Мы с Мари на море или на озерах и не такой шум устраивали — надо им как-то и привыкать. Обе страшно юркие, подвижные, ибо пол жизни Мари ходила за мной хвостом, и получала нагоняи, такая плакса, пока сейчас не выросла до восемнадцати лет и не чувствует себя взрослой. Но жизнь рядом со мной требовала быстроты реакции, и потому она гораздо ловчей, осторожней, подозрительней и настороженней, чем обычная дева. И теперь она топила меня вполне профессионально, хоть я и уворачивалась и изворачивалась, как угорь, и как рыба скользила по всему водоему, будто змея. Но она не отставала — вода кипела. Мало кто понимает, что Мари есть вылитая клевета на английскую женщину, а не леди. Им это предстоит узнать, и тогда они вспомнят обо мне и зальются горючими слезами раскаяния. К тому же она тяжелее. И потому я оглушительнее визжала, когда меня топили, а вода бурлила.
— Ну, чего вы уставились... — услышала я, как, ворча, отец разгоняет слуг работать. — Реакция, у них, конечно, не такая как у детей, но смотреть на этот водоворот нечего... Все равно ничего не увидите — слишком быстро сменяются картины... Когда они дерутся, сразу уходите прочь, — поучал он, — чтобы они не сломали ноги, ибо они напоминают клубок сцепившихся пантер, маленький вихрь...
Люди не верили и плакали по нашему поводу.
— Ничего страшного... — успокаивал папá кого-то, — они дерутся с самого детства постоянно по несколько часов в день с самого детства непрерывно, это у них игры вместо тренировки, перекидывают друг друга, вроде акробатики, только визжат громко... Зато стали изворотливые и ловкие, как кошки, очень изворотливые цепкие, хваткие, мгновенно группируются при бросках на голую землю и даже каменный пол, ничего и никогда не боятся... А вода так вообще это рай — две негодяйки могут играть в безумные доганялки часами... Видели бы, как они на траве крутятся, швыряют, перехватывают друг друга и уворачиваются, — сердце стынет, а им и ничего — за долгую жизнь обросли жесткими мышцами и подкожными мозолями и привыкли падать и ударяться, и поэтому только смеются и хохочут... Бог знает, как это случилось, но они с возрастом стали как пьяные, что могут падать как угодно с любого расстояния, и им ничего... Упадут с трех метров или перекатятся по камням, а на них и синяков не останется — так тело держит удар и закрывается и смягчает само, да и мышцы стали как у тигрят — катайся хоть часами по земле, ничего нет... А в воде так даже и беспокоиться нечего — пусть крутятся и летают... Идемте, идемте отсюда... Обе могут быть под водой почти по две минуты, не бойтесь... Они не столько друг друга душат, сколько визгают...
Голос отца был беззлобный и ласковый.
Поскольку я была под водой, я сообразила, что расправа откладывается. Отец близко не сунется, ибо знает, что его обрызгают наверняка, а утопят и втянут в воду возможно и нечаянно. Опыт есть. Если он приблизится — мгновенный прыжок обеих, и он в воде, и в воде визжит на одного человека больше... Правда, мне и в голову не пришло, что отец с кем-то разговаривает, так я была занята важным делом — топила родную сестру в луже глубиной пол метра. Я даже не обратила внимания, что он говорит где-то за спиной.
— Господи, во что вы превратили новые бальные наряды... — раздался над нами ворчливый и слегка укоризненный голос мамы. Она с тоской разглядывала спереди наши платья, бывшие теоретически новыми.
Мы обе мгновенно вынырнули, выставив две головки из воды. Она только что подошла и аккуратно присела над бортиком, как леди, подобрав осторожно юбку, пробуя рукой воду, не слишком ли холодная.
Мы похлопали глазами и подозрительно переглянулись с Мари, глядя на маму. Но она мгновенно отпрыгнула от опасной близости воды и дочерей. Слишком часто она "случайно" падала в нее к дочерям за жизнь прямо в одежде.
