистым и ясным, как голубое небо над парком Уэно. Она доехала на электричке до станции Кэйсэй-Уэно, а затем прошла пешком остаток пути до университетского городка. Погода для апреля стоит приятная и теплая, и она впервые за весь год надела юбку. Настало время ханами — переменчивого, скоротечного праздника цветения сакуры. Прогуливаясь под деревьями по тенистым дорожкам, где уже собирались семьи и туристы, она пыталась продумать все возможные вопросы, которые ей могли бы задать.

— Меня привлекают вещи, которые не совсем подходят друг другу, — начинает она. — Проблемы, которые долгое время были на слуху, но не были решены до конца. Не самые серьезные и очевидные. От которых держатся подальше. И о которых все забывают, потому что они недостаточно привлекательны. Например, колебания солнечной р-моды. Я читала о них во время учебы на бакалавриате в Мумбаи.

Она сидит, обхватив руками юбку и плотно сдвинув колени, и недоумевает, почему почувствовала себя обязанной принарядиться по такому случаю, когда ее экзаменаторы пришли на работу в точно такой же повседневной одежде, как обычно. Двоих она хорошо знает: своего руководителя и еще одну шишку в отделе. Третья, внештатный экзаменатор, приехала в Токио из университета Нагоя, но даже ее можно узнать по встречам в коридорах. Они все знают друг друга лучше, чем ее. Ее руководитель и внешний консультант, должно быть, отложили партию в теннис на потом. У обоих спортивные сумки с торчащими сбоку ручками ракеток.

Вот о чем они в основном думают, решила она. Не ее защита, не ее диссертация, не три года работы, а то, кто лучше всех сыграет в теннис. Старые обиды, старое соперничество, выплескивающиеся на поверхность, как бесконечный поток солнечных конвекционных элементов.

— Да, — говорит она, чувствуя необходимость повториться. — Вещи, которые не подходят друг другу. Вот тут-то я и вступаю в игру.

Затем она непринужденно откидывается на спинку стула и ждет следующего вопроса.

- Что вы почувствовали, когда прикоснулись к аномалии Чаттерджи, объекту, который носит ваше имя, данное вам при рождении много веков назад?

— Страх. Восторг. Удивление и ужас от того, как далеко мы продвинулись. Как далеко я продвинулась. Чего мне стоило дойти до этого. Мы построили своего рода мост между поверхностью Солнца и аномалией, и это было достаточно сложно. Я видела каждый шаг этого процесса — была свидетельницей всего происходящего, с того момента, как Курошио уронила свой кусочек гафниевого сплава на мой стол. Даже до этого, когда я мельком увидела эту штуку в некоторых наблюдениях. Но чего я не осознавала — по крайней мере, не осознавала должным образом, — так это того, что я стала своего рода мостом, таким же странным, как тот, который мы пробурили в фотосфере. Я сама была тому свидетельницей, поэтому не должна была так удивляться. Но я была права, и именно тогда это обрушилось на меня, как приливная волна. С того момента, как мне предложили продление, я позволила себе стать чем-то, чего не могла объяснить, чем-то, что зародилось в далеком прошлом, в месте под названием Мумбаи, и дошло до настоящего времени, привязанное к этому мгновению, к этой точке пространства и времени, внутри этой пылающей добела печи. В тот момент, думаю, ничто не могло удивить меня больше, чем то, во что я превратилась. Но потом дотронулась до предмета, и он прошептал мне, и я поняла, что была неправа. Я все еще была способна удивляться.

Это само по себе было удивительно.

Только позже я осознала, в какую большую беду мы попали.

— Можете ли вы выразить проблему вашего докторского исследовательского проекта простыми словами - свести ее к основам?

— Это немного похоже на землетрясения, — говорит она, пытаясь создать впечатление, что она ищет подходящую аналогию. — Рябь в земной коре. Способ распространения этих волн, время и форма их распространения, когда они отражаются внутри земной коры, — в этих паттернах содержится информация, которую могут использовать сейсмологи. Они могут начать наносить на карту объекты, которые обычно не в состоянии увидеть, например, глубокие разломы — в частности, разлом То-Кай за Токийским заливом. То же самое и с Солнцем. Около шестидесяти лет люди измеряли оптические колебания на поверхности Солнца, а затем сравнивали их с математическими моделями. Гелиосейсмология — картографирование внутренней части Солнца с использованием данных, полученных с поверхности. Изучение скрытой структуры, изменений плотности, отражающих поверхностей и так далее. Это единственный способ понять, что происходит.