— Кого я вырастила! — печально сказала она, разглядывая все те же платья. Так вздыхая и качая головой, будто это была трагедия века, а не непонятного вида мокрая тряпка, еще и укоризненно глядя на нас. — Хорошо, что хоть гостей нет больше в доме!
— Как это нет!?! — раздался за спиной возмущенный голос.
Глава 17.
— А я что, не гость!?!
Мгновенно обернувшись, мы увидели жирного толстяка, разглядывавшего нас с другой стороны ошеломленными глазами. И, может быть, давно наблюдавшего наше невинное купание.
Он стоял так важно и надменно! Ужасно разодетая фифа!
А мы были, в мокрых платьях, почти голые, если смотреть на свет.
Еще японец учил меня пользоваться любым материалом для убийства. Мало кто знал, что я могла водой так бросить в лицо, пользуясь своей реакцией, что могла сбить человека с ног и вывести его из строя. Японец мучил меня часами, пока я не стала точно сбивать водой в ладошке каменный болван с приличного расстояния. Или песком с абсолютной точностью выводить из строя противника, иногда уничтожая глаза. По крайней мере, он после этого не был бойцом, и убить было легко. Даже песок в глаза, это очень гнусно. Люди не понимают, что может сделать тренировка. Хотя даже в простых пианистах имеют пример, а ведь тыкая пальцем без умения клавиши, даже не представить, какие звуки может извлечь гений из этих белых костяных зубов. Мало кто догадывался, что простая насыпь песка могла превращаться мгновенно в оружие и попадать очень точно и издалека, откуда не ждали, маленькие камушки могли выбить глаза, а вода из лужи ослепить на несколько мгновений человека с холодным оружием. И это не раз становилось фатальным для окруживших меня всадников.
Но толстяк был слишком далеко, и ему просто с силой плеснуло водой в морду.
— Вонючий жирдяй! — сказала сквозь зубы я, надменно свистнув. — Я тебе глаза выколю!
Лицо толстяка медленно вытянулось вместе с лицом мамы и родителей.
— Подумать только, какое невезение! — вылазя из воды и кляня на чем свет стоит поздно появившихся телохранителей, выросших как из земли передо мной, ругалась я. — Третий раз за день скомпрометировали, и хоть бы раз нормальный жених попался!
Лицо толстяка удивительно вытянулось и побледнело от негодования.
— Куда смотрят эти негодяи! — ругала я своих поздно появившихся телохранителей и слуг. — Всякие тут шляются, у вас же обязанность защищать! Кто его пропустил в поместье? Сейчас я этому толстяку сама врежу, чтоб знал, как проникать без спроса и разрешения хозяйки!!!
Толстяк уже надменно улыбался и хладнокровно рассматривал меня.
— Смотришь, воришка? — бурчала я. — Смотри, насматривайся, последний раз в жизни ведь! Того не кастрировала, а этого наверняка... Опыт есть, сдам труп приставу...
Тут он немного забеспокоился.
А верткий же оказался — вдруг кинулся на меня. Естественно, я пробила по нему, но с удивлением поняла, что промазала. И это боец. Тонкая ухмылка скользнула у него по губам, когда он врезал мне и попытался захватить.
Вернее, это ему показалось, что он врезал. Поднырнуть ему под руку я все же сумела. Дальнейшее произошло чисто автоматически — я пробила ему по солнечному сплетению в упор и попробовала швырнуть на землю. Не тут то было — я уже ругалась про себя. Толстяки — они плохо пробиваемы, а бросать, так вообще хуже нет, если они еще и бойцы. Я таких видела немало.
Он получил пять по печени, и ему стало грустно. Но устоял. Старею — подумала я. Мне стало грустно. Единственное, что я с ним сделала — это вывернулась все-таки у него из рук.
И стала с расстояния пробивать ему, куда доставала. Конечно, на самом деле все это вместе заняло меньше секунды — за несколько мгновений я пробила ему три серии с разных сторон и он сморщился, как проколотый шарик. А перехватить ему руку и швырнуть через себя вообще получилось бессознательно, и я еле успела не сломать ему шею, как хотело тело, а просто в том же приеме заломать ему руку за спину одним безумным чудовищным рывком в едином точном движении броска. Он и ахнуть не успел, как носом ударился в землю, а я еще прыгнула на него, вбив его еще раз и уже завязав ему руку за шею, так что и больно, и сам себя душишь.
Перехватить вторую руку в его состоянии и сделать с ней то же самое — петлю из-за спины на шею другим концом той же веревки...
Сволочь! Он попытался лягнуть меня ногой. Меня это позабавило, и вскоре ноги были захлестнуты за шею.
— Нож! — коротко сказала я в пространство. И через долю секунды в просто вытянутую руку в никуда опустился нож, поданный услужливым телохранителем.
Громкий крик отца от двери раздался одновременно с моим резким мгновенным движением, распоровшим ему штаны.
— Лу!!!!! — бешено вопил отец. — Остановите ее!
— Зачем? — меланхолично спросил китаец. — Это ее добыча, она делает с ней то, что захочет...
Подо мной что-то завыло.
— Что ты хочешь с ним делать!? — истерически крикнул мне отец на бегу.
— Кастрирую воришку... — пожала плечами я. — Тогда никто даже и не подумает говорить, что он меня скомпрометировал... Только хихикать будут... Будет знать, как проникать в чужие дома без спроса, не предупредив о прибытии, проникнув самовольно...
— Как это не предупредив? — наконец, заревел подо мной толстяк.
— Но мне и слова никто не сказал! — ласково сказала я, крепко усаживаясь на нем. — Интересно, я что, в своем доме еще должна и телохранителей ставить, чтоб покупаться спокойно дали? Как интересно, могли не сказать хозяйке?
Мой ласковый взгляд натолкнулся на устремившегося ко мне дворецкого, который задрожал.
— Интересно, почему я узнаю про гостя последней? — медленно растягивая губы и кивком подозвав телохранителей и кивнув на него, спросила я так и с такой мерзкой доброй улыбкой, что человека начало трепать. Заморозило Африку. Он начал бояться за свою жизнь.
— Я... я... я... я... Я искал графа... — с дрожью сказал он.
— Пусти его! — вопил отец.
Я же плохо посмотрела на дворецкого, не обращая внимания на причуды отца и занимаясь своими делами.
— А мне в первую очередь не надо было сказать, да? — ласково сказала я, не сводя теплых и полных любви глаз с дворецкого. Так что он задрожал. — Или в своем поместье я уже не хозяйка?
— Я... я... я... я...
У человека был, кажется, приступ. Но это надо было повторить. Поскольку в случае попустительства, он мог вполне впустить убийцу. У нас было столько врагов в результате профессии, что все привыкли к постоянным покушениям. Защитой дома занималась я.
— Лу, прекрати, ты же играла служанку, как он мог искать тебя!?! — подбежав и запыхавшись, вмешался отец. Он тяжело дышал. — А, во-вторых, немедленно слезь с человека — это неприлично и больно! — рявкнул он.
Я хихикнула, потрепав человека по холке. Нож опять появился в моей руке, чтоб оправдать слова отца.
— Неприлично и больно... — нежно повторила я.
Толстяк не выдержал, и, дернувшись, уворачиваясь покатился прочь. Прямо в фонтан с бортика.
Он ухнул прямо к Мари.
— Это наш важный гость! — рявкнул как раз отец.
Важный гость сделал большие брызги, подтверждая свою тяжесть.
Наблюдая, как он не может утонуть, связанный, ведь там всего пол метра, я гнусно хихикала. Это было интересное зрелище.
Он дергался, глотал воду, извивался, и вообще вел себя как гад. Угорь. Утонуть то не может, но в связанном положении с руками и ногами за спиной, вполне мог.
Отец обернул ко мне разъяренную голову, не соображая, что же делать, и метаясь из стороны в сторону по бережку.
— Буль-буль-буль! — по-детски сказала я, заворожено глядя на это зрелище и даже открыв рот.
— Немедленно прекрати, Лу!!! — закричал отец.
— Прекращаю! — успокоила его я, и перестала булькать.
Человек пошел на дно.
Впрочем, дно было недалеко, и он никак не мог это сделать, как не пытался. Мари отчаянно помогала ему, пытаясь поддержать голову на воздухе, но он вырывался.
Папа кинулся в воду ему помогать.
— Ах, оставь, оставь! — закричала я, хлопая в ладоши. — Пусть повеселится! Это так весело!
Отец рыкнул, пытаясь вытащить его за волосы, а тот дрался.
— Папа, папа, топи его! — кричала изо всех сил я, сияя и болея за отца. — Ты победишь, я знаю, держи его голову под водой!!!
— Да помогите же!!! — сквозь зубы закричал отец слугам.
Те мигом сообразили, что от них требуется, и навалились на толстяка, заталкивая изо всех сил его под воду и не давая высунуть голову.
— Так его, так его! — азартно кричала на берегу я, вычесывая косу.
Веревка от воды на руках намокла и порвалась, и, к сожалению, толстяк сумел подняться на ноги, весь обтекая, жадно вдыхая воздух и пытаясь схватиться с отцом. Но, прыгая на связанных ногах, он не мог сделать большой шаг.
Я от души смеялась.
Толстяк обернулся и удивленно смотрел на меня. Как я, в мокром платье, расчесываю длинную косу.
Увидев, как он на мое лицо уставился, я помрачнела.
И свистом подозвала телохранителей.
— Лу!!! — резко сказал отец.
— Этот человек видел, как я с сестрой играюсь и купаюсь! — я обиделась. — Ты сам говорил, папа, в Англии это неприлично, я уже совсем взрослая! — гордо сказала я. Отец нахмурился. — Его надо выхолостить, что не смотрел больше, а потом отправить на каторгу!!! — убежденно заявила я.
— Ничего страшного, что он тебя видел... — вздохнул отец. — Это твой будущий родственник... Он приехал просить твоей руки...
— Что!?!
Я, наверное, попала в шок. Лицо, наверное, у меня стало узеньким. Я с дрожью попятилась от жирного толстяка.
— Ой! — с дрожью сказала я. — Вы такой хороший... Вы такой милый! ... Топите его быстрее!!!! — рявкнула наконец я.
Толстяк споткнулся и рухнул в воду.
— Голову, голову под воду, пусть дышит! — завопила я, накинувшись на застывших слуг за их безделие. — Чего ждете, сукины дети, пока он мне предложение сделает!?!!
Ожившие слуги засуетились, топя его, руководствуясь моими ценными указаниями с берега и не обращая внимания на робкие возражения отца, который вопил во всю глотку, прыгал, бегал вокруг толстяка по воде и вообще, делал все возможное, чтобы заставить слуг делать свое дело качественно.
— Не топить! Не топить! — орал он.
Поскольку кричали все, а громче всего пытаемый, а я еще и кричала, "не топить, просто голову под водой держите", то слуги мигом уловили самое главное. И все дружно навалились на жертву.
Мари в ужасе схватилась за мокрую голову, а потом увидела, что через мокрое платье все просвечивает, и забралась в воду по самую шею, а я отчаянно хохотала, катаясь по бережку.
Наконец человек вырвался и сбросил спасателей.
— В воду, в воду его быстрей, а то он умрет! — визжала изо всех сил я. — Вы что, не знаете, он же дышит водой! Спасайте его, спасайте, голову вниз, он такой шутник, высовывает ее по глупости, чтоб не было стыдно, в воду его, не смотрите, бедняжку, помогите вопреки его желанию, он глуп и стеснителен!
В этой метушне, крике и неразберихе, когда голова у них и без того кружилась, кое-кто по ошалению, не в силах сообразить, все понял правильно... Смущающегося бедняжку снова стали лечить. Во благо.
